скания, тем больше я встречал несоответствий. Люди, появляющиеся в жизнеописаниях, купленных на черном рынке, мемуары, противоречащие друг другу. Жизнь графа Исиды натолкнула меня на первое откровение, и вы… видели, какой была моя реакция.
Анру судорожно сжимает кулаки.
— Я утратил свою веру в прошлое. В нем что-то не то. Что-то неправильно в том, что нам известно. Вот почему я не хотел, чтобы вы изучали тексты в моей библиотеке. Я не хотел, чтобы подобное чувство возникло у кого-то еще. Возможно, правы философы древности и мы живем в какой-то имитации, мы игрушки каких-то сверхчеловеческих богов; возможно, Соборность давно одержала верх, мечты Федорова осуществились, и от нас остались одни воспоминания.
— А если не доверяешь истории, какой смысл заботиться о настоящем? Я больше так не могу. Стану просто Спокойным.
— Я уверен, всему этому существует объяснение, — говорит Исидор. — Возможно, вы стали жертвой фальшивки; возможно, стоит исследовать источники вашей библиотеки…
Анру разочарованно машет рукой.
— Все это уже не имеет значения. Когда я уйду, вы можете поступать с этими знаниями как угодно. Еще одно мгновение совершенства, и со мной будет покончено. — Он улыбается. — Но я рад, что оказался прав насчет ле Фламбера. Этот поединок должен стать захватывающим. — Он кладет руку на плечо Исидора. — Я благодарен вам, мистер Ботреле. Я давно хотел с кем-нибудь это обсудить. Одетта много для меня значит, но она бы не поняла. Она существо нынешнего дня, и мне следовало стать таким же.
— Я ценю ваше доверие, — говорит Исидор, — но я все же считаю…
— Не будем об этом больше говорить, — решительно прерывает его Анру. — Теперь вы должны заниматься только приемом и нашим вором. Да, кстати, должен ли я попросить Одетту принять какие-то дополнительные меры безопасности?
— Мы могли бы потребовать полного раскрытия гевулота при входе или установить серию агор в парке…
— Какая бестактность! Ни за что! — Анру хмурится. — Одно дело быть обкраденным, но совсем другое — нарушить приличия.
10. Вор и второе первое свидание
Мы снова встречаемся в первый раз, когда Раймонда ест свой обед неподалеку от детской игровой площадки. На ее коленях и на скамье разложены ноты, она изучает их и свирепо вгрызается в яблоко.
— Простите, — произношу я.
Она приходит сюда ежедневно, чтобы торопливо проглотить обед из недолговечного стаканчика, словно чувствует себя виноватой в том, что позволила себе передышку. Дети постарше словно обезьянки карабкаются по высоким решеткам для лазанья, малыши возятся в песочнице с мягкими синтбиотическими игрушками. Она сидит на краешке скамьи, неудобно подогнув ноги, словно готовая в любой момент вскочить и убежать.
Она поднимает голову и хмурится. Ее гевулот приоткрыт ровно настолько, чтобы можно было заметить неприветливое выражение ее горделивого и угловатого лица. От этого оно почему-то кажется еще более привлекательным.
— Да?
Мы обмениваемся краткими и скудными приветствиями через гевулот. Программа гогол-пиратов ищет лазейки для вторжения, но пока ничего не находит.
Вместе с «Перхонен» мы искали ее на агорах и в общедоступной экзопамяти, и после нескольких часов работы она перед нами: неожиданно отчетливое воспоминание о девушке в аккуратной бежевой юбке и блузке, целеустремленной походкой пересекающей агору. В отличие от большинства марсиан, попадающих под всеобщее обозрение, ее лицо не застыло неподвижной маской; она кажется очень серьезной и погружена в свои мысли.
Днем раньше я под другой личиной украл у нее один листок с нотами. И теперь протягиваю его ей.
— Мне кажется, это ваше.
Она растерянно кивает.
— Благодарю вас.
— Должно быть, вы обронили его накануне. Я нашел лист на земле.
— Очень хорошо, — говорит она.
Она все еще настороже: ее гевулот скрывает даже ее имя, и если бы я заранее не изучил ее лицо, то забыл бы его сразу же по окончании нашего разговора.
Она живет где-то на окраине Пыльного района. Занимается чем-то, связанным с музыкой. Ведет размеренную жизнь. Ее гардероб скромен и консервативен. Мне все это почему-то кажется странным: противоречит улыбке, запечатленной на снимке. Но за двадцать лет многое могло измениться. Возможно, она недавно побывала в состоянии Спокойствия — обычно это побуждает молодых марсиан с особым старанием накапливать Время.
— Знаете, это очень хорошо.
— Простите?
— Музыка. Ноты записаны в аналоговой форме, и я не удержался, чтобы их не просмотреть. — Я предлагаю ей фрагмент гевулота. Она принимает его. Есть!
— Меня зовут Рауль. Извините за навязчивость, но я долгое время искал повод поговорить с вами.
— Это не сработает, — шепчет мне «Перхонен».
— Обязательно сработает. Женщина никогда не сможет устоять против хорошего вступления. Таинственный незнакомец на садовой скамье? Это ей нравится.
— Что ж, я рада, что вы его нашли, — говорит она.
