– Да. Я сохраню антураж.
– Какой, Кать?
– Увидишь.
Вечером Трифонова дождалась подругу возле калитки.
– Привет! Что называется, столкнулись по дороге? – радостно вопросила Александрина.
– Что называется, я одна боюсь идти в подъезд.
– Кать, все нормально?
– Идем посмотрим.
Они поднялись на третий этаж. Проклятые свежие розы были на месте.
– Ого, какой букетик! Роскошь! Кать, они пахнут! С ума сойти! – воскликнула Стомахина, поднимая цветы. – Это кто же тебя так любит? Рубликов на тысячу, а то и на две?
– Мы должны выяснить, кто меня так ненавидит, – чуть не плача, ответила Катя.
– У тебя экзотические представления о ненависти.
– Проходи, – хозяйка распахнула перед гостьей дверь. – И сразу в ванную.
– Что будем мыть? Руки? Ноги? – веселилась Александрина и вдруг осеклась. В ванне штабелями лежали розы. И благоухали, чтоб им. – Кать, у тебя теперь цветочный магазин?
– С некоторых пор мне кажется, что у меня тут похоронное бюро.
– Сколько же их? – завороженно спросила Стомахина.
– Считай. Двадцать один умножить на пять. Сто пять штук с сегодняшними. Если ты не поможешь мне разобраться, я свихнусь. А в одиннадцать надо ехать к родителям. Они некстати семейный совет затеяли. И скрытничают, не объявляют, что надо.
– Тогда пошли в комнату. Здесь хорошо подыхать от удушья, а не разговаривать. – предложила Александрина. – Слушай, Кать, а когда их много, аромат превращается в запашок.
– Не то слово.
Подруги плюхнулись в кресла. Трифонова рассказывала историю своего розового мученичества и смотрела на Александрину со смесью отчаяния и надежды. Но та вместо сочувствия иронично прищурилась:
– Девушка, а девушка, вы в курсе, зачем каждый день приносят свежий букет? Вот такой по-настоящему свежий, пахучий, не исключено, что специально где-то заказанный задорого? Думаете, чтобы над вами поиздеваться? Не угадали. Просто нормальные люди вчерашний выбрасывают, а новый аккуратненько помещают в вазу. И ловят кайф. Таким образом вам ежедневно достается двадцать одна роза. Всего лишь.
– Но как же такое можно выбросить, если оно при надлежащем уходе неделю не завянет? – опешила Катя.
– А вот так. Еще раз – берешь и относишь в мусорное ведро.
– Ты хочешь сказать, что развлекается мой тайный поклонник из ваших, буржуйских? Только они настолько бессердечны, что отправляют еще живые цветы в мусорку.
– Скорее тебя развлекает. Но мне как-то не удается представить себе наших такими робкими и дешево таинственными. Ты в квартире на Спиридоновке от Мирона хоть один цветок получила? Вряд ли. Я тоже только на свадьбе букет держала в руках. Потому что цветы – это декор, а декор – забота прислуги. Нет, с хозяевами оговаривается, чем именно наполнить хрусталь. Моя свекровь не может без гладиолусов. Бабушка, которая народная артистка, без желтых роз. Цветы должны стоять в гостиной, и все. Откуда берутся, никто не знает. Все-таки это больше похоже на мальчишество, – принялась рассуждать здраво Александрина. – Поразить воображение девушки размахом… Миллион алых роз… Тысяча и одна ночь… Нет, на это способны твои Коля и Егор. Их жанр. Теперь ведь необязательно сбегать с работы, чтобы самому купить что-то и доставить. Заплатил курьеру, и будь спокоен.
– Но они не признаются, – вконец потерялась Трифонова.
– И я бы не призналась, если ты звонишь и ругаешься, вместо того чтобы мечтательно спрашивать: «Не ты ли организовал мне эту восточную сказку, дорогой?»
– Стоп! Тогда почему бы не перестать носить эти цветы? – Кате чудилось, будто она выбирается из трясины на надежный камень.
– Опомнись, Кать, они ведь не представляют, что их двое. Каждый думает, что он единственный. Если после того, как ты высказала недовольство, розы исчезают, значит, точно он. Конспирация. Я думаю, после выходных все вернется на круги своя. Насколько я поняла, дороговато для них, нет?
– Не дороговато, а очень дорого. Твоими бы устами…
– Слушай, извини, конечно, за любопытство, но ты весьма уверенно предположила существование тайного поклонника. Это стоит обсудить. Если есть третий, то я, возможно, зря на ребят грешу, – Александрина не упускала мелочей. – Согласна, что-то от маньячества просвечивает и в анонимности, и в упорстве, и даже в одинаковом количестве цветов каждый день. Так как насчет еще одного персонажа? Побогаче. Поэкстравагантнее. Какой-нибудь актер, режиссер…
– Продюсер, – уныло продолжила Катя.
– Э, нет. Они ребята тверезые и умеют считать деньги. Но у тебя, я вижу, интересный период в жизни.
– Я бы уже предпочла что-нибудь поскучней, – усмехнулась Трифонова. И достала айфон с фотографией седого незнакомца. – Вот, пару недель назад вдруг замелькал вокруг да около. Однажды поприветствовал полупоклоном. Больше лицом к лицу не сталкивались, но я теперь хожу по близлежащим улицам в ауре его присутствия.
