— Черт, — говорю я, как только снова начинаю дышать.
Мы находимся на слегка покатой крыше, где-то на окраине города. Столб огня и дыма на горизонте отмечает то место, где мы были всего несколько секунд назад. Над полем боя, словно стая воронов, уже кружат наставники.
— Черт, черт, черт.
— Я же тебе сказала, прекрати, — говорит Миели, поднимаясь на ноги.
Ее одежда изорвана в клочья, и в прорехах проглядывает гладкая смуглая кожа. Она замечает мой взгляд и поворачивается спиной, а ткань начинает восстанавливаться.
— Ч… — Я со свистом втягиваю воздух. — Ублюдки. Им кто-то сказал. Кто мы такие. Кто-то знал.
— Милые голубки, — говорит «Перхонен». — Я рада, что у вас все в порядке, но не рассчитывайте меня услышать в течение ближайших нескольких часов. Я должна незаметно покинуть занимаемую позицию: орбитальные Спокойные, какими бы глухими и слепыми они ни были, не могли не заметить лазерные лучи, направленные на их планету. Я дам вам знать, когда вернусь. Соблюдайте осторожность.
— Что там произошло? — спрашиваю я у Миели.
— Они атаковали. Пришлось попросить «Перхонен» предпринять экстренные меры. Согласно регламенту.
— Так все они убиты?
— Уничтожены. Без дальнейшей возможности восстановления экзопамяти. Если даже их восстановят, они нас не вспомнят. Это были тайно заброшенные василевы, без оборудования для нейтринной связи.
— О Господи. Какие-нибудь сопутствующие разрушения?
— Только предметы искусства, — говорит Миели, и я ни за что в жизни не могу догадаться, шутит она или нет. — Но ты ведь получил то, зачем мы пришли, не так ли?
Я обращаюсь к данным, перекачанным в мою память девчонкой-пиратом. Некоторые фрагменты утрачены, но самое важное осталось.
— Да. Мне надо будет все это изучить. — Я потираю виски. — Послушай, что-то происходит. Нет ли какой-то закулисной игры, в которую замешан твой наниматель из Соборности? Ты ничего не хочешь мне рассказать?
— Нет.
Ее ответ пресекает любые попытки спора.
— Ладно, придется предположить, что это были местные интриги. Нам придется ими заняться.
— Этим займусь я. А тебе необходимо сосредоточиться на миссии.
Я медленно поднимаюсь. Мое тело не пострадало — ни одной сломанной кости, — но оно реагирует так, словно все покрыто сплошными кровоподтеками. — Да, вот еще что.
— Что?
— Тебе не кажется, что моему телу недостаточно только способности исцеляться? Если уж мне предстоит создать новую личность, потребуется большая гибкость. Даже для того чтобы отыскать эту девчонку, Раймонду, нужны будут не только глаза и уши. Не говоря уж о моделировании гевулота или выживании в случае новой встречи с нашим многоголосым приятелем.
Она пристально смотрит на меня, потирая руки. Кожа очищается, и с ладоней слетают хлопья высохшей крови.
— Да, кстати, благодарю за спасение моей задницы, — добавляю я. Я знаю, что подобные усилия напрасны, но добавляю некоторое количество теплоты — почти искренней — своему взгляду и дарю ей самую лучшую из своих улыбок. — Ты должна дать мне возможность отплатить за эту услугу.
Миели хмурит брови.
— Хорошо. Когда вернемся, я посмотрю, что можно сделать. А теперь давай выбираться отсюда. Я уверена, что мы не оставили никаких следов за пределами гевулота, но на наставников эти правила не распространяются. Я не хочу после всего этого драться еще и с ними.
— Мы полетим?
Она цепко хватает меня за плечо и подтаскивает к краю крыши. Улица видна метрах в ста ниже нас.
— Можешь попробовать, если хочешь, — говорит она. — Но в твоем теле не предусмотрены крылья.
Той ночью, в отеле, я сделал себе новое лицо.
Мы возвращались кружным путем, под полностью закрытым гевулотом, охватывающим еще и часть городских достопримечательностей — настоящая паранойя, как будто под гевулотом нас невозможно было узнать, но Миели настояла на своем. Кроме того, она установила нечто вроде охранной решетки — из ее пальцев вылетели маленькие светящиеся точки, которые патрулировали все окна и двери.
— Не прикасайся к ним, — предупредила она, хотя в этом не было никакой необходимости.
А потом она сотворила настоящее волшебство — после этого мне захотелось ее поцеловать. И я бы так и сделал, если бы в голове не мелькали отрывочные воспоминания о том, как она вырвала руку из тела девчонки и с ее помощью забила насмерть трех противников. Так или иначе, она на мгновение прикрывает глаза, и в моей голове раздается щелчок. Ничего особенного, нет даже намека на ту свободу, которой я обладал короткое время в борьбе против архонтов, но это уже кое-что. Более полное осознание самого себя, ощущение контроля. Теперь я знаю, что сеть ку-частиц — искусственных атомов, способных принять любую форму и любые физические свойства, — под кожей этого тела может имитировать эпидермис любого цвета, фактуры и обличья.
