[318]. Но и отказываться от теории эвереттовской универсальной волновой функции Уилер не хотел – он видел в ней возможный путь развития квантовой гравитации. Такую многообещающую возможность нельзя было упустить. У Уилера оставался единственный выход: попытаться устроить так, чтобы Бор сам благословил работу Эверетта прежде, чем это сделает он, Уилер.
Рис. 6.3. Уилер (справа) с Эйнштейном (слева) и лауреатом Нобелевской премии Хидэки Юкава. Принстон, 1954 год
Удобный случай представился в середине 1956 года. Уилер получил на несколько месяцев приглашение в Лейденский университет в Нидерландах. Как только Уилер там обосновался, он отправил диссертацию Эверетта, удачно озаглавленную «Волновая механика без вероятностей», Бору, снабдив ее своим введением. Путаясь в словах от отчаянных стараний не допустить, чтобы Бор воспринял идеи Эверетта как противоречащие его собственной позиции, Уилер писал: «само название этой работы <…> как и очень многие из ее идей, нуждается в дальнейшем анализе и переформулировании»[319]. Вскоре после этого Уилер сам приехал в Копенгаген и несколько дней обсуждал диссертацию Эверетта с Бором, Петерсеном и другими.
После визита в Копенгаген Уилер написал Эверетту письмо, которое поначалу звучит обнадеживающе. Уилер дает ученику объективные советы по поводу того, что еще необходимо сделать. «Бор, Петерсен и я трижды длительно и придирчиво обсуждали вашу диссертацию <…> Краткие итоги таковы: ваш прекрасный волновой формализм, конечно, остался непоколебленным, но все мы чувствуем, что настоящий вопрос в том, какие слова должны быть подобраны для описания этого формализма»[320]. Уилер упрашивает своего студента лично прибыть в Копенгаген для разрешения этих проблем, и даже предлагает оплатить половину расходов Эверетта на поездку на пароходе. «[Бор] с большим удовольствием принял бы вас здесь на несколько недель, чтобы хорошенько разобраться в этих вопросах <…> До тех пор, пока и если только вы не подискутируете как следует один на один с Бором по вопросу интерпретации, я не смогу быть спокоен относительно выводов, которые можно сделать из столь далеко заходящей работы, как ваша. Пожалуйста, приезжайте (и, если сможете, каждый день заходите ко мне!). В общем-то, можно сказать, что ваша диссертация уже полностью готова; остается, правда, самое трудное – ее начать <…>Когда вы сможете приехать?»[321] Вероятно, несколько последних предложений письма не слишком понравились Эверетту – он-то предполагал (как Уилер ему прежде и говорил), что его диссертация безусловно будет принята и что ученая степень ему гарантирована к концу лета. Поэтому он уже подыскал себе работу в области исследования операций – в Пентагоне, как и планировал, и через три недели должен был к ней приступить.
Однако Бор, Петерсен и другие в Копенгагене проявляли в отношении идей Эверетта гораздо меньше энтузиазма, чем казалось Уилеру. «Некоторым концепциям Эверетта, по-видимому, недостает значимого содержания, как, например, его универсальной волновой функции», – писал Александр Стерн, американский физик, стажировавшийся в это время у Бора. Стерну поручили сделать в присутствии Бора и остальных сотрудников института доклад на семинаре, посвященном работе Эверетта. Письмо Стерна дает представление об отношении «копенгагенцев» к идеям Эверетта. «Основным недостатком подхода, развитого в его демонстрирующей обширную эрудицию, но неубедительной и неясной статье, является недостаток адекватного понимания сути измерительного процесса. Эверетт, по-видимому, не осознает ФУНДАМЕНТАЛЬНО необратимого характера и ЗАКОНЧЕННОСТИ макроскопического измерения <…> [Это] взаимодействие НЕ ПОДДАЕТСЯ ЧЕТКОМУ ОПРЕДЕЛЕНИЮ»[322]. Без дальних объяснений Стерн после этого заявляет, что никакого противоречия между уравнением Шрёдингера и коллапсом волновой функции не существует, что проблема измерения вообще не является проблемой и что утверждение Эверетта о существовании такого противоречия «несостоятельно». И наконец, он отвергает идеи Эверетта, как-либо «относящиеся к теологии» либо «метафизические», на том основании, что постулируемые Эвереттом множественные миры никогда и никаким образом не могут наблюдаться.