И приоткрывает еще часть гевулота: у нее имеется приятель. Проклятье. Но мы еще посмотрим, насколько он может помешать.
— У вас есть постоянный заказчик? — Еще один блок гевулота. — Прошу прощения за назойливость. Мне просто любопытно. А что это?
— Опера. На тему Революции.
— А. Понятно.
Она встает.
— Мне пора на занятие с учеником. Была рада с вами встретиться.
— Вот, пожалуйста, — говорит «Перхонен». — Костер не разгорелся.
Ее аромат — с оттенком хвои — проникает прямо в мой мозжечок и пробуждает воспоминание о воспоминании. Мы танцуем на стеклянном полу какого-то клуба в Чреве до самого рассвета. Так проходила наша первая встреча?
— У вас там небольшая проблема с отрывком а капелла, — говорю я. Она нерешительно молчит. — Я могу подсказать, как это исправить, если вы согласитесь со мной поужинать.
— Почему я должна следовать вашему совету? — спрашивает она, забирая у меня листок с нотами.
— Это не совет, просто предложение.
Она изучает меня, и я демонстрирую лучшую из своих улыбок. Я немало времени провел перед зеркалом, приноравливаясь к новому лицу.
Она отводит локон темных волос с бледного лба.
— Хорошо. Вы меня убедили. Но место встречи я выберу сама. — Она посылает мне отрывок разделенной памяти с указанием местечка возле мемориала Революции. — Ждите меня там в семь часов.
— Договорились. Как, вы сказали, ваше имя?
— Я этого не говорила, — отвечает она и уходит вдоль детской площадки, постукивая каблучками по тротуару.
В то время как вор ищет в городе свою любовь, Миели пытается заставить себя допросить василева.
Пуля гостгана — не больше булавочной головки — заключает в себе достаточную компьютерную мощность, чтобы овладеть человеческим разумом. Она заключает ее в сапфировый футляр, обеспечивающий состояние дремоты, и подбрасывает на ладони, все еще не привыкнув к ощущениям гравитации. Даже этот крошечный предмет имеет вес, словно неудача; ее ладонь раз за разом ощущает легкие удары.
Это война, говорит она себе. Они ее начали. Что еще мне остается делать?
Гостиничная комната кажется ей слишком маленькой, слишком замкнутой. И неожиданно для себя она выходит в город, все еще с зажатой в руке пулей, и шагает по уже знакомому Устойчивому проспекту, довольно спокойному в ясный полдень.
Ее волнение, возможно, обусловлено биотической связью с вором. После его попытки скрыться она не осмеливается ее подавлять, особенно сейчас, когда против своей воли дала возможность изменять внешность и ментальный облик. Поэтому все время ощущает его беспокойство, словно мучается от воображаемого зуда.
Она останавливается, чтобы съесть насыщенную и ароматную пищу, поданную молодым парнем, не перестающим улыбаться и забрасывать фрагментами воспоминаний с непристойными предложениями, пока она не закрывается гевулотом и не сосредотачивается на еде. Блюдо, названное мясным ассорти с бобами, вызывает неприятное чувство тяжести.
— Как там дела? — спрашивает она у «Перхонен».
— Он только что уговорил ее на первое свидание, — отвечает корабль.
— Прекрасно.
— Похоже, ты не слишком обрадовалась. Это непрофессионально.
— Мне надо некоторое время побыть одной. Присмотри за ним вместо меня.
— Конечно. Хотя ты и сама могла бы за ним проследить. В качестве развлечения.
Миели отключает связь. Развлечение. Она идет дальше, стараясь подражать легкой походке одетых в белое марсиан и жалея, что не имеет возможности снова летать. Спустя некоторое время небо кажется ей слишком большим. Ближайшее здание похоже на какой-то храм, и она входит внутрь, надеясь найти спокойное пристанище.
Она не знает, какому божеству здесь поклоняются, и не имеет желания это выяснять. Но высокий сводчатый потолок напоминает ей о просторных храмах Илматар на Оорте, о ледяных пещерах, посвященных богине воздуха и простора. Поэтому негромкая молитва кажется ей вполне уместной.
Мать воздуха, даруй мне мудрость,
Дочь неба, силы мне дай.
Укажи сироте дорогу к дому,
Направь заблудшую птицу к южным краям.
Прости дитя, чьи руки в крови,
Прости того, кто портит твое создание
Дурными делами и дурными мыслями, кто оставляет шрамы и раны,
Оскверняющие твою песнь.
Покаянная молитва наводит на мысли о доме и о Сидан, и от этого ей становится легче. Еще некоторое время она сидит за столиком, а затем возвращается в отель, затемняет окна и достает из футляра пулю.
Где? А…
— Привет, Анна.
Это ты.
Да. Слуга Основателя.
Разум василева смеется. Миели дает ему голос, но не детский, а настоящего василева — мужской, плавный и низкий. Ей почему-то так легче.
— Это был не Основатель. Но достаточно умный, чтобы нас обмануть. Но это не Чен и не Читрагупта, — говорит разум.
— Речь идет не о нем, — шепчет Миели. — С тобой покончено. Ты стал препятствием для достижения Великой Всеобщей Цели. Но из милосердия я даю тебе возможность перед Безмолвием свободно и добровольно высказаться, чтобы искупить свою вину.