Миели заявляет, что ее системы нуждаются в подзарядке, что ей необходимо устранить кое-какие повреждения, и потому рано уходит спать. «Перхонен» молчит, без сомнения, играя в прятки с орбитальными часовыми или вламываясь в их системы, чтобы внедрить убедительные оправдания тому, что ее на какое-то время потеряли из виду. И я остаюсь в полном одиночестве, чего не случалось с самого побега из Тюрьмы.
Мне это нравится; некоторое время я просто сижу на балконе, любуюсь видом ночного города и на этот раз потягиваю односолодовый виски. Этот напиток всегда способствовал самоанализу — спокойная пауза после глотка, длительное послевкусие, приглашающее насладиться оставшимся на языке ароматом.
Я мысленно раскладываю один за другим полученные инструменты.
Гевулот несовершенен. В нем имеются замкнутые петли, фрагменты, где узел — представляющий собой воспоминание, событие или персону — имеет более одного родителя. Это означает, что в некоторых случаях, раскрывая гевулот на каком-то невинном воспоминании о вкусе или интимном моменте, можно открыть целые пласты экзопамяти этой личности. У гогол-пиратов нашлась особая программа, при помощи которой можно попытаться завладеть всей древовидной схемой гевулота и в процессе разговора определить ключевые узлы.
Есть еще одна программа для атаки путем активного вмешательства в квантовую связь между Часами и экзопамятью. В этом случае требуются огромная мощность и квантовая электроника: об этом надо поговорить с «Перхонен». И вариант безупречного имитирования гевулота, которым я и намерен немедленно воспользоваться. Кроме того, обнаружился набор общественных/личных ключей и пустые бланки экзопамяти. Мне не хочется думать о том, как они были получены, по крайней мере, эту грязную работу за нас сделали другие. Некоторые из них фрагментированы из-за внезапного прекращения загрузки, но и того, что есть, пока достаточно.
Подготовка к превращению в кого-то другого вызывает во мне трепет предвкушения, ощущение своих возможностей. Вероятно, в моей жизни уже были моменты, когда я из одной личности превращался в другую, будь то постчеловек, зоку, базовый образец или Соборность. И одно это уже вызывает у меня страстное желание снова стать королем воров.
Я открываю Часы и снова смотрю на снимок.
Кем я должен стать для тебя, Раймонда? Кем я был для тебя прежде?
Ее улыбка не дает ответа, и я защелкиваю крышечку, допиваю виски и начинаю разглядывать себя в зеркале в ванной комнате.
Лицо — глаза под тяжелыми веками, проблеск седины в волосах — снова наводит меня на мысль о нанимателе Миели. Должно быть, она знала меня очень давно. Но, кем бы она ни была, Тюрьма лишила меня этой части воспоминаний. Несколько мгновений я с удовольствием разглядываю свое лицо. Я не страдаю нарциссизмом, но люблю зеркала за их способность передавать внутреннюю сущность через внешние черты. В конце концов я решаюсь испытать свое тело. — Стань немного моложе, — говорю я ему. — Немного выше ростом, с высокими скулами и более длинными волосами. — Отражение в зеркале подергивается рябью, словно вода, и трепет предвкушения сменяется ликованием.
— Тебе все это нравится, верно? — раздается голос.
Я отрываюсь от зеркала и оглядываю комнату, но там никого нет. А голос кажется невероятно знакомым.
— Я здесь, — говорит мое отражение.
Это молодой человек со снимка, привлекательный, темноволосый, улыбающийся. Он слегка наклоняет голову, осматривая меня сквозь стекло. Я поднимаю руку и дотрагиваюсь до него, но изображение не двигается. Как и при встрече с мальчишкой на агоре, меня охватывает ощущение чего-то нереального.
— Ты думаешь о ней, — говорит он. — А это означает, что ты снова намерен с ней поговорить. — Он вздыхает, выражая легкую зависть. — Тебе надо кое-что узнать.
— Да! — кричу я ему. — Где мои воспоминания? К чему все эти игры? Что означают те символы…
Он игнорирует мои вопросы.
— Мы действительно думали, что она та самая. Что в ней наше спасение. И некоторое время так оно и было. — Он притрагивается к стеклу с противоположной стороны, повторяя мой недавний жест. — Знаешь, я немного завидую тебе. Тебе предстоит попытаться снова. Но запомни, что в прошлый раз мы очень плохо с ней обошлись. Мы не заслуживаем второй попытки. Постарайся не разбить ей сердце, а если все же разобьешь, убедись, что есть кто-то, кто мог бы собрать осколки.
Потом усмешка возвращается на его лицо.
— Я уверен, ты теперь меня ненавидишь, слегка. Но это дело и не должно было быть легким. Я затруднил поиски не для тебя, а для себя самого. Как алкоголик, который запирает выпивку в подвале и выбрасывает ключ.
— Но ты здесь, значит, я плохо старался. Мы оба здесь. Признаю свое поражение.
Он вынимает Часы, те самые, которые держу я, и смотрит на них.
— Что ж, мне пора. Развлекайся. И не забудь, ей нравится летать на воздушном шаре.
Он исчезает, и в зеркале появляется мое собственное новое отражение.
Я сажусь на стул и начинаю делать новое лицо для первого свидания.