Поутру, за щедрым южным завтраком, Миша поведал "супругам" свою печальную историю. Макс охать и ахать не стал, а тут же развил бурную деятельность по спасению потерпевшего. У Миши сразу же отлегло от сердца, и отчасти вернулась прежняя уравновешенность и рассудительность. Прежде всего, заявил Макс, нужно спрятать машину, чтоб не отсвечивала. Натруженная "восьмерка" все еще куковала под окнами, но была настолько пыльной, что и сам черт не разобрал бы ни ее номера, ни цвета. А Сашок уже отбирал у Мишки ключи и собирался идти определять тачку в зимний Бусыгинский гараж, который по летнему времени все равно пустовал, да для надежности еще хотел свинтить с "восьмерки" паленые номера. Макс же велел Мишке сидеть в квартире и не высовывать из нее носа, пока он, Макс, тишком не разузнает, как обстоят дела на Мишкином фронте. Миша и сам был готов сидеть за спасительными стенами хоть до второго пришествия, как угодно, лишь бы еще какое-то время пожить на белом свете. А со временем, как говориться, либо эмир умрет, либо ишак сдохнет. Каких чудес только не бывает. А потому Миша не терял надежды.
Сидеть пришлось долго, аж до самой поздней осени. Озверевший Карен метался от Кавказа до Ростова, ища следы сгинувшего бесследно предателя и обидчика. За это время Миша успел научиться отменно готовить, разбираться в философии Канта, Шопенгауэра и Декарта, труды коих невероятным образом были представлены в Максовой библиотечке, а так же подучить английский в переводах букинистического издания Диккенса со словарем. После чего ишак все же сдох. Карен взорвался в своей шикарной японской машине от банальной "лимонки", заботливо брошенной в его приоткрытое для форсу окно свидетелем Петюней. Остался только эмир. Но Небабе, в связи с преждевременной кончиной крыши хватало своих проблем.
Тогда Миша опасливо и осторожно стал выползать на свет. Который, если говорить откровенно, он бы и в глаза не видел. Как и то большинство "честных" и "уважаемых" людей, на нем живущих. Макс и Сашок были о колыбели человечества примерно схожего мнения. Особенно Макс, возбужденно проповедовавший идею вооруженной организации всех голубых, и утверждавший, что будь они тренированы и сплочены, как те же "афганцы", хрен бы их, то есть гомосексуалистов, оскорбил или хоть пальцем бы тронул быкообразный и пошлый подонок. И тогда они с Сашком плевать хотели бы на окружающий их тошнотворный мир.
Миша еще не знал, а жалостливые его друзья не хотели пока говорить, что мама его еще летом скончалась в своей квартире от инфаркта, случившегося через неделю после его отъезда, когда, выбив дверь, к ней ворвался матерящийся и размахивающий пистолетом Карен со своими кавказскими дружками. Тем более что Карен уже прибывал в иных, более знойных мирах, и этот счет, увы, был закрыт. Миша же в сопровождении Макса и Сашка иногда выбирался вечерами в тихие кафе, иногда одиноко бродил по городу. Надо было хоть как-то определяться с работой и жильем и не обременять гостеприимную Максову шею, а поиметь совесть. Но куда было идти? Без денег, с волчьим билетом и отвращением к жирным, продажным хапугам, перед которыми все равно придется ломать шапку, чтобы худо-бедно прокормиться. Порой Мише хотелось удавиться где-нибудь в ботаническом саду на экзотической березе, но он пересиливал себя как мог и продолжал бесцельно думать и бродить по зимнему и опустевшему городу.
Пока однажды, в холле "Жемчужной", куда он забрел посидеть и выкурить в тепле и безветрии сигарету, к нему не обратилась хорошенькая молодая женщина. Она спросила прикурить и откинулась рядом в кресле с пестрым журналом на аппетитных коленях. Женщина забавно и вслух комментировала глянцевые картинки, обращаясь и к Мише, что рассмешила его, и Миша, сам не заметив как, вступил с ней в разговор. Женщина представилась ему как Ирена, Миша тоже назвал себя. После получасовой беседы, посчитав Ирену достаточно глуповатой и неискушенной, Миша, не зная зачем, пожаловался на безработицу и неустроенную жизнь, назвавшись юристом с определенными проблемами. Ирена не то, чтобы заинтересовалась, но пожалела его, и предложила встретиться завтра здесь же в холле и поболтать еще, если ее компания Мише не надоела. Миша еще день жалел о своей ненужной откровенности со случайной незнакомкой, но к вечеру, гонимый жизнью и тоской прибрел в "Жемчужную".
Так, спустя какую-нибудь неделю, он и познакомился с хозяином и обрел в своей бесконечной теперь уже жизни второй, главный и подлинный смысл. Он переехал от Макса в другой, не менее гостеприимный дом, где уже не ел даром хлеб, а служил честно и нужно, не за страх, а за совесть. А когда назрела нужда создать настоящий, боевой отряд, Миша принял поручение на себя. Тогда-то он и возник вторично на пороге Максовой квартирки. И предложил им с Сашком ту власть и силу, о которых они так безнадежно и упоительно мечтали.
