– Ложись-ложись, баиньки. Как приду, обедать станем.
Распорядитель Гарик, как обычно, вкушал утренний кефир в "Ленивом варенике", частном, крошечном ресторанчике на шесть столиков, прославившемся в узком кругу своей отменной домашней кухней и необъятногрудой поварихой-хозяйкой Галей, неровно дышавшей к самому распорядителю. Но Гарик в ответ на штормоподобные Галины вздохи, как всегда только равнодушно пил кефир со свежей, сдобной булкой, справедливо разделяя и не смешивая между собой желудочный и любовный интересы.
– Вот, Гарик, две сотни, копеечка в копеечку. Еще был навар, но по уговору, тот уж мой. Ведь верно? Все же по справедливости? – зачастила на едином дыхании Иринка, едва лишь подсела к столу.
Гарик и слова не сказал, даже не кивнул, только сгреб полной ладонью деньги со скатерти. На Иришку не смотрел, пил свой кефир и жевал булку. Иринке пришлось дожидаться в терпеливом молчании хоть какого-нибудь ответа от своего грозного начальника. Наконец, стакан был отставлен, крошки Гарик небрежным движением смахнул на пол.
– Ти из мэня дурака нэ дэлай. Все знаю уже. Но молодэц, однако, в мэнтовку не побэжала, значэт, умная. – Гарик полез в задний карман наглаженных бежевых брюк, достал смятый конверт. – Приходылы от нэго. Здэсь за ум и за язык. Гарик копэйки нэ взял. Что дэньги сдала, мое. Чужого Гарику нэ надо. Вот, бэри. Бэри и молчи. И тому бичо, что Мавра прыложил, тожэ скажи, чтоб молчал. Тогда нэ тронут…
– Он не скажет, Гарик, вот, зуб даю. А за лавэ – спасибо. И тебе, и тем, кто передал… А можно мне на сегодня выходной? – пользуясь удачливым случаем, заискивающе попросила Иринка.
– Можна. Хочэшь напиться? Напэйся. Ты мнэ в порядке нужна. – Гарик задумался на секунду и счел нужным добавить дополнительное поощрение. – Два дня можэшь нэ выходить. Разрэшаю… А Мавру, козлоблуду, давно пора было ногы из жопы повыдергывать. Сколько дэвок пэрэпоганил так… Ты нэ слушай. Иды давай, да. Гуляй, пэй.
Иришка, уже на улице, конверт вскрыла… Пересчитала… Штука… Штука зелеными… Вот и вся ее цена – и за чуть было не погубленную жизнь, и за молчание. Обидно стало так, что на миг и невмоготу. Но зареветь, не заревела. Чего уж слезы лить, коли сама виновата, что задешево разменивалась. Постояла немного, отошла. Конверт закрыла и в сумку на самое дно запихала. Деньги, пусть и обидные, были, однако, для Иринки огромными. А как гонорар – так и вовсе невиданными. Когда же вспомнила об оставленном в хибарке иностранце, то настроение полегоньку-потихоньку стало подниматься к положительным градусам.
Иностранец, после мытья и стрижки оказавшийся более, чем симпатичным мужчиной, встретил Иришку ясной улыбкой и, пока она хлопотала об обеде, ни на шаг от нее не отходил. Правда поведение его, хотя и забавное, Иришка находила довольно странным. Словно бы интурист не то, чтобы заплутал в лесу, а будто бы недавно с неба свалился, с такой поспешностью пытался он тут же, немедленно, научиться у Иришки русскому языку, указывая на разные предметы и движения и требуя от хозяйки называть их словесные обозначения. Мог бы, коли так приспичило, и до визита в южные российские пределы брать уроки, чай и у них, за бугром, есть своя Илона Давыдова. Да и не вчера же он в самом-то деле приехал. Зато узнала Иринка и собственно имя приблудного иностранца. Красивое и какое-то восточно-славянское: Янош. Тут же и сказала ему, отчасти жестами, что для нее, для краткости и для интимности, пусть он будет просто Ян. Интурист понял и вежливо поклонился – сокращение, видимо, одобрил. Иринка назвала ему и себя. Иностранец повторил раз, другой, но вместо Ирины выговаривалось у него по-иному, нездешнему, красиво и претенциозно: Ирена. Иришка поправлять не стала. Новое имя ей решительно понравилось.
