— Я в порядке, — говорит Миели. — Только немного испугана.
— Вот это да, — говорит «Перхонен». — Кто это? Прекрасный принц на белом коне?
— Помолчи и выясни, как я сумела не нарушить маскировку.
— Давайте уйдем с агоры, пока не появились журналисты, — предлагает наставник, предлагая Миели руку.
К ее удивлению, у нее немного дрожат ноги, поэтому она принимает помощь и позволяет увести себя в тень вишневых деревьев на шумном Устойчивом проспекте. Там очень людно — в основном туристы, наблюдавшие за происшествием, — но наставник делает жест рукой, и Миели понимает, что они оба скрываются под покровом уединения.
— Благодарю вас, — говорит она. — Журналисты?
— Да, они очень внимательно следят за агорами. И мы тоже. И нищие в поисках легкой добычи, как вы могли убедиться.
Движением трости он показывает на ее обидчиков, все еще лежащих на мостовой.
— И что с ними будет?
Наставник пожимает плечами.
— Это зависит от решения Голоса. Возможно, их ждет преждевременное или сверхсрочное состояние Спокойствия, но это грозит им в любом случае. — В его необычном голосе слышатся сердитые нотки. — Такова цена, которую мы платим за другие преимущества. — Затем он снимает шляпу и кланяется. — Прошу меня извинить. Джентльмен — таков мой псевдоним — к вашим услугам. Надеюсь, этот случай не слишком расстроил ваши планы на сегодняшний день.
— Он флиртует с тобой, — снова вмешивается «Перхонен». — Точно, флиртует.
— Ничего подобного. У него даже нет лица.
Легкое покалывание подсказывает Миели, что наставник сканирует ее. Ничего такого, что могло бы проникнуть в ее камуфляж, но это очередное напоминание о том, что местные обитатели имеют в своем арсенале не только луки и стрелы.
— У меня тоже нет лица, но это меня никогда не останавливало.
— Это неважно. Что мне теперь делать? Не могу же я прибегнуть к биотической связи с вором, когда он меня сканирует.
— Это же филантроп. Попроси его о помощи. Придерживайся своего прикрытия, глупышка. Постарайся быть любезной, хотя бы для разнообразия.
Миели пытается улыбнуться и сообразить, что бы сказала личность, под обликом которой она скрывается — туристка из городка в астероидном поясе.
— Вы ведь полисмен, верно? Администратор?
— Что-то вроде того.
— Я потеряла своего приятеля, когда… они набросились. И теперь не знаю, где его искать.
Возможно, «Перхонен» права: не только вор способен прибегнуть к помощи прикладной социологии.
— А, понимаю. И вы не знаете, как послать ему сообщение через разделенную память? И вы не объединили гевулоты, чтобы дать знать, где вы находитесь? Конечно, нет. Это ужасно. Спокойные-таможенники строго следят, чтобы приезжие оставляли все продукты своих технологий, но не объясняют, как пользоваться нашими устройствами.
— Мы просто хотели осмотреть город, — говорит Миели. — Посетить Олимпийский Дворец, может, поохотиться на фобоев.
— Вот что мы можем сделать, — говорит Джентльмен. — Давайте просмотрим память агоры — вот так.
Ощущение необычное — словно отыскал слово, которое долго вертелось на языке. Миели вспоминает вид агоры с высоты, но необычайно подробно, вплоть до каждого лица в толпе. И отчетливо вспоминает убегающего с агоры вора.
— О! — восклицает Джентльмен, и тотчас поступает требование его гевулота забыть об этой реакции.
Она принимает его: метамозг все равно все сохранит. Миели отмечает факт для дальнейшего рассмотрения. Любопытно.
— Я могу немного нарушить правила, чтобы вам помочь. Мы, наставники, пользуемся некоторыми… особыми ресурсами. — Наставник отвинчивает набалдашник трости. Из отверстия, словно мыльный пузырь, выскакивает сгусток утилитарной пыли. Он зависает в воздухе рядом с Миели и начинает светиться. — Этого будет достаточно. Просто следуйте за светлячком, и он приведет к вашему приятелю.
— Спасибо.
— Рад помочь. Постарайтесь избегать неприятностей.
Наставник притрагивается к полям шляпы, затем его окутывает дрожащий воздух, и Джентльмен поднимается в воздух.
— Видишь? Это было не так уж и трудно, — говорит «Перхонен».
— Простите, — говорю я. — Я не понимаю, о ком вы говорите.
Я блокирую запрос гевулота садовника. По крайней мере, я думаю, что блокирую. Интерфейс гевулота, предлагаемого гостям, не подразумевает всех тонкостей повседневного взаимодействия жителей Ублиетта, он рассчитан на простейшие действия: от полного разделения памяти до безупречного уединения. Я смутно помню ощущение настоящего уединения — то, что испытываю сейчас, можно сравнить лишь с монохромным зрением.
— Создатели твоего тела, вероятно, без ума от какого-то киногероя, — говорит садовник. — Ты похож на того парня, что приходит сюда со своей подружкой. Она тоже хорошенькая.
Я медленно спускаюсь с робота.
— Ладно, а что ты делал там, наверху? — озадаченно спрашивает он.
— Я только хотел получить более полное представление об игровой площадке, — отвечаю я. — Знаете, меня можно назвать настоящим любителем игр. — Я отряхиваю пыль с костюма. — Это вы ухаживаете за здешними цветами? Очень красиво.
