– Как ты со всем этим справляешься? – спросила Надя, не переставая удивляться, как мальчуган вроде Степы может вообще знать значение слова «циник».
– Ну, – почесал глаза Степа, – я знаю, что рано или поздно все люди засыпают, чтобы потом проснуться в следующей жизни. Когда-нибудь и я усну. И мы с мамой встретимся. Лет через пятьдесят или семьдесят. Но разве для Вселенной, существующей миллиарды тысячеллионов лет, это большая цифра? – Степа сосредоточенно дышал носом, чтобы не расплакаться. – Да и папа говорил, что я должен быть сильным ради мамы. А сам плакал.
– Твоя мама была удивительной женщиной. Я видела ее один раз в жизни, когда забирала ключи от квартиры, но никогда не забуду. – Надя осторожно положила свою ладонь на Степину. – А почему вы переехали? Прости, если задаю много вопросов.
– Вроде как мама устала жить в центре, пробки, дышать нечем. Но я знаю правду… Дело в том, что моя мама любила папу, а жить напротив него больше не могла. Я видел, как она вечерами боится подходить к окнам. Особенно после того, как мы на море вместе были в прошлом году, – напомнил он Наде события только дочитанной главы.
– Прости, а какого числа твоя мама разбилась?
– Тридцать первого декабря…
И тут Наде стало первый раз в жизни нечеловечески страшно. Сотрясение мозга, полученное от удара о спинку кровати, совпадало по дате с травмой Веры… Как будто у них была одна судьба на двоих, и та просто передала ей эстафету. Понимая, что для взрослого человека этот поступок нелогичен и крайне иррационален, но не имея моральных сил с собой совладать, Надя быстрым шагом направилась в ванную комнату, не включая света, плюхнулась на пол и горько заплакала. В ней рыдали сразу все: маленькая девочка, что боялась темноты и гуляла по Воронежу с перочинным ножиком для защиты, обиженная разведенка, которой минуло тридцать и которая, вместо того чтобы любить на протяжении последних лет десяти, занималась моральным онанизмом, возможно, будущая мать, и в какой-то момент Наде казалось, что в ней плакал даже сам Степа.
– Эй, можно к тебе? Я тоже обычно плачу в темноте. – Степа аккуратно приоткрыл дверь в ванную.
Наде стало до безобразия стыдно – маленький ребенок держится, а она расклеилась и рыдает от жалости ко всем сразу. Хотя прекрасно знала: даже в явной скорби по кому-то, в сущности, мы плачем по самому себе. У Нади даже не нашлось голоса ответить «да», она просто кивнула. И Степа, несмотря на темноту, ее понял. Он присел рядом с ней, а потом уткнулся носом в Надин рукав и заплакал. Надя обнимала его так крепко, как могла, чтобы он смог в ней спрятаться. Иногда она пыталась вытирать с его щек слезы, а Степа хватался за нее так, как будто она могла действительно его защитить. Так они и просидели до самого вечера. А когда темнота пришла с улицы во все остальные комнаты квартиры и больше не надо было бояться света, они решились выйти.
– Можно мы с тобой оставим в секрете нашу дружбу и я буду приходить к тебе раз в неделю? Мне правда нужно место, где меня никто не сможет найти, – наконец успокоился Степа.
– Ты можешь приходить чаще. Так часто, как тебе понадобится. – Надя же никак не могла сдерживать слезы.
– Пойду обниму Бегемота перед уходом… А то папа, наверное, уже полицию поднял на уши, чтобы меня нашли…
Боль неизбежна. Страдания – твой выбор
После приезда Алисы и знакомства со Степой Надя пряталась от Игоря как только могла. Шарахалась, как черт от ладана. Ну не могла она найти в себе силы с ним поговорить. Да и не знала, стоит ли это делать.
С одной стороны, Надя его не забыла. Часть ее еще питала к нему страсть и жажду всецелого обладания. Чтобы жадно, терпко и непременно в губы. При этом до конца боль и горечь от ночи в отеле и его равнодушия простить так и не смогла. Права была Алиса, когда говорила, что любовь – это когда не возникает вопроса, простить или не простить. Ты делаешь это настолько без сопротивления, что только удивляешься, как на подобное способна.
Наде было жаль, что она не Алиса, что не вызывает в Игоре той гаммы эмоций и переживаний. И, схвати она его за палец, он не просидел бы до утра, не шелохнувшись, лишь бы не спугнуть сон. Почему обманывающей Алисе досталось столько нежности от Игоря? Почему она? Не Надя, которая никогда его не обманывала.
Их отношения – история с неограниченным прошлым, но без всякого будущего. Игорь не предложит ей совместный дом, детей, не будет рядом ежедневно, не даст ей чувствовать себя единственной и не будет утруждаться обманывать настолько замаскированно и четко, чтобы Надя никогда не почувствовала измен. Не было у Игоря потребности в Наде, и за это она тоже не могла его до конца простить.
Долгое время Наде казалось, что Игорь – цель ее жизни, беспрестанно надеялась, что он одумается, оценит ее, станет таким, каким она его себе придумала. Вот пробраться бы в его прошлое, протиснуться сквозь календарные даты и оказаться вместо Алисы на Ленинском проспекте морозным вечером, чуть покачиваясь на высоких каблуках от ветра… Но у жизни нет сослагательного наклонения. Увы.
