Джим поднялся, отряхнулся и оглядел помещение. Он заметил бейсбольную биту и поднял её оттуда, куда она упала, потом недоумённо её осмотрел, будто видел в первый раз. Однако затем он повернулся и, схватив её обеими руками, двинулся к Менно, который всё ещё лежал на спине. Менно перевернулся на бок – его тело при этом снова пронзила боль. Потерянная хоккейная шайба лежала примерно в четырёх футах от него. Он начал двигаться в её сторону.
Джим взмахнул битой, но умудрился не попасть по бегущему на четвереньках Менно; бита ударила в пол и разломилась пополам. Джим некоторое время держал обломок в руках перед собой – обломанный край, словно застывшее пламя факела, – но потом отбросил его; край ударился о занимавшую всю стену белую доску и покатился по полу.
Менно сгрёб вторую шайбу, развернулся на 180 градусов, лицом к Джиму, и, подстёгиваемый внезапным выбросом адреналина, вскочил на ноги и бросился на студента, приперев его к белой доске; маркеры свалились с алюминиевой полочки и раскатились по полу. Менно снова прижал шайбы к голове Джима, но…
Чёрт!
Он забыл их включить. Он быстро нащупал переключатель на той, что держал в правой руке, но вторую пришлось поворачивать, держа одной рукой, чтобы добраться до её переключателя.
Джим развернулся вместе с Менно и ударил его в солнечное сплетение, отбросив назад; спина Менно впечаталась в белую доску. Джим упёрся в грудь Менно левой ладонью и прижал его к доске, а правой нанёс удар в челюсть.
Менно всё ещё пытался нащупать ползунок на левой шайбе. Большой палец на руке Джима взметнулся вверх, сильно нажал на нижнюю часть щеки, затем скользнул вверх, упёрся ему в нос, а потом снова сменил положение и…
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
…упёрся ему в глаз.
Менно пнул Джима коленом в пах. Джим хрюкнул, но продолжал вдавливать в глаз палец с твёрдым острым ногтем. Боль от врезавшегося в хребет края доски казалась сущей агонией – пока для сравнения не появилась эта. А потом…
Ох твою же ж мать!
…а потом ноготь Джима проколол левое глазное яблоко.
Менно задохнулся. Молниеносным движением Джим сменил руки и теперь прижимал Менно к стене правой и поднимал левую.
Сражаясь с тошнотой, но продолжая ощупывать шайбу, Менно наконец нашёл переключатель. Боль уже была неописуемой, когда…
Да будь ты проклят!
…большой палец Джима взрезал оставшееся глазное яблоко.
Менно на ощупь приставил шайбы к височным долям студента и…
Да!
Судя по звуку, Джим немедленно рухнул на пол, словно мешок с картошкой, но Менно не мог этого видеть – он ничего не мог видеть. Он шагнул, запнулся об, вероятно, ноги Джима и растянулся на плитках пола. Менно удалось восстановить равновесие, добраться до двери, нашарить в сером ничто дверную ручку и вывалиться в коридор.
Кайла Гурон шла по пустому коридору. Был тёплый солнечный день, и она была одета в обрезанные джинсы и рубашку, завязанную выше пупка. Поскольку она рассталась с Джимом, то снова была в поиске и не возражала против рекламы – и время, проведённое в тренажёрке, окупалось, да ещё как.
Кайла нашла работу на лето на физическом факультете, и это было здорово: заработанных денег как раз хватит, чтобы оплатить третий год обучения.
Кампус Форт-Гэрри Университета Манитобы не особенно велик; она пару раз видела Джима выходящим из Тайер-Билдинг и успевала спрятаться. Встречи с многочисленными «бывшими» были ей совершенно неинтересны, и если она больше никогда в жизни не увидит Джима Марчука, то это не будет слишком долго.
Идя через кампус и слушая «NSYNC» на своём «Вокмане», она залила в себя полную бутылку «Снэпл». Из-за этого срочно потребовался пит-стоп, так что она метнулась к ближайшему зданию и поднялась на второй этаж, перепрыгивая две широкие ступени зараз. Слева от неё в коридоре был какой-то мужчина, но она знала, что женский туалет здесь справа, и двинулась было в этом направлении…
Но в мужчине было что-то странное. Она развернулась – и да, он шатался, выставив руки вперёд, словно ощупывая пространство перед собой, и…
…Господи, это же профессор Уоркентин.
Она была уверена, что это он, даже с такого расстояния.
– Профессор? – позвала она. – Что с вами?
Он повернулся.
– Помоги мне, – тихо произнёс он – по крайней мере так она расслышала в гулком коридоре. Она быстро подбежала к нему, но остановилась как вкопанная и зажала руками рот, увидев, что у него из глаз струится кровь…
Нет, нет. Не из глаз – из глазниц.
– Боже, профессор, что случилось? Я… э-э… где здесь телефон? Я вызову «Скорую».
– Нет! Нет.
– Но, сэр!
– Прошу. – Скорее хрип, чем слово; он явно испытывал жуткую боль. – Просто отведи меня в офис моего друга.
– Вам нужен доктор!
– Просто сделай, как я прошу. Пожалуйста.
– Но…
– Пожалуйста!
– О’кей, о’кей. Какая комната?
– В этом коридоре. Вторая или третья от конца. По левую руку. Офис Доминика Адлера.