Однако, языковые потуги Яна, как теперь она называла прошлого лешего и интуриста, были далеко не единственной его странностью. У Иришки сложилось определенное впечатление, что добрую половину естественных вещей из ее довольно скудного домашнего обихода Ян видит первый раз в своей жизни. Не то, что бы он выказывал детское изумление или задавал жестами и только что разученными словами наивные вопросы, пугался или, наоборот, восхищался сверх меры. Нет, он был спокоен и улыбчив, вот только с диким, жадным любопытством следил за тем, как Иришка одноразовой зажигалкой поджигала плиту, как включала в розетку кофемолку и простенький, еще с советских времен, миксер. Словно исследовал незнакомый ему мир, запоминал и учился.
После обеда интурист Ян снова улегся отдыхать, по своему месту жительства отбыть не спешил. А к ночи исчез. Как – было Иришке неизвестно. Зашла около десяти, оторвавшись от сериала, когда еще телек посмотришь!, проведать спящего, а железная, матери-покойницы, кровать-то и пуста. Собственная одежда интуриста тоже пропала. Сгинул леший, ни ответа, ни тебе привета. "Вот же сволочь заморская, хоть бы номер телефона чиркнул, цифры, чай, на всех языках одинаковые. И смылся-то натихушку, чтоб бедной девушке за приют денег не платить. Морда!" – с досадой и унизительным разочарованием заключила Иришка и мысленно поставила на гадючем интуристе жирный крест. От расстройств и переживаний последнего дня, а вернее, ночи, Иринка, чтобы не напиться и не разрыдаться, отправилась спать непривычно рано – около полуночи. Улеглась на ту же маменькину кровать, на которой до этого почивал предатель-интурист, даже белье не переменила. Было лень, да и ни к чему. Где, в каких только постелях ни доводилось ей спать! Так что привередничать после чисто вымытого и облитого одеколоном лешего выходило и вовсе глупым.
Проснулась Иришка не по обычаю в обед, а прохладным еще, не распаренным солнцем утром, как когда-то вставала на первую свою работу молоденькой девчонкой-ученицей. И вчерашние горести от свежего дыхания новорожденного дня словно сами собой забылись, оставив ощущение свободы и радости грядущего двухдневного отдыха. Иришка, как спала голышом, так и вышла из крохотной задней комнатушке в проходную залу, да и остолбенела. На старом диване, наглухо покрытом отслужившими свой век шторами, призванными скрыть протертости и изрядные прорехи в обивке хрущевского ветерана, сидел, как ни в чем ни бывало давешний иностранец.
Подлый беглец и отступник на Иринку даже не взглянул, целиком отдавшись занятию, поглотившему все его внимание: потрошил кожаный, черный бумажник-книжку, поочередно вытаскивая и разглядывая на свет бумажки, визитные карточки и денежные знаки. При этом деньги, небрежно комкая, он швырял, не глядя, в угол, словно ненужный мусор, оставляя только золоченные визитки и календарики с видами Сочинских красот. Владельцем бумажника лесной интурист явно не был, и не только потому, как успела заметить Иринка, что на визитной карточке читалась чужая, русская фамилия и ниже аршинными буквами "врач-стоматолог", но и оттого, что рядом, на обеденном столе уже валялось по меньшей мере три растрепанных подобным образом кошелька, да еще несколько пар часов и золотых, печатных колец. Иринка поняла и одновременно не поняла происходящее.
