– Это инструкция? – слабым голосом поинтересовалась Катя.
– Угу, руководство к действию на случай, если придется начинать сначала. Кать, я надеюсь, мы друг на друга за правду не сердимся. Когда-то ты, играючи, справилась с наследным принцем Мироном. Но он на пять лет моложе тебя и на семь меня. Он пока не вправе казнить и миловать. А этот – суровый король, рубящий головы с плеч. И он на десятилетие старше. Если сомневаешься в себе, если опять не готова к взаимности, отползай, чтобы не доиграться, не рискуй. Добром прошу.
– Но он мне дико нравится! Я часто о нем думаю! Плевать, что старше. Главное, что выше! Ты не представляешь, как надоело смотреть на мужские макушки сверху! Там почти у всех лысина светится! – вырвалось у Трифоновой. Язык прикусывать смысла уже не было.
– Что? – Стомахина вцепилась в край дивана, словно боялась, что ее подкинет вверх, как недавно Катю. – Ты влюбилась? Свершилось? И по самому опасному для здоровья варианту «связался черт с младенцем»? Ты – это ты, что тут скажешь.
– Я – это я, – неуверенно повторила Катя. И жалобно спросила: – Или уже нет?
Вместо ответа Александрина сказала:
– Мне необходимо обмозговать ситуацию. Кать, поклянись, что ничего не наворотишь.
– Буду только работать в клинике.
– Это лучшее, что ты можешь сделать, – с облегчением признала Стомахина.
И уехала домой осуществлять мозговой штурм.
Глава восьмая
Кате Трифоновой размышлять было не о чем. Она прекрасно услышала Александрину. Крупный самостоятельный жесткий бизнесмен мог оказаться ей не по зубам. Его любовь, если речь вообще шла о любви, а не о развлечении под настроение, была грузом ответственности за собственное поведение, а не божьей коровкой, невесомо опустившейся на руку на счастье. Так стоит ли огород городить? Все, чего она хотела последнее время – работа, замужество и дети. Раньше мечтала влюбиться как одержимая. Изводилась годами. Считала себя неполноценной бесчувственной кретинкой. А замаячило что-то похожее на горизонте, испугалась. «Я не потяну, – грустно и спокойно думала она. – Любовные отношения с мужчиной – это величайшая трата энергии. Там первое время не подпитываешься, а только отдаешь. Иногда постоянно, без конца отдаешь, как пойдет. У меня ее уже попросту нет в нужном количестве. И страсть я давно цинично называю «страсти-мордасти». Сил не хватит выжить в остром помешательстве. Этот невыносимо яркий утренний свет даже в пасмурную погоду. Дневная отстраненность от всего, всех, в том числе самой себя. Безумное отчаяние вечером. Мучительная ночная бессонница. И все ради мига, когда он появится и обнимет? Прильнешь, едва успеешь ощутить, что не зря ждала, что все на самом-то деле замечательно. Потом в постели, как Иван заметил, себя не помнишь. А утром сначала». Картинка могла отвратить от любви кого угодно. Но Трифонова помнила ее такой. Другой не случилось. Ей действительно требовалось много мужества, чтобы решиться повторить. То, что любовь разная с разными мужчинами, девушке было невдомек.
Она решила остановиться и выбросить Станислава из головы, пока не поздно. Удалила фотографию из айфона, правда, трепетной рукой и с четвертой попытки. Но удалось. Когда сталкивались на улице, коротко взглянув, отводила глаза. И чем чаще это проделывала, тем сильнее хотелось обернуться и жадно рассматривать его. А он, как назло, стал приветливо улыбчив. Казалось, вот-вот остановится мило поболтать. Немного помог пятничный звонок Коли:
– Катя, давай завтра встретимся пораньше и уйдем в московские дебри.
– Давай, – парень еще никогда не слышал в ее голосе такой лихорадочной готовности. – В котором часу приступим к экспедиции?
Договорились встретиться в одиннадцать на Триумфальной площади.
Катя принялась общаться с друзьями. Петер, кажется, был готов расстаться с упрямой Эрикой. Выбрал нездоровую еду и то острил по этому поводу, то философствовал напропалую. Трифонова не предполагала в немцах столь обильных залежей черного юмора. Впрочем, парень был наполовину англичанином.
Иван в Хельсинки встретил неприкаянную американскую туристку. «Катенька, – писал, – у нее родители – ирландцы. Я всегда предпочитал артистических женщин. Они яркие, остроумные, праздничные, хоть и взбалмошные. Настроение меняется часто, соответственно, и планы мужчины не статичны. Этакий тренинг на быстрое принятие решений – на яхту, в самолет, в койку, на Гавайи, в Париж? Я полагал, что с «артистками» нахожусь в своей бизнес-тарелке. И вдруг мне понравилась уравновешенная молодая дама. Она предсказуема в меру, в меру, как существо иного образа жизни и другого пола, загадочна. Оказывается, рядом с женщиной можно отдыхать». Трифонова, немного зная американок, подумала, что та, которую по доброй воле занесло в октябре в невыносимо тоскливую Финляндию, не совсем нормальна. Ладно, не совсем обычна. Она не должна подозревать о существовании такой страны на задворках Европы. Ивану суждены были продвинутые бабы, что бы это в его случае ни значило.
«Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, – ответила она. – Не загадывай ничего на будущее, не перегревай, а то закипит и испарится. Живи сиюминутными чувствами. Отдыхается? Вот и отдохни. А там посмотришь». «Живи сиюминутными чувствами, – передразнила она себя. – Сама же фотографию Станислава удалила». Но Иван был мужчиной. И любви-муки не желал. Стоило пахнуть недопониманием, как отвратительными духами, или возникнуть намеку на претензии со стороны избранницы, он разворачивался и уходил, бурча, что ни жены, ни тем более матери из нее не выйдет. А Катю Александрина предупредила: «Не способна на взаимность, отползай». И повторять ей это несколько раз не нужно. Она помнила, что ей наговорил Мирон Стомахин всего-то через три года после расставания. Вообразил спьяну, будто девушка приползла к нему мириться. А если бы действительно задумала его совратить по новой? Лучше не воображать себе следующее утро.
«И все-таки ты не права, – грызла себя Трифонова. – Станислав тебе нравится. Но как ваши отношения будут развиваться, если ты не дашь им начаться?» Егор с Колей совмещались легко. Если бы не безумие с розами, она как-нибудь выбрала бы одного. Переспала бы по очереди. Ведь так и вышло. Нетерпеливый айтишник отпал. И больше нет проблемы… Точно нет? Спасибо Александрине. Надоумила, что делать с цветами. Неделя кончилась, пять букетов пристроены. Вон последний стоит, глаз радует. «Ты сама себе зубы не заговаривай, – вызверилась Катя. – При чем тут розы? Почему ты трусишь? Даже думать о Станиславе боишься». Обвинение в трусости было сильным и действенным. Еще день-два назад. Но сегодня к активности не подталкивало. Зачем пережевывать то, что и так глотается, как вода? Нужен Станислав, готова рискнуть, отказывайся от инженера. Завтра же. Сейчас же. И фланируй по району, меняя тряпки, жди, когда седовласый бизнесмен возжаждет общения.
«Это унизительно, – подумала Трифонова. – С Колей мы на равных – два трудящихся москвича с иностранными дипломами. А Станислав – разборчивый богач. Переехал поближе, будто вооружился увеличительным стеклом. И разглядывает меня через него, как букашку. Решает, достойна я его или нет. Пошел он, естествоиспытатель хренов». Наконец-то! Девушка попала себе точнехонько в нерв и взвилась. Ее уже достали сравнения с насекомыми. Один стрекозой обзывал, второй без лупы совсем не видит. Страшно представить себе, кем она для него является. Надо было бы, уже сто раз мог подойти. Имена-то свои они друг другу назвали. В сущности им предстояло возобновить знакомство, а не знакомиться. А даже если второй вариант? Стесняется он, что ли? Как же! Пялиться не стыдно, только по-человечески заговорить как-то неловко.
«Пойду-ка я спать, – решила Трифонова. – И завтра встречу Колю свежей и упругой, как его роза. Вон та – самая длинная и стройная». Она начала подниматься из кресла, но так и застыла полусогнутой, испытывая настоящий ужас. Андрей Валерьянович Голубев незатейливо убил бы ее за сравнение себя с роскошным цветком. Анна Юльевна Клунина усмехнулась бы: «Про утреннюю росу забыла, Катя. Свежая, упругая, в чистых каплях утренней росы». Александрина посмеялась бы вволю: «Роза? Фу, Кать. Свежим и упругим бывает презерватив, вынутый из упаковки». А Карина Игоревна Иванцова перестала бы уважать начальницу на веки вечные. Недавно возмущалась тем, что в двадцать первом веке языки у людей поворачиваются, чтобы выдавать стародавние штампы. «Лучше сленг?» – рассмеялась главная медсестра. «Конечно, лучше», – нахмурилась личный помощник. «Я опрощаюсь со своими мальчиками, – пронеслось в голове Кати. – Что ни скажу, им в кайф. Сейчас один остался, но и он некритичен. Сам так говорит. Думать над словами не надо. Но почему столь стремительно? Неужели у человека нет никакого запаса прочности? Неужели все речевые навыки можно потерять?»
В субботу, без четверти одиннадцать Станислав Алексеевич Яковлев прохаживался по другой стороне улицы. Отвесил свой фирменный полупоклон. Трифонова улыбнулась.
– Вы сегодня не завтракаете? – вдруг спросил он густым, не исключено, что поставленным специалистом баритоном, увидев, как она направляется в противоположную от кафе сторону. В пустоте московского выходного голос свободно парил в узком пространстве и казался очень громким.
– Нет, – пискнула от неожиданности Катя и быстро зашагала прочь. Она благоразумно поела дома. И была одета для длительной прогулки. Никогда не смущалась собственным видом, но тут пожалела, что не надела что-нибудь помоднее. Пришлось себя приструнить: «Ты выбрала скромного и надежного Колю. А с акулой капитализма решила не связываться. Помнишь еще?» «Помню», – огрызнулась она же, но так зло, как давно не получалось.
Однако, увидев рыжего красавца инженера, повеселела. Забавный парень. На него оборачивались выходившие из метро женщины. Даже мужчины обращали внимание, недоуменно глядя на буйные кудри. Будто не могли определиться, смеяться им или лезть в драку. «А ведь ему сорок, – подумала Трифонова. – Станислав всего на три года старше. И выглядит не хуже. Но ощущение такое, что между ними целая жизнь. Параллельные вселенные».