– А чего же ты, бравый солдат Швейк, ко мне-то теперь приперся? Шел бы в милицию и сдавал своего Карена? – зло, до ненависти, спросил паренька Миша, огорошенный и изгаженный Петькиным повествованием.
– Я – к ментам? Ну нет, ищи дураков! Я тогда и до вечера не доживу, тут же все схвачено, вы сами знаете. А у меня тоже папанька с маманькой имеются, и младший братишка – соплестун, – заявил ему безапелляционный Петька и заглянул уничтоженному адвокату в глаза, – а про Вас хорошо говорят, и про семью вашу.
– Кто говорит? – уже обречено и без интереса спросил Мишка.
– Как это кто? Во дает!.. Ну, да Вы, верно не помните. А вот мама Ваша, она наверняка, – и, наткнувшись на полный непонимания взор, бессильного уже говорить адвоката, Петюня пояснил, – Олькин дядька Тимофей у Вас частенько шабашил. То плитку переложить, то сантехнику сменить, то да се. Он и моего папаньку брал, коли работы много было, чтоб и тот денежку подхалтурил, тоже мастер на все руки. И всегда про Вашего папаню покойника говорил, что такого справедливого расчета нигде, окромя как у Валериана Степановича, больше не видал. И все семейство Ваше нам нахваливал и в пример приводил: дескать, равняйтесь, чувырла неумытые, на людей порядочных и культурных, вот, мол, как надо жить!
– Ну, а от меня чего ты конкретно хочешь? – поставил Миша страшный вопрос ребром, но и без Петьки уже знал на него ответ.
– Да я тут конкретно подумал и решил про Вас: раз Вы Карена этого, мразюку, защищаете, значит, не знаете про него всего, а то ни за что его бы отмазывать не стали. Ведь не стали бы?
– Не стал бы! Вот тут ты в точку попал, черт тебя задери, – и Мишка подступившие к нему чувства выразил в мощном ударе кулака об кафешный столик. Кружки подпрыгнули, задребезжали, пара посетителей обернулась, но и только. Мало ли какие могут быть у людей дела.
– Вот я и говорю! За Ольку отомстить только Вы и можете. И, чтоб гада этого посадить. А я, если Вы скажете, в свидетели запишусь. Вместе и помирать не страшно. За компанию, вон, и жид удавился.
– Помирать еще никто, слава богу, не собирается. Но и ты, малец, смотри – без самодеятельности. Скажу – сделаешь, а сам ни-ни! – укоротил Миша на всякий случай Петюню, – а сейчас беги-ка ты, буревестник, домой. И не ходи ко мне больше, понадобиться, я сам зайду.
С этого дня своего будущего краха и последующему за ним возрождению из осевшего пепла, подобно Фениксу, Миша Яновский решился отмыть себя от дерьма раз и навсегда, чего бы это ему не стоило. Для начала Миша собирался наведаться к криминалистам и кое-что по возможности разнюхать и уточнить. Но покинул он гостеприимных экспертов через пять минут своего пребывания, задав один единственный вопрос и получив на него щемяще роковой ответ. А спросил он всего-навсего сотрудника, проводившего экспертизу по делу Лагутенко, Татьяну Аркадиевну Андронову. На что ему сообщили коллективно хором, что Танечка сегодня в отгуле, но обо всем он может легко справиться по телефону, или, что еще проще, связаться с ее отцом, который, кстати, работает в одном с господином Яновским учреждении, то есть в "Зеленой Волне". Звать же отца Танечки Аркадий Гаврилович Никитенко.
Уничтожающая ясность положения лично для Миши уже не требовала других доказательств. В липовой достоверности сфабрикованного заключения сомнений тоже не осталось. Возникал насущный вопрос, что же делать дальше? В том, что он, Миша Яновский, должен разоблачить гнусного убивца Карена Налбандяна, была для молодого адвоката единственная ясность. И ни малейшей тени мысли, что молодой адвокат лезет в не свое, смертельно опасное дело, даже не возникло в правильной Мишиной голове. Мучило его лишь незнание с чего, собственно, нужно начинать.
Поразмыслив, Миша пришел к опрометчивому выводу, что начинать лучше с прокуратуры, причем с верхушки, благо кое-какие связи у него за время работы в "Зеленой Волне" уже имелись. А уж после, поставив в известность кого следует и, обойдя таким образом продажных ментов, Миша направиться прямо к Небабе со своими разоблачениями Карена и преступно злокозненного Никитенко.
Предварительно созвонившись с шишкой из прокуратуры, Миша договорился о встрече в верхах, и на следующий день, обдумав свою обвинительную речь, уже сидел в начальственном кабинете. Принят был он дружески, с ожиданием прибыльных просьб из представляемой им фирмы, усажен ласково и оделен поднесением кофе и прохладительного напитка. Но осанистого заместителя городского прокурора ожидало жестокое и невиданное доселе разочарование. И боязливое недоумение тоже присутствовало в настроениях начальничка. Если пошла подземная возня, и кто-то старается убрать его руками авторитетного Карена, то это еще полбеды, а если таким хитрым способом через дружественных коммерсантов подставляют его собственное кресло, то это худо совсем. Да еще неизвестный свидетель, пока не названный засланным к нему казачком, но, не дай бог, толково подготовленный заранее, указывал на серьезность обстановки. Простой же факт человеческой, наивной глупости был даже не принят чиновником в рассмотрение, как и существование еще не вымерших представителей расы борцов-идеалистов, действующий исключительно в мистических и мифических общественных интересах. Посему выслушан Миша был на всякий случай благосклонно, начальничек даже посокрушался и поохал за компанию в особенно злодейских местах повествования и обещал немедленно принять меры. Сам же прокурорский заместитель никаких телодвижений делать не собирался, пока досконально не разъяснит заданную ему головоломку и окончательно не разберется, откуда ветер дует.