– Ты что же это, деньгами раскидываешься! – Иринка, схватив со стула домашний, ситцевый халатик и наскоро прикрыв абсолютную свою наготу, бросилась поднимать смятые купюры с пола. Что ее знакомец-леший – бандит с большой дороги, хоть и иностранный, Иришке было совершенно и безусловно ясно. Но вот почему он выкидывает добытые с риском денежные знаки, а оставляет всякое бумажное барахло, Иринка разумно разъяснить себе не могла. Разве что леший отечественные рубли и в глаза никогда не видывал… Но уж свои или чужие деньги любой папуас, хоть из Занзибара, а уж как-нибудь от визиток и календариков, да отличит. Тем более, что и столбики дат, красных и обычных, как и везде в мире, напечатаны на изнанке пластиковых живописностей. А визитку иностранец ни за что и ни с чем не перепутает, на то он и иностранец. – Это – деньги! Вот это – деньги! Лавэ!.. А это – говно бумажное! Понимаешь, ты, дундук стоеросовый?
Иришка потрясла перед носом лешего охапкой собранных и разглаженных купюр разного достоинства, одновременно, сердитым жестом смахнула на пол календарики и остальные красочные бумажки. Если интурист не совсем навечный клиент дурдома, то, полагала Иринка, она сумеет ему втолковать, что надо оставлять, а что на помойку выбрасывать.
Но втолковывать не пришлось. Иностранец понял с полуслова, нет, даже с полувзгляда, бросился подбирать оставшиеся на полу деньги. Словно только и ждал от Иришки некоего наводящего намека. Оставшиеся у него в руке визитки леший отбросил, подражая хозяйке, веером прочь. Потом взял со стола лежавшие аккуратной кучкой золотые изделия и часы и показал их и деньги Иришке. Леший глядел вопросительно-мудро ей прямо в глаза, будто бы ждал важного ответа.
– Что? Деньги, бабки, да. Колечки, часики, – Иришка машинально перечисляла названия предметов. Потом, однако, сообразила, сильно, утвердительно закивала: – Да, да… Одно и то же. Деньги, золото. Его меняют на деньги. Часы тоже можно продать… Недорого, правда. Они ж паленные… Ну, ты и жук!.. Ты вообще кто?… Ладно, там разберемся… Хочешь, совсем у меня живи… Это ВСЕ мне, ух ты?! Можно взять?.. Вот спасибочки, отблагодарил, так отблагодарил. Сейчас умоюсь скоренько и завтракать будем.
Иришка сгребла в кучу все деньги и золото, которые, ставший неожиданно родным, иностранец щедрыми жестами ей подарил, отнесла в спальню, в комод, припрятала. Не от дарителя, нет, упаси господи, а просто в силу привычки и от некоторой растерянности. Что будет завтра, и не придет ли по ее душу собака с милицией, Иришку в этот момент особо не занимало. Что будет, то будет, а хуже – уж вряд ли. Потому как хуже все равно некуда. А вот лучше – очень даже может быть. Конечно, хорошо бы было понять, кто ее новый залетный знакомец. Но псих он или не от мира сего, а человек далеко не простой. На понт, по всему видать, такого не возьмешь. А если верить некоему предчувствию, то и вовсе туз козырный. А ей, беззащитной и одинокой, как раз туз-покровитель и надобен. Оттого утренним завтраком кормила иностранца Иришка без жлобства. Что было лучшего в холодильнике и про запас, все выгребла. Даже бутылку шампанского итальянского, с Нового Года припрятанную и вынесенную, открыла и содержимое в чешские, стеклянные фужеры налила. Зарубежный гость, глядя на шипящий напиток, улыбнулся. Видать, что такое шампанское знал и без Иришкиной помощи. Уже хорошо. Однако, как попробовал, так и выплюнул. Фонтаном на стол. Закашлялся. На Иришку посмотрел подозрительно и грозно. Но успокоился, увидев, как девушка с блаженным видом удовлетворенного гурмана пьет свою порцию. Сложил руки на груди, поклонился в смысле "извините, пожалуйста", затем перевернул свой бокал донышком вверх. Наверное, давал понять, что итальянского шампанского с него хватит.