Она откашливается:
– Vous devez arrêter, – внезапно рявкает она, прерывая мои мысли. Ты должна остановиться.
– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я. – Прекратить что? – Я наклоняюсь вперед. Может, она сможет мне что-нибудь рассказать.
– Все твои вопросы, – говорит она. – Все твои… поиски. Ты только создаешь себе проблемы. Сейчас ты не можешь помочь своему брату. Ты должна понимать, что…
– О чем вы? – спрашиваю я. По спине пробежал холодок. – Что вы имеете в виду, говоря, что я не могу сейчас помочь своему брату?
Она просто качает головой.
– Есть вещи, которые ты не поймешь. Но я видела их собственными глазами. Я все вижу.
– Что? – спрашиваю я ее. – Что вы видели?
Она не отвечает. Вместо этого она просто качает головой.
– Я пытаюсь помочь тебе, девочка. Я пыталась с самого начала. Неужели ты не понимаешь? Если ты сообразишь, что для тебя так будет лучше, ты остановишься. И уйдешь отсюда. Без оглядки.
Раздается стук в дверь. Я открываю и вижу Мими.
– Мамочка, – начинает она. Она произносит это слово точно так же, как в детстве.
– В чем дело, ma petite[80]? – мягко спрашиваю я. Другим я кажусь холодной. Но любовь, которую я испытываю к своей дочери – попробуйте найти хоть что-то похожее.
– Мамочка, мне страшно.
– Ш-ш-ш. – Я шагаю вперед и обнимаю ее. Притягиваю ближе к себе, чувствуя под ладонями хрупкие бугорки ее лопаток. Кажется, столько времени прошло с тех пор, как я держала ее так, когда она, будучи ребенком, позволяла мне так ее держать. Какое-то время я думала, что, уже не сделаю этого снова. Не услышу ее «Мамочка». Ощущение такого же чуда, как и тогда, когда я впервые услышала, как она произнесла это слово.
Я всегда чувствовала, что она больше принадлежит мне, чем Жаку. Что, полагаю, разумно: потому что в некотором смысле она была для меня величайшим его подарком, гораздо более ценным, чем любая бриллиантовая брошь или изумрудный браслет. Кое-что – кое-кто, – кого я могла любить безусловно.
Однажды вечером – примерно через неделю после той ночи, когда я постучала в дверь Бенджамина Дэниелса, – Жак ненадолго вернулся домой к ужину. Я подала ему вынутый из духовки лотарингский пирог из булочной.
Все было так, как обычно. Все шло по своей привычной схеме. За исключением того факта, что несколько ночей назад я спала с мужчиной из квартиры на третьем этаже. Я все еще не оправилась от этого. Не могла поверить в то, что это произошло. Мгновение – или вечер – безумия.
Я положила кусочек пирога Жаку на тарелку. Налила ему бокал вина.
– Сегодня вечером я встретил нашего жильца на лестнице, – сказал он за едой, пока я ковырялась в салате. – Он поблагодарил нас за ужин. Очень любезно – достаточно любезно, чтобы не упоминать о катастрофе с погодой. Он передал тебе привет.
Я отпила вина, прежде чем выдавить:
– Да?
Он рассмеялся и покачал головой, забавляясь.
– Твое лицо – все думают, что ты скрываешь чувства. Он же тебе до сих пор не нравится, правда?
Я потеряла дар речи.
Меня спасло то, что Жаку позвонили. Он прошел в свой кабинет и ответил. Когда он вернулся, его лицо пылало гневом.
– Мне нужно идти. Антуан допустил глупую ошибку. Один из клиентов недоволен.
Я указала на пирог.
– Сохраню теплым к твоему возвращению.
– Нет. Я не буду ужинать дома. – Он натянул куртку. – Да, и я забыл сказать. Твоя дочь. Я видел ее на улице прошлой ночью. Она была одета… как шлюха.
– Моя дочь? – переспросила я. Теперь, когда она не угодила ему, она стала «моей» дочерью?
– Все эти деньги, – сказал он, – чтобы отправить ее в эту католическую школу. Чтобы попытаться сделать из нее достойную молодую женщину. И все же она умудрилась себя опозорить. И она все еще выходит на улицу, одетая как маленькая шлюшка. Но, может, это и неудивительно.
– О чем ты?
Но мне не нужно было спрашивать. Я точно знала, что он имеет в виду. А потом Жак ушел. И я, как обычно, осталась в квартире одна.
Второй раз за неделю меня охватила ярость. Жгучая, неудержимая. Я допила остаток вина из бутылки. Взяла коробку с остатками пирога. А потом встала и спустилась на два лестничных пролета.
Постучала в его дверь.
– Мамочка, – говорит сейчас Мими, и я выныриваю из этих воспоминаний. – Мамочка, я не знаю, что делать.
Мое чудо. Моя Мервей. Моя Мими. Она пришла ко мне, когда я потеряла всякую надежду иметь ребенка. Она всегда была моей.
Она была совершенством. Малышка: всего несколько недель от роду. Я не знала точно, откуда она взялась. У меня были свои предположения, но я держала их при себе. Я поняла, что иногда важно закрывать глаза. Если вы знаете, что ответ вам не понравится, не задавайте вопрос. Была только одна вещь, которую нужно было знать, и на это я получила ответ: мать была мертва. «Так что никаких бумажных разбирательств. Я знаю кое-кого в мэрии, кто подтвердит свидетельство о рождении». Простая формальность для великого и могущественного дома Менье. «Дружба с людьми на высоких постах выручает».