– Ух ты, какой изощренно импозантный мужик, – восхитилась Александрина. – И достаточно молод. Где ты их берешь, Кать?
– В жизни чуть пообыкновеннее выглядит. Да провались он, я уже не знаю, что и думать!
– И ведь я его где-то видела, – задумчиво протянула Стомахина.
– И я тоже. А где именно, никак не вспомню.
– Так, по поводу его появления, думаю, можно не волноваться. Снял здесь квартиру или купил, вот и начал мелькать. Наверное, не только ты его замечаешь, все дамы в округе вздрагивают. Такой образец мужественности не часто встретишь, – наконец приступила к успокоению Александрина. – То, что он с тобой раскланялся – просто неплохое воспитание. Если постоянно видите друг друга, то надо здороваться.
– Да, я когда перебралась в Москву, удивлялась, что люди, входя в лифт, говорят «здравствуйте» даже незнакомым, – подхватила измученная Трифонова, которой очень хотелось, чтобы седовласый был неопасен.
– Кать, ты поезжай спокойно к родичам, – задумчиво сказала Александрина. – А я сюда подскочу завтра, взгляну на него поближе и… Где-то я его видела, причем не раз. Так, у нас есть еще полчаса? Давай-ка ликвидируем залежи твоих роз.
В этом была она вся. Таскала с Катей на помойку цветы до последнего стебля с уже осыпавшимися лепестками. И упорхнула в отличном настроении. А уставшая от загадок Трифонова начала спешно бросать в сумку пуловер и белье.
Выскочила из дома она, слегка припозднившись. И услышала из припаркованной напротив калитки машины:
– Катенька! Опаздываешь!
Пригляделась и удивленно спросила:
– Егор? Что ты тут делаешь? Не поверил, что я еду к родителям? Проверяешь?
– Поверил. Хотел подвезти на вокзал. Запрыгивай, пробок нет, успеем. В воскресенье я тебя встречу.
– С ума сошел? В шесть утра? Спи себе, – запротестовала Трифонова.
– Чем раньше, тем лучше. – Он помолчал и все-таки не выдержал: – Катя, а ты меня не бросаешь?
– Слушай, я не расстаюсь по-скотски с хорошими людьми. Даже плохим не удается отплатить той же монетой.
– Спасибо. Приехали…
– Тебе спасибо. Дальше я сама, ладно?
Она свободно шагала прочь от машины, и в спину ей неслось:
– Счастливого пути, стрекоза на ромашке.
«В сущности, победитель определен, – подумала Катя в вагоне, устроив голову на свернутой вдвое подушке. – Он приехал проводить, он собирается встретить. А Коля остался дома ждать. Эх, почувствовать бы себя этой самой стрекозой на этой самой ромашке…» Ей этого не удалось, разве что во сне, которого она не запомнила.
Глава шестая
Катя согласилась приехать к бабушке, маме и папе столь безропотно, потому что не была у них три с половиной года. Хотела бы дотянуть до декабря, но не случилось, значит, не случилось. Все убравшиеся в столицы провинциалы делятся на две категории. Первая навещает малую родину постоянно. Не важно, какие там мотивы. Кто-то хвастается, кто-то расслабляется без лишних глаз, кто-то смотрит, от чего и от кого ушел, как Колобок, и гордится собой. Вторая забывает свято место напрочь. Ей некуда возвращаться, прошлое перестало существовать в голове, сердце, душе.
Трифонова, сразу после медучилища садясь в московский поезд, догадывалась, что она из последних. Не нужны ей были соседи, одноклассники, сокурсники. Неинтересны. Как бы страшно, тяжко, одиноко, порой голодно ни жилось в мегаполисе, рывок в прошлое был нереален. Когда квартирная хозяйка за два дня неожиданно попросила ее освободить жилище, она скамейки во дворах для ночлега присматривала, но двинуть в трехкомнатную квартиру к бабушкиным пирожкам ей в голову не взбрело. И это при наличии денег на билет. Правильно решила тогда? Правильно. Потому что наутро Анна Юльевна Клунина свела ее с Александриной. И ночевала Катя не на улице, а в комнате на Большой Садовой.
Девушка не знала ужаса перед тем, чтобы явиться назад проигравшей, несчастной, битой. Шли бы лесом те, кто судит других. Трифонова на них и в Москве насмотрелась. Все до единого были ничтожествами. Просто города, в котором она родилась, для нее больше не было. Москва вместила в себя все, перемолола, пересилила. Впервые очутившись на Патриарших, она застыла в изумленном изнеможении. Почти такой же пруд с лебедями был и у них. Почти такие же пруды были по всей стране. Так не все ли равно, вокруг какого из них мама возила ее в коляске? Выходит, что нет…
Катю завораживал масштаб столицы. Когда она волоклась из общежития в первую свою комнату, после пары пересадок в метро вдруг сообразила, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что не увидит тот кусок города, из которого ушла. Зато в ее распоряжении сотни других кусков. Ее накрыло неведомой, как оказалось, раньше свободой. Только она в ней не захлебывалась, не тонула, а задышала полной грудью. Ну, какая после этого провинция? На нужной станции из подземки вышла москвичка.
Похоже, способность не оглядываться была у нее чертой врожденной. Так же как город, в котором родилась, выросла, выучилась, Трифонова забыла первую поликлинику и общежитие. Даже хирургическое отделение, в котором трудилась всего три года назад, почти выветрилось