Несмотря на критическое отношение «копенгагенцев» к работе Эверетта, Уилер по-прежнему принимал концепцию универсальной волновой функции и считал ее многообещающей для квантовой космологии. Чтобы все же получить одобрение Бора, надо было, по его мнению, изменить словесные формулировки, относящиеся к универсальной волновой функции, таким образом, чтобы они лучше соответствовали копенгагенской интерпретации. Уилер надеялся придумать способ сохранить то, что ему нравилось в идеях Эверетта, по-прежнему используя при этом «копенгагенский» язык. Его следующее письмо Эверетту ясно это показывает – и одновременно демонстрирует, насколько в свете реакции «копенгагенцев» изменилась его оценка этой работы:
«Обсуждение всех вопросов с Бором наверняка займет много времени; будет много ожесточенных споров с таким практически мыслящим и упрямым человеком, как Бор; придется много писать и переписывать. Сочетание двух свойств: умения смиренно принимать исправления и способности при этом настаивать на сохранении определенных фундаментальных принципов – вещь редкая, но жизненно необходимая; и у вас она есть. Но вы должны приехать и сразиться с этим величайшим бойцом, иначе ничего не получится. Откровенно говоря, мне кажется, что понадобится еще около 2 месяцев почти ежедневных дискуссий, чтобы сгладить все шероховатости в формулировках – но не в формализме [то есть сохранив идею универсальной волновой функции]»[323].
Уилер написал и ответное письмо Стерну, рьяно защищая идею универсальной волновой функции, но при этом всячески демонстрируя поддержку позиции Бора и копенгагенской интерпретации. Что еще удивительнее, он в этом письме заявил, что копенгагенскую интерпретацию поддерживает и Эверетт:
«Я не стал бы обременять моих друзей нелегким грузом анализа идей Эверетта, <…> если бы не чувствовал, что концепция «универсальной волновой функции» проливает свет на содержание квантовой теории и дает удовлетворительный способ ее представления. Говоря это, я ни в коей мере не ставлю под сомнение самосогласованность и правильность существующего формализма квантовой механики. Напротив, я всегда решительно поддерживал и рассчитываю поддерживать впредь нынешний неопровержимый подход к проблеме измерения. Чтобы быть точным, скажу, что Эверетт, возможно, в прошлом имел в этом отношении какие-то сомнения, но у меня их нет. Более того, думаю, я могу утверждать, что этот весьма тонко, глубоко и независимо мыслящий молодой человек постепенно пришел к принятию современного подхода к проблеме измерения как верного и самосогласованного, несмотря на то что в представленной диссертации остались некоторые следы прежних сомнений. Итак, чтобы избежать любых возможных недоразумений, позвольте мне сказать, что диссертация Эверетта имеет целью не оспорить нынешний подход к проблеме измерения, но принять и обобщить его»[324].
Несколько дней спустя Уилер отослал Эверетту еще одно письмо, приложив к нему письмо Стерна и свой ответ на него. Это новое письмо показывает, что теперь его автора еще больше беспокоят трудности согласования идей Эверетта с воззрениями Бора. «Ваша диссертация должна пройти строжайшую проверку всех формулировок, и ей предстоит еще обсуждение – правда, математики оно коснется очень мало, – прежде чем я смогу с полным основанием взять на себя ответственность рекомендовать ее к принятию. Больше того, думаю, было бы выше человеческих сил прийти к соглашению по всем вопросам, если мы с вами не проведем вместе несколько недель, или если вы несколько недель не пробудете с Бором и его коллегами, или и то и другое». Далее Уилер пишет Эверетту, что он «уверен: размах обсуждений, который ждет [его работу], будет сравним с тем, что достался на долю публикаций Бома» – комплимент по меньшей мере сомнительный. Неудивительно, что далее в том же письме Уилер чувствует необходимость уверить Эверетта в том, что он, Уилер, – его «“активный сторонник”, живо заинтересованный в укреплении его репутации и уверенный в его многообещающем будущем».
Но, как ни настаивал Уилер на немедленном приезде Эверетта в Копенгаген, тот так и не приехал. Отчасти причиной этого было полученное им от Петерсена сообщение, что Бора не будет в городе до самой осени и что Бор и его круг хотят, чтобы Эверетт до своего приезда еще поработал над диссертацией. «Я думаю, нам всем очень помогло бы, если бы в качестве подкрепления своего критицизма ты дал бы подробное толкование подхода к описанию квантовой механики, основанного на дополнительности [то есть копенгагенской интерпретации], и сформулировал бы со всей возможной ясностью, в каких пунктах, по-твоему, этот подход неполон»[325]. «Пока я этим занимаюсь, ты мог бы сделать то же самое в отношении моей работы, – отпарировал Эверетт. – Я уверен, что многие недоразумения тут же испарятся, если ее прочтут более внимательно (скажем, два или три раза)»[326]. Тем не менее Эверетт все еще хотел поехать в Копенгаген. Но появилось другое препятствие: временные рамки, предложенные Петерсеном. Меньше чем через месяц Эверетт должен был прибыть в Пентагон, к месту своей новой работы в Группе оценки систем вооружений (WSEG), где ему предстояло разрабатывать командно-штабные игры и исследовать возможности для применения ядерных ударов. Тратить время на подробные ответы Розенфельду и Бору, внося дополнения в диссертацию, которых требовал от него Уилер, и все это одновременно с ежедневной работой на новом месте – это было просто физически невозможно. Об осенней (как предлагал Петерсен)