А потом она стала моей. И это было самое главное. Я могла бы дать ей лучшую жизнь.
– Ш-ш, – успокаиваю я Мими. – Я здесь. Все будет хорошо. Прости, что вчера была строга. Но ты ведь понимаешь, не так ли? Я не хотела скандала. Предоставь все это мне, ma cherie.
Несмотря на то, что она не вышла из моего тела, но как только я увидела ее, то поняла, я сделаю все, чтобы защитить ее, чтобы она была в безопасности.
Другие матери тоже так говорят. Но, наверное, уже ясно, я ничего не говорю и не делаю случайно. Когда я говорю такое, я имею в виду именно это.
Я выхожу из станции метро «Пале Руаяль». И почти не узнаю высокого, нарядно одетого парня, ожидающего наверху лестницы, пока он не начинает идти ко мне.
– Ты опоздала на пятнадцать минут, – говорит Тео.
– У меня не было времени собраться, – говорю я.
– Давай, – говорит Тео. – Мы еще успеем, если поторопимся. – Я оглядываю его, пытаясь понять, почему он выглядит иначе, не так, как в прошлый раз. Легкая щетина на лице, открывающая острую линию подбородка. Темные волосы все еще требуют стрижки, но он их расчесал и откинул от лица. Темный пиджак поверх белой рубашки и джинсов. Я даже улавливаю запах туалетной воды. Он все еще напоминает мне пирата, но чистого, выбритого, в одолженной кем-то гражданской одежде.
– Так не пойдет, – говорит он, кивая мне. Явно не вдохновленный моим нарядом.
– Все, что есть. Я и впрямь хотела сказать…
– Все в порядке, я все предусмотрел. Принес тебе кое-что.
Он протягивает мне хозяйственную сумку «Моноприкс». Я заглядываю внутрь: куча одежды; черное платье и пара туфель на каблуках.
– Ты это купил?
– От бывшей девушки. Вы примерно одного роста.
– Э… О’кей. – Я напоминаю себе, что это все каким-то образом может пролить свет на то, что случилось с Беном, и что нищие не могут выбирать, носить ли им одежду от бывших подружек.
– Почему мне нужно это на себя надеть?
Он пожимает плечами.
– Такие правила. – А потом, когда он видит мое выражение лица, добавляет: – Это на самом деле так. В этом заведении действует дресс-код. Женщинам не разрешается носить брюки, обязательны каблуки.
– О, это так по-сексистски. – Отголоски Извращенца, который настаивал, чтобы я оставила четыре верхние пуговицы на рубашке расстегнутыми «для клиентов»: ты хочешь выглядеть как няня в детском саду, милая? Или это филиал гребаного «Макдональдса»?
Тео пожимает плечами.
– Ладно, соглашусь с тобой. Но это определенная часть Парижа. Гиперконсервативная, лицемерная, сексистская. В любом случае, я не виноват, я же не веду тебя в это место на свидание. – Он кашляет. – Давай, у нас не вся ночь впереди. Мы и так опаздываем.
– На что?
– Увидишь, когда мы туда доберемся. Скажем так, ты не найдешь это место в своем путеводителе из «Лоунли Планет»[81].
– А как это поможет нам найти Бена?
– Объясню, когда доберемся туда. Так будет логичнее.
Господи, он меня бесит. Еще я не совсем уверена, что могу ему доверять, хотя и не могу понять, почему. Может быть, просто потому, что до сих пор не понимаю, почему, он так стремится помочь.
Я семеню за ним, стараясь не отставать. Я не видела его в полный рост в кафе – но догадывалась, что он высокий, а теперь понимаю, что он намного выше меня, сантиметров на тридцать, и на каждый его шаг мне приходится делать два. Спустя пару минут я начинаю задыхаться.
Слева от нас я замечаю огромную стеклянную пирамиду, бликующую на свету, похожую на какой-то инопланетный объект.
– Что это за штука? – спрашиваю я.
Он косится на меня. Кажется, я сморозила глупость.
– Это Пирамида. Перед Лувром. Знаешь… такой знаменитый музей?
Мне не нравится, когда меня выставляют идиоткой.
– А, Мона Лиза, да? Ну, знаешь ли, я была слишком занята, пытаясь найти своего пропавшего брата, мне было не до экскурсий.
Мы протискиваемся через толпы туристов, болтающих на разных языках. Пока мы идем, я рассказываю ему, что мне удалось выяснить: все они – семья. Они действуют единым фронтом, сообща – и возможно, против меня. Я вспоминаю, как меня занесло в квартиру Софи Менье, все они вот так сидят вместе – жуткий семейный портрет. Слова, которые я услышала, притаившись снаружи. Elle est dangereuse. А потом появился Ник – и стало понятно: он мне не союзник, как я решила поначалу: меня до сих пор мутит, когда я вспоминаю об этом.
– И как раз перед тем, как я пришла сюда, консьержка послала мне нечто вроде предупреждения. Она велела мне «перестать искать».
– Могу я рассказать тебе кое-что, чему научился за свою долгую и не особо блестящую карьеру? – спрашивает Тео.