так же трудно выехать из этих краев, как и сейчас.
Для гонимого, как и для преступника, нет лучшего убежища, чем густо населенный город с его разношерстной толпой, а в Новом Орлеане, где половину населения составляют приезжие, особенно легко скрыться под вымышленным именем.
Поэтому я решил — и д'Отвиль поддержал меня — сейчас же сесть на лошадей и скакать прямо в город.
Нашим бедным лошадям предстоял тяжелый труд, особенно той, которой достанется двойная ноша. Правда, эти выносливые животные бодро пробежали путь до Бринджерса, но теперь им придется напрячь все свои силы, чтобы вернуться обратно до рассвета.
При вспышках зарниц мы легко находили дорогу между деревьями и вскоре увидели заросли папайи, которые выделялись своими большими продолговатыми листьями; при свете они казались белесыми. Радуясь тому, что достигли цели, мы ускорили шаг. Когда мы сядем на коней, нам не страшна будет никакая погоня!
— Странно что лошади не ржут и никак не дают о себе знать! А ведь наше приближение могло бы их встревожить… Но нет, не слышно ни ржанья, ни стука копыт, хотя мы, кажется, совсем близко. Быть не может, чтобы лошади стояли так тихо. Что с ними случилось? Где они?
— В самом деле, где они? — повторил д'Отвиль. — Вот то место, где мы их оставили.
— Да, конечно, здесь. Постойте!.. А вот тот самый сук, к которому я привязал свою лошадь. Видите, вот и следы копыт… О Боже! Лошади пропали!
Я убедился, что это так. Не могло быть никаких сомнений. Вот истоптанная земля там, где они стояли. Вот то самое дерево, к которому мы их привязывали, — я сразу узнал его, оно было выше всех.
«Кто их увел?» — вот первый вопрос, который мы себе задали. Может, кто-нибудь выслеживал нас? Или кто-то случайно проходил мимо и увидел их? Последнее предположение было наименее вероятно. Кто мог бродить по лесу в такую ночь? А если бы даже здесь кто-то и проходил, зачем ему было забираться в эти заросли?.. Ба! Мне пришла в голову новая мысль: быть может, лошади сбежали сами?
Весьма возможно. Как только снова блеснет зарница, мы увидим, сами ли они сорвались с привязи или чья-то неизвестная рука отвязала повода. Мы стояли у дерева, дожидаясь зарницы. Ждать пришлось недолго; вскоре вспышка света рассеяла наши сомнения. Мое предположение оказалось правильным: лошади сорвались сами, об этом говорили обломанные ветви. Быть может, их напугала зарница, а верней — какой-нибудь рыскавший поблизости дикий зверь, и они умчались в лес.
Теперь мы упрекали себя за то, что так небрежно привязали их и что выбрали для этого папайю — дерево заведомо менее прочное, чем любое другое дерево в лесу. Все же я почувствовал некоторое облегчение, когда обнаружил, что животные сбежали сами. У нас оставалась надежда их отыскать. Быть может, они щиплют траву где-нибудь поблизости, волоча за собой повода, и мы их еще поймаем.
Не теряя времени, мы пошли на поиски: д'Отвиль в одну сторону, я — в другую, а Аврора осталась в зарослях. Я осмотрел все ближние места, повернул обратно, к изгороди, прошел вдоль нее до дороги и даже осмотрел часть дороги. Я обшаривал каждый уголок, обходил каждое дерево, забирался в кусты и в заросли тростника, а когда вспыхивали зарницы, осматривал землю, отыскивая следы. Несколько раз я возвращался назад, но лишь для того, чтоб убедиться, что поиски д'Отвиля столь же безуспешны.
Прошло около часа в бесплодных розысках, и я решил прекратить их. Я больше не надеялся найти лошадей и направился обратно с отчаянием в душе. Д'Отвиль вернулся еще раньше меня.
Когда я подходил, я увидел при свете зарницы, что он стоит возле Авроры и непринужденно разговаривает с ней. Мне показалось, что он с ней очень любезен, а она благосклонно слушает его. Эта мелькнувшая передо мною сцена произвела на меня неприятное впечатление.
Д'Отвиль тоже не нашел следов наших исчезнувших лошадей. Теперь уж было бесполезно их разыскивать, и мы решили прекратить поиски и провести ночь в лесу.
Я согласился на это с тяжелым сердцем, однако у нас не оставалось выбора. За ночь мы не могли добраться пешком до Нового Орлеана; если же нас увидят утром на дороге, то сейчас же поймают. Такие люди, как мы, не могли пройти незамеченными, и я не сомневался, что на рассвете за нами уже вышлют погоню и что искать нас будут по дороге в город.
Самое благоразумное провести ночь на месте и возобновить поиски, как только рассветет. Если нам удастся найти лошадей, мы спрячем их в зарослях до вечера, а когда стемнеет, отправимся в город. Если же мы их не найдем, то пустимся в путь сразу после заката, иначе до рассвета нам в город не добраться.
Пропажа лошадей поставила нас в чрезвычайно трудное положение. Она очень уменьшила наши шансы на успех и увеличила грозившую нам опасность.
Я сказал — опасность. Да, нам грозила смертельная опасность. Вам трудно понять, как трагично было наше положение. Вам, вероятно, кажется, что вы читаете описание обычного побега влюбленных, какие часто изображают в романах.