Дедушка Кайлы был слепой – она знала, как вести слепого, поддерживая под локоть, и рефлекторно сделала именно это.
– Кто ты? – спросил Уоркентин.
– Студентка, – ответила Кайла. – Ходила на ваш курс в прошлом году. – Она быстро нашла нужную комнату. Дверь была закрыта. Кайла отпустила локоть Уоркентина, открыла её и…
– О боже!
– Что?
Она присела возле лежащего человека, проверяя пульс, но холод его кожи сразу подсказал, что пульса она не найдёт.
– Здесь… здесь мертвец.
– Вот дерьмо! – сказал Уоркентин. Он поковылял к дверному проёму, и Кайла встала, чтобы впустить его. Оказавшись внутри, он резко сказал:
– Закрой дверь!
Она подчинилась. Уоркентин дышал громко и хрипло.
– Мы должны вызвать полицию, – сказала она.
– Нет, – резко отозвался профессор. – Нет. Чёрт, чёрт, чёрт!
– Но он мёртв.
– Как он выглядит?
– Худой, с чёрными волосами. Сэр, я думаю, у него сломана шея.
– На нём есть часы с калькулятором?
– Э-э… да.
– Да чтоб тебя. Это Доминик. Господи Иисусе!
– Здесь телефон, – сказала Кайла. – Здесь выход в город через девятку?
– Не звони в полицию, – сказал Уоркентин. – Не звони никому.
– Почему?
– Помоги мне найти стул.
Кайла выкатила из-за стола кресло и поставила его между стеной и лежащим на полу трупом; потом она подвела к креслу Уоркентина, и тот медленно опустился в него. Грудь профессора тяжело вздымалась, он был весь покрыт потом, а кожа приобрела желтовато-серый оттенок.
– Ладно, – сказал он. – Слушай. Об этом, – он указал на своё лицо, – нельзя никому сообщать.
И об этом, – он махнул рукой в сторону трупа, – тоже.
– Но…
– Слушай меня! Здесь велись секретные исследования. Они… гммм… вышли из-под контроля, но…
– Секретные? – потрясённо переспросила Кайла.
– Да. Для американской армии. Мы не можем обращаться к канадским властям.
Всё это казалось Кайле довольно неправдоподобным, но в то же время ужасно интересным.
– Вы уверены, что вам не нужен доктор? – спросила она.
– Господи боже мой, да разумеется он мне нужен. – Обильное кровотечение у него вроде бы прекратилось, но он часто вздрагивал – и с его окровавленными глазницами это выглядело странно и пугающе. Он нашёл и протянул ей свой бумажник. Кайла отметила, что тот довольно плотно набит деньгами, среди которых виднелось несколько коричневых банкнот, которые она редко держала в руках[99].
– Мой двоюродный брат – доктор, хирург. Он поможет. Там должна быть бумажка с телефонными номерами, видишь? Джейкоб Раймер, это он. Позвони ему.
– Позвоню, – сказала Кайла, направляясь к телефону, – но…
Уоркентин учащённо дышал, судорожно втягивая в себя воздух, и сгорбился, явно страдая от боли.
– О боже, – сказал он. – О боже. О боже.
– …но, сэр, что мы будем делать с трупом?
– Нам… чёрт, гадство, дерьмище… нам… нам нужно от него избавиться.
– Что? – воскликнула Кайла.
– Мы должны его уничтожить. Никто не должен знать.
Кайла ощутила, как в ней вспухает волна былого возбуждения. Резать соседских кошек и собак было здорово, но это – это будет куда как лучше! Такая разрядка, такая восхитительная разрядка!
– Я с вами, – сказала она.
Наши дни
Я был готов – пусть и не всецело – к тому, что в моём прошлом было что-то травматичное, однако в самом деле что может шокировать более, чем удар ножом в сердце: перикард разрезан, левая пазуха вскрыта, жизнь вытекает из меня струёй? Бывает ли большее потрясение, чем лежать на обледенелом тротуаре холодной зимней ночью? Понятно, что, когда ты настолько близок к смерти, никакой пережитый ранее ужас уже не может быть хуже.
Но нет. Мне приходилось снова и снова повторять себе, что ничего этого не было. То, что я только что вспомнил, – вот это была реальность. И «едва не быть убитым» бледнело перед «убить самому».
– Но почему я не помню, как это делал? – спросил я, глядя на Намбутири с крутящегося кресла.
– Ну, – ответил он, приподнимая свою комби-бровь, – если перейти в область догадок, то я бы сказал, это из-за того, что вы не спали, перед тем как Уоркентин погрузил вас в кому во второй и третий разы. Ведь как раз во время сна дневные впечатления сортируются, и наиболее яркие из них кодируются для длительного хранения.
– Но люди, которым делают хирургическую операцию, помнят и как им давали наркоз, и как они позже пришли в себя.
– Верно. Но у вас также паралимбические повреждения. Я не удивлюсь, если окажется, что вербальной памяти требуется некоторое время, чтобы снова начать работать как следует. Подозреваю, что если мы перейдём к зондированию вашего вербального индекса, то обнаружим, что вы немедленно начали конфабулировать события, чтобы заполнить ваш тёмный период. Так же как природа не терпит пустоты, разум хочет непрерывной цепи событ