Только много позже, после того как Спокойные подобрали их тела в пустыне и Воскресители собрали их заново, Марсель слышит слово «Вспышка».
Пострадали города. Повреждения не миновали даже экзопамять. А в небе дела обстоят еще хуже: Юпитер исчез, поглощенный черной дырой — гравитационной или технологической, никто не может сказать. Соборность заявляет о космической угрозе и предлагает всем гражданам Ублиетта убежище путем перекачки сознания. Среди оставшихся в живых зоку возникают волнения. Ходят разговоры о войне.
Марселю все это безразлично.
— Для меня это неожиданная радость, — говорит Поль Сернин, сидя в студии Марселя. Возможно, Марселю это только кажется, но в гевулоте его конкурента при взгляде на модели из клейтроника, эскизы и законченные работы звучит намек на зависть. — В самом деле, после столь долгого отсутствия я не ожидал, что стану первым твоим посетителем. Как дела?
— Если хочешь, — отвечает Марсель, — посмотри сам.
Совенок занимает лучшую комнату в доме Марселя, стоящем на Краю города. Бо́льшую часть времени он с безразличным видом сидит в коконе из исцеляющей пены и молчит. Но время от времени из его горла вырываются долгие последовательности резких щелчков и металлический лязг.
— Воскресители не понимают, что с ним, — говорит Марсель. — Его мозг остается в перманентном когерентном состоянии, как в одной из древних квантовых теорий сознания: забиты микроканальцы нейронов, связанных с экзопамятью. Если произойдет прорыв, он может очнуться, а может и нет.
— Мне очень жаль, — говорит Сернин. К удивлению Марселя, в его голосе звучит искреннее сочувствие. — Я бы хотел чем-нибудь помочь.
— Ты можешь помочь, — говорит Марсель.
— Не понимаю.
— Я отступаю, — говорит Марсель. — В прошлом ты находил мои идеи достойными воплощения. И я хотел бы продать их тебе. — Он обводит рукой студию. — Все свои работы. Я знаю, что ты можешь себе позволить их купить.
Сернин изумленно моргает.
— Но почему?
— Все это напрасно, — говорит Марсель. — Там, наверху, обитают гиганты. Мы для них ничего не значим. Кто-то может раздавить нас и даже не заметить этого. Нет смысла рисовать красивые картинки. Все уже сделано. Мы просто муравьи. Единственное, что имеет смысл, — это заботиться друг о друге.
Некоторое время Сернин молча смотрит на него.
— Ты ошибаешься, — говорит он наконец. — Мы такие же большие, как и они. И кто-то должен это им доказать.
— Строя игрушечные дома? Как хочешь. — Марсель машет рукой и составляет для Сернина мысленный контракт. — Это все твое. Ты победил.
— Спасибо, — тихо говорит Сернин. Он встает и прислушивается к звукам, издаваемым Совенком. Затем откашливается. — Если мы заключим сделку, — медленно говорит он, — могу я время от времени его навещать?
— Если захочешь, — говорит Марсель. — Мне все равно.
Они закрепляют соглашение рукопожатием. Марсель из вежливости предлагает коньяк, но они пьют молча, и после этого Сернин сразу же уходит.
После того как Марсель дает ему поесть, Совенок становится спокойнее. Он приказывает дому играть новые марсианские мелодии и долго сидит с ним рядом. Но когда в небе появляются звезды, Марсель задергивает шторы.
13. Вор и потусторонний мир
Мою смерть мы инсценируем на следующее утро, в приюте Утраченного Времени. Это то самое место, куда испустить свой последний вздох приходят нищие Временем. Это агора, украшенная потемневшими бронзовыми скелетами и статуями страдания. И еще зрелище, предназначенное для того, чтобы его участники получили еще несколько драгоценных секунд.
— Время, Время, Время, оно уходит безвозвратно! — кричу я проходящей паре, потрясая музыкальным инструментом из отпечатанных фабрикатором костей.
За моей спиной в тени статуй двое нищих отчаянно занимаются любовью. Группа morituri[36] с разрисованными лицами исполняет дикий танец, извиваясь и дрожа бледными телами.
Я уже охрип от непрерывного крика, предназначенного для приезжих из других миров, которые составляют бо́льшую часть аудитории. Турист с Ганимеда в жилистом экзоскелете с озадаченным временем кидает нам частицы времени, как будто кормит голубей. Он явно не понимает, что здесь происходит.
— Не переусердствуй, раздается в моей голове голос Миели. Она остается в толпе зрителей и наблюдает за исполняемым на площади danse macabre[37].
— Все должно быть достоверно, — отвечаю я.
— Можешь в этом не сомневаться. Скажи, когда будешь готов.
— Ладно. Давай.
— Время — это великий Разрушитель! — кричу я. — Я мог быть Тором, богом грома древних эпох, но оно все равно свалило бы меня наземь. — Я отвешиваю поклон. — Леди и джентльмены, узрите Смерть!
Миели, не двигаясь со своего места, отключает меня. Ноги подкашиваются. Легкие перестают работать, и я чувствую сильнейшее удушье. Странно, но мир вокруг остается все таким же четким и ясным. Мой разум тайно продолжает работать в конструкции Соборности, но остальное тело отключается. В глазах темнеет, и я падаю на землю вместе с другими участниками Danse Macabre, которых я тренировал два последних дня. Наши тела образуют на площади слова: MEMENTO MORI.
