– Хорошо, договорились. Почему нет? Но должна предупредить: по субботам я хожу к Тревису.
Меня самого удивило, как трепыхнулось у меня сердце, но Кайла умна и красива; удивительно ли, что у неё есть мужчина?
– О. Э-э… ладно.
– Можешь пойти со мной, если хочешь. Как в старые времена.
Господи! Это ж сколько всего я забыл!
– Э-э… не хотелось бы быть пятым колесом…
На мгновение она опешила.
– Ты правда не помнишь, да? Тревис – мой брат.
– О!
– Мы навещали его здесь, в Виннипеге, когда были вместе. – Она заметила непонимание у меня на лице. – Он в коме, уже много лет.
– Что случилось?
– Никто не знает. Его нашли без сознания. Но без всяких повреждений – то есть он не споткнулся и не ударился головой.
– М-да.
– Он был таким сильным, и не только физически. Он был… как кирпич, понимаешь? Ему было четырнадцать, когда у отца диагностировали рак лёгких. Мама была в полном раздрае, но Тревис – он стал для неё столпом силы. – Она помолчала. – Мы с Тревом выросли в Виннипеге, но, когда я получила работу на синхротроне, я перевезла его и маму в Саскатун. – Она слегка пожала плечами: – Тревису всё равно, а мама рада быть поближе к внучке; она присматривает за Райан, когда я не могу.
– Должно быть, очень удобно, что она живёт с вами.
– Моя мама? Нет, нет. Ей всего шестьдесят два. У неё своя квартира. Она независимый графический дизайнер, работает на дому. А Тревис в специальном заведении. Я прихожу к нему каждую субботу утром и час сижу с ним. – Она грустно улыбнулась. – Прям как сеанс психотерапии. Я рассказываю ему, как прошла неделя, пересказываю сплетни, говорю, что в голову придёт. Я уже давно потеряла надежду, что он ответит, но…
– Да, – сказал я. – И в общем, я буду рад составить тебе компанию в субботу, если ты этого хочешь.
– Спасибо. Я понимаю, что нет почти никакой разницы, приду я или нет, но… – Она пожала плечами. – Я должна это делать.
Я кивнул.
– Некоторые люди в состоянии минимального сознания или в псевдокоме осознают, что к ним пришли, и ценят это, даже если не могут никак отреагировать.
– И некоторые пациенты в этом заведении, без сомнения, в состоянии минимального сознания. Но не Тревис.
– Да?
– Какое-то время назад я попросила привезти его в «Источник Света». Засунула его на каталке под пучок СусиQ – это сокращённо «суперпозиционная система квантовая». Вики провела тестирование. – Кайла вздохнула. – Вместо него под эмиттером могла лежать глыба гранита – ничего бы не изменилось. – Она пожала плечами: – Да, да, сначала учёный, сестра потом. Собственно, так мы и подтвердили свои представления о классическом состоянии: отсутствие суперпозиции означает полное отсутствие сознания.
Мне не хотелось показаться бесчувственным, но позиция утилитаризма в подобных случаях совершенно прозрачна.
– Тогда почему ты, э-э…
– Не выдернула трубку?
– Ну… да.
Она слегка повела плечами:
– Он мой брат. – Я не смог придумать хорошего ответа и потому промолчал. Но она после паузы продолжила: – Я знаю, что он не страдает: он не способен испытывать боль. И в конце концов, где жизнь, там надежда.
Я уставился в полукруглое окно; радиальные переплёты делали его похожим на полузатопленный корабельный штурвал. Безупречно одетый официант положил на стол счёт и исчез; я расплатился, потому что Кайла оплачивала ланч. Кайла остановилась в «Инн на Форкс», почему я и выбрал «Сиднис». Я проводил её сотню метров до отеля.
«Инн» был пятиэтажным отелем, по-видимому, довольно фешенебельным. Я несколько раз бывал в вестибюле, но никогда – в номерах, и сегодня вечером ничто не предвещало изменений в этом плане. Лифты были рядом со столом портье и не позволяли уединиться, хотя шум декоративного водопада создавал звуковую завесу.
– Ты правда хочешь поехать в Саскатун? – спросила Кайла, поворачиваясь ко мне.
– Без сомнений, – ответил я. – И… о чёрт!
– Что?
– Забыл! Чёрт! Мне же надо появиться в КМПЧ в четверг в четыре.
– Появиться где?
– В Канадском музее прав человека. – Я указал на северную стену, надеясь, что она сможет представить себе то, что за ней находится. – Это такое круглое здание из стали и стекла в том направлении. Они устраивают приём, посвящённый циклу лекций, а я в совете директоров, так что…
– А ты можешь привести подругу?
Моё сердце пропустило удар.
– Э-э… конечно. Конечно, могу.
Она нажала кнопку лифта.
– Я надеялась его посетить в этот приезд, но возможности не подвернулось. Так что давай сходим. И поедем в Саскатун сразу после приёма.
– Замечательно! Спасибо.
Приехал лифт. Она секунду помедлила, потом быстро меня обняла и вошла в лифт.