Обнадеженный Миша тем временем отправился разыскивать Небабу. Личная секретарша милостиво проинформировала отмеченного ею молоденького адвоката, что Георгий Николаевич отправился с визитом как раз именно в "Зеленую Волну", где и собирался совместно отобедать. Когда Миша прибыл в "Центральную", обед уже имел место завершиться, и Небаба сибаритствовал с сигарой в уютной с шиком зале для отдохновения руководства.
Туда и пожаловал Миша, предварительно испросив позволение для безотлагательной беседы. Лучшего случая и представиться не могло: Небаба был один, к тому же сыт и, посему, расположен слушать не перебивая, да и послеобеденное благодушие не позволит Георгию Николаевичу немедленно начать метать громы и молнии и предпринимать необдуманные шаги в отношении преступных коллег, замаравших светлое имя его водной фирмы.
Вышло, пожалуй что, почти как предполагал Миша, но именно что почти. Небаба действительно его не перебивал, а только по ходу повествования все больше и больше по-нехорошему мрачнел, и уж совсем по-волчьи отчего-то глядел на своего протеже. А когда Миша дошел до описания посещения им прокуратуры, произошло и вовсе невероятное. Георгий Николаевич внезапно побагровел и, отбросив недокуренную сигару прямо на велюровую подушку дивана, тут же завонявшую гарью, вскочив с неожиданной для его лет прытью, набросился на Мишу. Схватив обалдевшего адвоката за воротничок рубашки обеими руками, Небаба протащил Мишу через всю немалую комнату к окну, тряся его за грудки с оголтелой яростью. При этом Георгий Николаевич брызгал Мише прямо в лицо цвыркающей слюной и орал:
– Гаденыш! Щенок! Крапивное семя! Пригрел паскудину на груди! Да я тебя!… Живым отсюда не выпущу!
Потом резко оттолкнул, отбросил от себя Мишу, мешком осевшего на подоконник, и ринулся к телефонному аппарату:
– Быстро мне сюда Никитенко! И разыщите немедленно Карена!… Немедленно, я сказал! – и уже обращаясь к Мише, Небаба злорадно выплеснул, – Допрыгался, гнида!… Счас мы тебе кишки выпустим и ноги повыдергаем, тварь неблагодарная!
Но Миша не стал дожидаться осуществления озвученной угрозы, он уже успел осознать, что крепко влип, и потому взял ноги в руки. Как выскочил на бегу из гостиницы мимо встревоженных сотрудников и не предупрежденной еще видимо охраны Миша Яновский не помнил. В себя он смог прийти только где-то на шоссе в двадцати километрах от города, обнаружив, что сидит в мчащейся сломя голову собственной машине. Инстинкт самосохранения, спасая его, сработал сам по себе и продолжал гнать вперед и вперед. И, все же, следовало остановиться и хотя бы немного подумать. Миша с усилием затормозил "восьмерку" и тихо съехал на проселочную боковушку.
Ему хватило и пяти минут, чтобы понять – в город возвращаться нельзя, а жизненно необходимо оставить между собой и краевым центром по возможности больше километров. В бумажнике имелось несколько сотен долларов в их рублевом эквиваленте, бак был почти полон, документы тоже присутствовали в полном комплекте. Однако следовало поторапливаться с принятием решения, пока заботливые милицейские друзья "Волны" не перекрыли предусмотрительно дороги. Лихорадочно соображая и одновременно перебирая бессмысленно бумажки и визитки, Миша наткнулся и спасительно зацепился глазами за неожиданно выползший затертый клочок с Сочинскими координатами бывшего студенческого приятеля Макса. Примет ли его Бусыгин даже при крутом таинственном покровительстве было неизвестно, но и выбирать как раз было не из чего. И через минуту "восьмерка" уже глотала пыль в южном направлении.
Поздно ночью, измотанный страхом и нелегким горным серпантином Миша звонил в богатую дверь Максовой Сочинской квартиры. Мише было уже наплевать даже на то, что его вычислили и откроет ему бандитская рожа со взведенным пистолетом в руке, лишь бы открыли и все, наконец, хоть как-нибудь закончилось. Но дома был мирный Бусыгин, он, собственно, и предстал пред Мишей на пороге. И даже совершенно по-детски обрадовался и кинулся обнимать и обслюнявил Мише всю щеку. Но Миша был рад и слюням.
Квартирка оказалась двухкомнатной и уютной, добротно обставленной, но с налетом легкой и заботливой розовой девичьей руки. Что предполагало наличие по меньшей мере подружки и несколько осложняло дело. Предположение оказалось верным с точностью до наоборот. Заботливая рука и впрямь была, да только не розовая, а нежно голубая. Звалась она Сашком и была без тени смущения представлена гостю. Миша же был готов признать Макса хоть зоофилом, лишь бы тот не прогнал его поутру, узнав обстоятельства, приведшие давнего приятеля в его достаточный дом.