А еще Надя боялась себе признаться, что Игоря она не любила. Раз не могла простить до конца… Раз до сих пор одна только мысль, что там, в своей забитой работой и командировками жизни, он думает об Алисе, да и засыпает с другими женщинами, коробила и оставляла занозы на самолюбии.
Не брать трубку и не открывать входную дверь было, конечно, глупостью. Надя роняла слезы на мигающий телефон, гасила вечерами свет в квартире: пусть думает, что она спит. Как бы, правда, Надя ни старалась, спустя некоторое время Игорь все же поймал ее возле подъезда.
Степа ворвался в Надину жизнь стихийно и сразу стал тем, с кем Надю абсолютно не напрягало видеться ежедневно. Все началось с малого: Степе лечили бронхит, и он боялся один посещать спелеокамеру. Соляная пещера, что ему прописали, как и любое замкнутое пространство с плотно закрытой дверью, вызывала приступ паники в случае, если он находился в ней в одиночестве, поэтому Надя отвлекала его разговорами о загадочных монастырях, где люди постигают ничто, вглядываясь в черную точку, или живут рука об руку с тиграми, и те ни разу не укусили никого из монахов.
Надя со Степой ставили кресла, похожие на пляжные лежаки, вплотную друг к дружке и укрывались одним полотенцем. Несколько раз они хулиганили: сковыривали белый налет на стене (декор подразумевал, чтобы соляная комната выглядела как иглу, шалаш, сотворенный из снега) и пробовали на вкус, соль это или так, для антуража, и «соляная пещера» – это просто название.
Бегемот чувствовал приходы Степы и иногда ложился спать прямо в прихожей, чтобы не пропустить гостя. Почти каждый день после школы Степа приходил к Наде делать уроки, а отцу говорил, что отправился к однокласснику. Он боялся, что, если расскажет Илье правду, тот может обидеться, что Степа предпочитает ему общество Нади.
Как-то Надя вышла на улицу, чтобы отправиться к Чистым прудам – кормить со Степой уток картошкой из «Макдоналдса», но ее практически за шкирку поймал Игорь.
– Надя! Ты меня пугаешь. Который месяц не берешь трубку, у тебя все нормально? – Игорь проезжал мимо, увидел из окна машины Надю, стоящую возле подъезда, и выскочил, чтобы с ней поговорить. Игорь выглядел по-деловому: черный костюм, белая рубашка, телефон без перерыва трезвонил в кармане.
– Я просто больше не хочу тебя видеть. – Надя набралась мужества и посмотрела на Игоря. Как долго она плела это кружево из слов, готовила плацдарм для своей женской истерики. И вот настал ее черед быть честной. – Я правда долго ждала, что ты одумаешься. Что твое «люблю» превратится в ежедневные объятия, а не в редкие приезды, когда тебе это удобно. Мне было так больно и страшно без тебя, это было что-то животное, нелогичное, казалось, мне не выжить без твоих прикосновений и что я не смогу дышать. Было ли это любовью? Наверное, не до конца. Раз я до сих пор дышу и злюсь. Просто я нормальный человек из плоти и крови. Я не сектант, как ты. И не умею не обижаться. Я не знаю, что такое самодостаточность, и для меня одиночество – это временный период, а не стиль жизни. И, возможно, я никогда не постигну, что такое любовь без жажды обладания, так что нам с тобой не по пути. – Надя говорила и говорила, а в голове крутилось, что просто она не Алиса, иначе они давно были бы вместе. И это была причина причин. – Я не буду больше выкручивать тебе руки, манипулировать, давить. Свободен, – отшутилась она, а потом добавила: – Знаешь, я тут молиться начала… – Надя вдруг притихла, понимая, что дальше в этой беседе не ускользнуть от кровоточащей правды, не спрятаться под дряхлым навесом от дождя безразличия, который может политься из Игоря.
– О чем молилась? – Игорь хоть и был сектантом, но монолог Нади изрядно полоснул душу, и его пробрало. Он же тоже не железный, каким хотел казаться, и иногда сам был способен на сантименты.
– О том, чтобы ты больше не появлялся. – Надя раскрыла карты, издала сигнал к капитуляции. – Чтобы исчез. Не возникал на горизонте, стоит мне только начать приходить в себя. Чтобы не мечтать и не додумывать лишнего, – сыпала она откровения, будто сахар в чай.
– Надя! – произнес Игорь с новоявленной нежностью, так мягко и с бархатом в голосе, что Надя поежилась, скрестила руки и сделала шаг назад, чтобы сохранить дистанцию. – Прости меня. Прости, что я не соответствовал твоим ожиданиям. Прости меня за то, что я сделал, и особенно за то, чего я не сделал. Я же не враг и никогда не желал тебе зла. Просто я не могу дать то, чего ты хочешь. И чего на самом деле заслуживаешь! – Игорь несколько раз подумывал взять Надю за потную ладошку, но останавливал себя. – Я не могу больше видеть, как ты из-за меня плачешь. С одной стороны, я вроде как ни при чем и плачешь ты из жалости к себе, но, Надя, я прошу тебя, хватит… Я тебя правда люблю. Люблю, как умею. Но если в твоей душе нет спокойствия, то постарайся меня забыть. И, как бы там ни было, я всегда буду рядом и все для тебя сделаю.