Я вышел сквозь раздвигающиеся стеклянные двери в тёплый летний вечер. Я нечасто бываю на Форкс, но, когда бываю, обязательно обхожу вокруг Ооденского праздничного круга – амфитеатра шестидесяти метров в диаметре и двух с половиной в глубину. На равном расстоянии друг от друга вдоль периметра стоят восемь стальных арматур, напоминающих ящериц-киборгов с поднятыми к небу длинными хвостами. К каждому из хвостов приделаны несколько наблюдательных колец, в которых в определённые дни и часы, указанные на информационной табличке, видны определённые звёзды. С помощью западной арматуры, к примеру, можно найти Альтаир, Бетельгейзе, Регул и Процион. В промежутках между монолитами красного камня видно восходящее солнце в дни равноденствий и солнцестояний; я сам иногда участвовал в акциях ККАО[43], объясняя это туристам. Ночью это место приобретало восхитительный зловещий колорит – его часто использовали как место встречи ежегодного виннипегского Марша зомби.
Я брёл вдоль поросшего травой периметра, засунув руки в карманы, и размышлял.
Кайла сказала, что я её ударил. Я! Я никогда никого не бил – по крайней мере взрослым. Даже ребёнком это было не в моём характере, с тех самых пор…
Да.
Когда мне было восемь или девять, я подрался на стоянке школы с Ронни Хендлером, мальчишкой моих лет, который напал на меня безо всякой причины (нет, правда, какую же чушь несут учителя, утверждая, что нужны двое, чтобы затеять драку), и, к моему собственному удивлению, придя в подпитанную адреналином ярость, я сумел сбить Ронни с ног, и я был такой злой, такой бешеный из-за того, что не могу дойти до школы без того, чтобы ко мне не прицепились из-за… чего? Моих шортов? Стрижки ёжиком? Ушей? А чёрт его знает!
Когда Хендлер оказался на земле, я подпрыгнул, в прыжке согнулся, свёл подогнутые колени вместе, и я был готов упасть ему прямо на голову, которая лежала щекой на асфальте, и знал – даже в восемь лет я знал, – что если я продолжу начатое, если продолжу путь по выбранной траектории и ударю его коленями, то могу расколоть ему череп и, может быть, даже убить его.
И в эту долю секунды, всё ещё вися в воздухе, я изменил положение, отчего изменилась и траектория. Мои голые коленки впечатались в асфальт рядом с головой Ронни; адская боль, кожа ужасно ободрана – но Хендлер выжил. Я беспокоился – не столько из-за него, сколько из-за последствий того, что произошло бы, заверши я задуманное, – и знал, что крики «Он первый начал!» не помогли бы ничем, если бы он лежал тут, истекая кровью. Я помню, как подумал, что это момент, который может изменить мою жизнь, и я принял верное решение.
Это был, вероятно, первый раз, когда мой разум возобладал над овладевшими мной животными инстинктами, и он – разум – с тех самых пор царствовал безраздельно.
За исключением, по-видимому, времени ближе к концу моего тёмного периода.
Я проходил мимо северо-восточной арматуры, огромное чудище нависало надо мной, длинный хвост терялся во тьме. Я вытащил телефон, взглянул на светящиеся цифры. Одиннадцатый час; это означает, что факультет психологии пуст, и я мог бы…
Но нет. Это уже какое-то безумие.
И всё же…
И всё же это, по-видимому, будет не самое плохое, что я совершил в своей жизни.
В коридоре я прошёл мимо пары аспирантов и уборщика. Должность заместителя главы факультета была большей частью административной болью в заднице, но к ней прилагался комплект мастер-ключей. Когда горизонт очистился, я вошёл в офис Менно.
Вдоль одной из стен стояли четыре картотечных шкафа цвета авокадо. Я боялся, что они могут быть заперты, но нет. Сам Менно, вероятно, не открывал их много лет – бумажные документы слепому ни к чему, однако ассистенты или аспиранты, должно быть, поддерживали порядок в архиве за него. Я быстро нашёл папки под литерой «Я», но это не были документы по «Ясности», так что я начал с верхнего ящика первого шкафа и стал перебирать все папки по очереди.
Я чуть не пропустил папку, помеченную «МинОб», но заинтересовался ею. Это что, правда что-то, связанное с военными? Да, именно так, причём речь шла как раз о проекте «Ясность». Я выложил страницы на пол и сфотографировал их на айфон. Я уже думал было уйти, но, похоже, есть во мне что-то от павловской собачки: я получил награду однажды, и мне хотелось узнать, получу ли я её ещё раз. Я продолжил перебирать папки дальше, на буквы «Н», «М», «О», заключая с собой пари на то, найдётся ли папка на букву «Х»; но нет, Х-файлов в картотеке не оказалось. Последняя папка была помечена «Ясперс и психопатология».
Однако оставался ещё последний ящик; я его открыл – и обнаружил, что он доверху забит старыми видеокассетами. Семь из них были подписаны «Изучение альтруистического поведения, 1988», одна – «Собеседования для “Тичинг Компани”», и на пяти была наклейка с надписью «APA AGM, 1994». Но была ещё одна, которая заставила меня пустить слюну. Стикер на корешке гласил: «Ясность. Испыт. ДМ». ДМ – это, несомненно, я: освящённый века́ми обычай обозначать пациентов и подопытных их инициалами, словно это обеспечивает реальную анонимность. Я забрал кассету, вышел из офиса Менно, не забыв погасить свет – пусть Менно его бы и не заметил, – и поехал домой, что заняло всего минут пять.