— Да, я. — Он усмехается и засовывает большие пальцы рук под лямки комбинезона. — Годы работы. Это место всегда было популярным среди влюбленных. Я для этого слишком стар — несколько периодов Спокойствия напрочь выбивают подобные мысли, — но мне нравится заботиться об этом парке. Вы приезжий?
— Верно.
— Вам повезло; большинство туристов сюда просто не доходят. Вашей подружке здесь, похоже, тоже понравилось.
— О какой подружке… Ох.
В тени одного из больших роботов стоит Миели, над ее головой порхает светлячок.
— Привет, дорогой, — говорит она.
Я напрягаюсь, ожидая погружения в какой-нибудь ад. Но она только улыбается, хотя и очень холодно.
— Ты заблудилась? — спрашиваю я. — Я скучал.
Я подмигиваю садовнику.
— Я не прочь предоставить молодежи возможность уединиться. Удачного свидания, — говорит садовник и исчезает среди статуй, закрывшись гевулотом.
— Хочу напомнить, — говорит Миели, — что немного раньше ты предложил оставаться профессионалами.
— Я могу объяснить…
Я даже не замечаю летящей руки, только чувствую неожиданный удар в нос, точно рассчитанный на максимальную боль без перелома костей, и отскакиваю назад, к статуе. Затем следуют несколько пинков, которые заставляют меня стукаться о металл и опустошают легкие, а в солнечном сплетении зажигают настоящий пожар. И наконец, несильные толчки костяшек по скулам, завершающиеся хрустом в челюсти. Мое тело, выдерживая жестокие испытания, оставляет меня почти бездыханным и в состоянии некоторой отстраненности, как будто я наблюдаю за невероятно быстрыми движениями Миели со стороны.
— Вот что для меня значит быть профессионалом, — шипит она. — В моем оортианском кото[22] мы никогда не обращаем внимания на объяснения.
— Спасибо, — хриплю я, — что не нажала адову кнопку.
— Только потому, что ты что-то нашел. — Ее отстраненный взгляд говорит о том, что Миели просматривает недавние воспоминания, сохраненные в теле. — Давай-ка посмотрим.
Она протягивает руку. Я отдаю ей Часы, и Миели задумчиво подбрасывает их на руке.
— Хорошо. Вставай. Мы поговорим об этом позже. Осмотр достопримечательностей закончен.
— Я знаю, что ты намерен их украсть, — говорит она, как только мы садимся в паукэб, чтобы добраться до отеля.
Как только суставчатые ноги похожего на коляску экипажа распрямляются и несут нас по крышам Лабиринта, становится ясно, что поездка ей нравится.
— Вот как?
— Да. Теперь я умею распознавать эти сигналы. Ты дважды ловил меня своими приемами карманника, но больше не выйдет.
— Извини, это рефлекс. Что-то вроде проверки сил, — говорю я, потирая разбитое лицо. — Сколько времени необходимо этому телу, чтобы исцелиться?
— Столько, сколько захочу я. — Она откидывается назад. — Так что же это такое? Что такое воровство?
Это… это инстинкт, хочется мне сказать. Это сродни любовной игре. Это больше, чем я. Это искусство. Но она все равно не поймет, и я повторяю старую шутку.
— Это вроде заботы о чужой собственности. Я превращаю эту собственность в свою, чтобы о ней позаботиться.
После этого она умолкает и смотрит на проносящиеся мимо пейзажи.
Наш отель занимает массивное здание поблизости от причала планеров, где мы вышли из станции Бинстока. Мы занимаем несколько больших, времязатратных комнат почти на самом верху здания, обставленных не слишком пышно, на мой вкус — строгие линии и стеклянные поверхности, — но здесь, по крайней мере, имеется фабрикатор, и я могу переменить одежду.
Хотя такой возможности мне не предоставляется. Она указывает мне на небольшой столик и кресло перед балконом.
— Садись. — Миели кладет передо мной Часы. — Рассказывай. Что, черт побери, произошло на агоре?
Она сжимает и разжимает пальцы. Я сглатываю.
— Ладно. Я видел себя.
Она приподнимает брови.
— Это не было еще одним воспоминанием, не так, как на корабле. Возможно, это было сконструировано при помощи гевулота, и кто-то тоже мог все наблюдать. Он привел меня в парк. Отсюда следует, что мы чего-то достигли.
— Может быть. А тебе не приходило в голову и меня в это посвятить? Имеется какая-то причина, по которой я могла бы выпустить тебя из виду? Или мне пора рекомендовать своему нанимателю сбросить шелковые перчатки и перейти к более… настойчивому воздействию на твой мозг?
— Это случилось… неожиданно. — Я перевожу взгляд на Часы. Свет играет на их поверхности, и я снова замечаю какую-то гравировку. — Мне казалось, что это слишком… личное дело.
Она обхватывает мое лицо невероятно сильными пальцами и поворачивает его вверх. Сердитые зеленые глаза смотрят на меня не мигая.
— Пока мы вместе над этим работаем, никаких личных дел быть не может. Понятно? Если мне потребуется, ты расскажешь мне обо всех своих детских воспоминаниях, обо всех сексуальных фантазиях, обо всех подростковых разочарованиях. Тебе все ясно?