Из толпы зрителей доносятся нестройные крики, в которых звучат признание вины и восхищение. Затем воцаряется молчание, и земля начинает вздрагивать от тяжелых шагов идущих строем людей. Приближаются Воскресители.
Зрители расступаются, освобождая им дорогу. За многие годы эта процедура превратилась в ритуал, и его приняли даже Воскресители. Они выходят на площадь шеренгами по три человека в ряд, всего около трех десятков. Все одеты в красное, с плотно закрытым гевулотом, скрывающим не только лица, но и движения. У каждого на поясе висит декантатор. Следом за ними шагают Спокойные-воскресители. Они похожи на людей, только намного больше, ростом в три или четыре метра, вместо лиц — гладкие блестящие черные пластины, а из туловища торчит целый пучок рук. Их шаги я ощущаю всем своим телом.
Человек в красном приближается ко мне и подносит к взломанным Часам свой декантатор. На мгновение меня охватывает безотчетный страх: эти угрюмые жнецы наверняка повидали немало попыток обмануть Смерть. Но бронзовое устройство издает короткое жужжание, а потом звон. Воскреситель плавно наклоняется надо мной и привычным движением пальцев закрывает мне глаза. Спокойный берет меня на руки, и гулкий топот по площади возобновляется. Меня уносят в преисподнюю.
— Я ничего не вижу, — жалуюсь я Миели. — Ты не могла бы отключить какое-то другое чувство?
— Я не хочу, чтобы они что-то заподозрили. Кроме того, ты должен играть свою роль надлежащим образом.
Странно чувствовать, как тебя уносят в преисподнюю, прислушиваться к гулким шагам в городе под городом и вдыхать непривычный запах морских водорослей, исходящий от Спокойного. Размеренность шагов погружает меня в меланхолию. Я еще никогда не умирал за несколько прожитых столетий. Возможно, Ублиетт прав, это достойный подход к бессмертию — время от времени умирать, чтобы ценить жизнь по достоинству.
— Все еще развлекаешься? — спрашивает «Перхонен».
— Да, черт меня побери.
Это меня тревожит. Пора просыпаться.
И я во второй раз возвращаюсь к жизни, но уже без видений трансформации. Глаза словно застилает слой пыли. Я плаваю в замкнутом пространстве, заполненном вязким гелем. На то, чтобы изрыгнуть небольшой инструмент из ку-камня и открыть крышку гроба, уходит всего мгновение. Емкость не закрыта гевулотом, а только заперта на механический замок: удивительно, насколько Воскресители привержены традициям. Дверца отходит в сторону, и я выбираюсь наружу.
И едва не падаю: я нахожусь высоко на стене огромного цилиндрического помещения с металлической поверхностью, покрытой сетью маленьких крышек. Похоже на картотеку. Вдоль стен вертикально спускаются кабели. Внизу на них висит Спокойный — похожий на механического осьминога. Он закладывает на хранение поступающие тела. Я прикрываю крышку, оставив небольшую щель для наблюдения, и жду, пока он уйдет. Спокойный с жужжанием ползет вверх по кабелям мимо меня, словно гигантский паук. Тогда я снова рискую высунуться. С кожи капают остатки геля. Я оглядываюсь в поисках зацепок для рук.
— Отлично, — говорит «Перхонен». — А теперь посмотри кое-какие картинки. Внизу имеются служебные шахты: через одну из них ты сможешь впустить Миели.
Я перепрограммирую слой ку-точек под кожей таким образом, чтобы прилепиться к металлической поверхности, и мимо гробов спящих мертвецов карабкаюсь вниз.
В помещении не утихает постоянный шумовой фон — смешение далеких и близких посвистываний, рокота и ударов. Неподалеку находятся органы движения города — поршни, двигатели, емкости с циркулирующими в них синтбиотическими организмами, обеспечивающими ремонт, и огромные искусственные мышцы, переставляющие колоссальные ноги.
Прозрачные трубы изгибаются к нескольким шахтам по краям зала, и вдоль них оставлены проходы, явно предназначенные для Спокойных меньшего размера. Они достаточно просторны, чтобы мог протиснуться и я. «Перхонен» постоянно посылает изображения, получаемые от моего маяка: вокруг настоящий хаос помещений, тоннелей и машин.
Я проползаю вперед более пятидесяти метров, задевая за стены и трубы, останавливаясь всякий раз, когда слышу шаги Спокойных. В какой-то момент мимо меня, не обращая никакого внимания, пролетает целый рой похожих на пчел Спокойных. Они карабкаются по мне, поблескивая в темноте крошечными глазками, и я с трудом сдерживаю крик.
Наконец я вижу еще один горизонтальный тоннель, на этот раз стены керамические и скользкие от липкой жидкости, просачивающейся из пористого материала. Здесь совершенно темно, и я переключаю зрение на инфракрасный диапазон, стараясь не обращать внимания на призрачный мир гигантов, которые двигаются на границе видимости, и сосредоточиться только на цели.