Но вы глубоко заблуждаетесь. Знайте, что все мы совершили поступок, за который должны были ответить перед судом. Знайте, что я совершил преступление, которое сурово каралось по законам этой страны, и что я мог подвергнуться еще более жестокому наказанию до применения этих законов. Все это я знал, Я знал, что за свой поступок могу поплатиться жизнью.
Вспомните об угрожавшей нам опасности — и вы поймете, с какими чувствами вернулись мы назад после тщетной попытки отыскать наших лошадей.
У нас не было выбора — приходилось оставаться на месте до утра.
Мы потратили полчаса на то, чтобы нарвать побольше испанского мха и мягких листьев папайи; я уложил на них Аврору и накрыл ее своим плащом.
Сам я не нуждался в ложе. Я сел возле своей невесты и прислонился спиной к дереву. Мне хотелось положить ее голову себе на грудь, но присутствие д'Отвиля стесняло меня. Впрочем, это меня не удержало бы, но когда я об этом заикнулся, Аврора отклонила мою просьбу. Она даже мягко, но решительно отняла свою руку, когда я хотел удержать ее в своей.
Признаться, меня немного удивила и обидела эта сдержанность.
Глава LXVIII. НОЧЬ В ЛЕСУ
Я был легко одет, и ночная сырость не давала мне уснуть, однако, будь у меня перина из гагачьего пуха, я все равно не сомкнул бы глаз.
Д'Отвиль великодушно предложил мне свой плащ, но я отказался. Он тоже был одет в легкую полотняную одежду, но не это явилось причиной моего отказа. Даже если бы я сильно страдал от холода, я не принял бы услуги от него. Я начинал его опасаться.
Аврора вскоре уснула. При свете зарниц я видел, что глаза ее закрыты, а ее спокойное, ровное дыхание свидетельствовало о том, что она спит. Это тоже огорчило меня. Я ждал каждой новой зарницы, чтобы взглянуть на нее. Каждый раз, как вспышка света озаряла ее прелестное лицо, я вглядывался в ее черты со смешанным чувством любви и боли. О, может ли коварство скрываться под этой прекрасной внешностью? Может ли таиться обман в этой благородной душе? Разве я не уверен, что она любит меня?
Как бы то ни было, у меня теперь отрезаны пути к отступлению. Я должен довести до конца начатую игру хотя бы ценой моей жизни или моего счастья. Я должен думать только о той цели, которая привела меня сюда.
Когда я немного успокоился, я опять принялся думать о том, как нам выбраться. Лишь только рассветет, я снова пойду на поиски лошадей, постараюсь найти их по следам и поймать, а затем спрячу в лесу, где нам придется укрываться до следующего вечера.
А если мы не найдем лошадей?
Долгое время я не мог решить, как нам тогда поступить. Наконец мне пришел в голову новый, вполне осуществимый план, и я поспешил поделиться им с д'Отвилем, который тоже не спал. Мой план был так прост, что я удивлялся, как не додумался до этого раньше. Д'Отвиль отправится в Бринджерс, наймет новых лошадей или экипаж и на следующий вечер встретит нас на береговой дороге.
Что могло быть проще? В Бринджерсе ничего не стоило нанять лошадей, а тем более экипаж. Д'Отвиля там не знают, и, конечно, никто не заподозрит, что он связан со мной. Я не сомневался, что в похищении квартеронки станут обвинять меня. Гайар, во всяком случае, это подумает — значит, разыскивать будут меня одного. Д'Отвиль согласился, что так и нужно сделать, если мы не найдем сбежавших лошадей; договорившись о подробностях, мы уже с меньшей тревогой стали дожидаться рассвета.
Наконец рассвело. Первые бледные лучи медленно проникали сквозь густые вершины деревьев, но все же было настолько светло, что мы могли возобновить поиски. Аврора осталась на месте, а мы с д'Отвилем снова разошлись в разные стороны. Он направился в глубину леса, а я — к дороге.
Вскоре я подошел к изгороди, окружавшей поля Гайара, ибо мы все еще находились очень близко от его плантации. Затем я двинулся вдоль изгороди к тому месту, где проселочная дорога углублялась в лес. Я решил снова проделать путь, по которому мы ехали прошлой ночью, так как думал, что лошади могли убежать по знакомой дороге.
И я оказался прав. Когда я подошел к этому месту, я увидел на земле следы подков двух лошадей, направлявшихся к реке. Там же виднелись и следы, оставленные нами прошлой ночью. Я сравнил: несомненно, это были одни и те же лошади. У одной из них была сломана подкова, и я с первого взгляда узнал ее след. Я заметил еще одну подробность: рядом с отпечатками подков виднелись полосы, прочерченные обломками сучьев, к которым были привязаны повода. Это подтвердило мои догадки о том, что лошади сами сорвались с привязи.
Теперь вопрос был в том, далеко ли они убежали. Стоит ли мне идти за ними и пытаться их поймать? Уже совсем рассвело, и это было бы очень опасно. Гайар и его люди уже, наверно, давно на ногах и рыщут по окрестностям. Отдельные группы, конечно, скачут вдоль береговой дороги и обшаривают проселки между плантациями. На каждом шагу я могу встретить кого-нибудь из его шайки.
По следам лошадей было видно, что они неслись во весь опор. Они нигде не останавливались, чтобы пощипать траву. Вероятнее всего, они выскочили на береговую дорогу и помчались прямо в город. Лошади были наемные и, наверно, хорошо знали дорогу домой. Кроме того, это были мексиканские мустанги, которым нередко случается после долгого путешествия возвращаться домой без седоков.