ГЛАВА 9. НИНДЗЯ
До самых ноябрьских праздников, ныне выражающих непонятное народу единение эксплуататоров с эксплуатируемыми, в общине вампов все было более или менее спокойно. Хлопотных заказов не попадалось, и потому с мелкотравчатыми поручениями справлялись Макс с Сашком. Занимались они скорее морально-прикладным внушением забывчивым вассалам, возвращая их по поручению заказчиков на стезю долга. Входили сюда и мелкие гадости в виде неожиданно сгоревших складов или неведомо как попорченного личного, ценного имущества. Иногда для разминки и закрепления неустанно получаемых боевых навыков с ними отправлялась на вылазки и Ритка. Отношения ее с Яном Владиславовичем постепенно и плавно сходили на "нет", но Риту это обстоятельство довольно мало огорчало. Слишком уж напряженно и хлопотно, обременительно и тупиково складывались они для молодой девятнадцатилетней девушки. Хотелось романтики и цветов, прогулок и совместных застолий, роль же ученицы влюбленной в учителя, старательно тянущейся к недостижимому уровню оказалась со временем тягостной и мало перспективной. Хозяин, безусловно, оставался для нее персоной номер один, но перешедшей уже в небесный, божественный разряд, что позволяло восторгаться им, преклоняться и любить, не принося жертв и на расстоянии.
Тем более что рядом постоянно был Миша, которого теперь отнюдь не прогоняли, а скорее усиленно поощряли. Цветов Миша, правда, не дарил, но во всем остальном вполне соответствовал Риткиным желаниям. А главное – уделял ей все свое свободное от производственных хлопот время. Ухаживал Миша как-то даже трогательно и осторожно, словно боялся вспугнуть девушку. И оттого Ритке, давно уже неравнодушной к влюбленному в нее "архангелу", приходилось, посмеиваясь, брать инициативу в свои ручки. Хотя с совместным сексом она решила пока что повременить. Да и Миша ее не торопил, что тоже характеризовало его как ухажера самым лестным образом. Ритка же, несмотря на то, что со временем стала совершенно спокойно смотреть на периодические визиты в хозяйскую спальню мадам и Таты, но и своего законного места возле тела хозяина оставлять просто так не собиралась. Из глупого самолюбия или просто из желания в чем-то утвердиться и что-то доказать, Ритка, хоть и редко, все же стучалась в заветную дверь, но и понимала безысходную бессмысленность своих затянувшихся визитов. Делить же постель сразу с двумя любовниками отчего-то казалось ей безнравственным, по крайней мере, в отношении Миши.
Притихла, а, может, просто затаилась на неопределенное время и мадам Ирена. И тревожные пузыри из ее глубин не вырывались на тихую семейную гладь. Возможно, успокоилась и убедилась, что Ритка никакая ей не конкурентка, а уж Миша тем более не может заменить ее в хозяйской спальне. Что же, каждому свое, а Ян Владиславович справедлив и благодарен, и пока мадам к его услугам, в обиду ее не даст.
Миша же, а уж, конечно, и сам хозяин знали, что нынешнее затишье неотвратимо приближает бурю перемен. Только по роду своих деловых занятий они были волей-неволей осведомлены о подпольных течениях городского управления и предпринимательства. В воздухе устоявшегося Сочинского бизнеса внезапно задули тревожные ветры, что предполагало в скором времени массу сложной, квалифицированной работы и, как следствие немалый денежный приток. Началось все с визита главного теневого распорядителя местного танцкласса тузов, небезызвестного Шахтера.
Человек этот, худой, очкастый заморыш, с болотно-мертвенными глазами, в миру носил сложное имя: Иосиф Рувимович Гурфинкель, то есть являлся представителем не обиженного мозговой массой еврейского меньшинства. Но по имени-отчеству Иосифа Рувимовича звали только официально и только в глаза. Давно, еще с незапамятных, застойных времен за ним прочно утвердилось почетное, ныне действующее прозвище – Шахтер. Что означало невероятную по любым временам возможность достать и пробить, что угодно, от списанной боевой техники и государственных кредитов, до места на престижном кладбище и халявного зарубежного обучения. Этот остаток схлынувшей эмиграционной волны был всего-то сорока пяти лет от роду, полон хищных не иссякающих сил, а главное, сумел пересидеть мутные, зловещие времена первичного накопления, и не особенно засветиться. То, что он был все еще жив и богат, а не покоился под дорогой гранитной плитой, говорило явно в пользу его умственных способностей.
Еще в славные, брежневские времена, молодой выпускник-экономист, попавший правдами и неправдами на бухгалтерское место в Управление Гостиничного Хозяйства курортного города Сочи, ясно понял, что лучшим и самым выгодным товаром являются обычные денежные знаки. Свободные капиталы нужны всем: и карточным каталам и старателям-цеховикам, и мандаринным торговцам и гостиничным сутенерам. И если помещать кредиты с умом и под соответствующие проценты, и, что очень немаловажно, уметь охранять свои вложения, то разбогатеть можно без особого риска и достаточно быстро. С серым веществом и пронырливостью у Шахтера, тогда еще просто Ёськи-пижона, был полный ажур, а что до защиты коммерческих интересов, то кто может защитить их лучше, чем заинтересованная власть. Тогда Ёська стал добровольно стучать в КГБ. Инициативу комитетчики одобрили и оценили, а пройдошливый Ёська вскоре нашел в организации щита и меча не только сочувствующих, но и будущих подельников. Что ж, покойный отец его оказался как всегда прав: деньги нужны всем – и власть имущим и от оной власти страдающим. На том и стоял. И прорастал жадными щупальцами во все огороды местной жизни, тихо и незаметно оплетая заборы и важные калитки.