И теперь я одна здесь, снова. Как всегда.
Я сворачиваю на новую улицу. Сомневаюсь. Мне она не кажется знакомой. Но, похоже, в этом городе повсюду вход в метро. Если я пройду пару кварталов, уверена, наткнусь на один из них. Поглощенная свомими мыслями, я не сразу замечаю суматоху вокруг. Крики и вопли: уличная вечеринка? Может, мне не стоит идти в этом направлении? Потому что я только что поняла, что с другого конца улицы в мою сторону идет одинокий парень, держа руки в карманах, уверена, с ним все в порядке, но проверять я этого не хочу.
Я сворачиваю с дороги и направляюсь на шум. Я слишком, слишком поздно понимаю, что это не уличная вечеринка. Я вижу толпу, двигающихся в мою сторону в балаклавах, плавательных очках и лыжных масках. Запах сбивает меня с ног. Огромные клубы черного дыма поднимаются в воздух, как грибы. Я слышу выкрики, вой, звук удара по металлу.
Жар накатывает на меня мощной волной, и я вижу огромный костер посреди улицы. В огне угадывался перевернутый набок почерневший кузов полицейского фургона, его лизали языки пламени.
Мельком я замечаю, как полиция в защитном снаряжении приближается к протестующим, вижу их шлемы и пластиковые экраны, как они рассекают воздух дубинками. Слышу хлесткий треск дубинок, когда они опускаются. И теперь, смешиваясь с черной гарью, появляется другой вид дыма: сероватый, он рассеивается во все стороны – приближается ко мне. На секунду я замираю на месте, наблюдая. Люди бегут в моем направлении, двигаясь вокруг зигзагами. Толкают, кричат, яростно прижимая ко рту шарфы и футболки. Парень рядом оборачивается и что-то бросает – бутылку? – назад в толпу полиции.
Я поворачиваюсь и иду за ним, пытаюсь бежать. Но вокруг слишком много тел, и серый пар, окружая, настигает меня. Я начинаю кашлять и не могу остановиться; мне кажется, что я задыхаюсь. Глаза щиплет, они так сильно слезятся, что я почти ничего не вижу. Затем я врезаюсь – хрясь! – в другое тело, в кого-то, кто просто неподвижно стоит посреди движущейся толпы. Я отскакиваю назад, задыхаюсь от удара. Затем поднимаю глаза, щурясь сквозь слезы.
– Тео!
Он хватает меня за рукав куртки и тащит за собой. Мы бежим, спотыкаясь на ходу, кашляя и хрипя. Каким-то образом нам удается юркнуть в переулок и мы умудряемся вырваться из людского потока.
Через несколько минут мы врываемся в бар. Мои глаза все еще слезятся: я смотрю на Тео и вижу его покрасневшие глаза.
– Слезоточивый газ, – объясняет он и трет глаза рукой. – Черт.
Люди разворачиваются на своих барных стульях, чтобы посмотреть на нас, будто мы прилетели с другой планеты.
– Нам нужно смыть эту гадость, – говорит Тео. – Прямо сейчас.
Молча бармен указывает нам правильное направление.
Это просторная ванная комната. Мы открываем кран и плещем водой в лицо, склонившись над маленькой раковиной. Я слышу дыхание, хриплое и грубое. Не знаю, мое это или его.
Я моргаю. Вода помогла мне немного облегчить жжение. Именно сейчас, когда мой пульс начинает приходить в норму, я вспоминаю: я вообще не хочу находиться в компании этого парня. Я нащупываю дверь.
– Джесс, – говорит Тео. – О том, что было…
– Нет. Нет. Отвали.
– Прошу тебя, выслушай меня. – По крайней мере он выглядит немного пристыженным. Поднимает руку, вытирает глаза. Довольно странное совпадение, что после слезоточивого газа он выглядит будто заплаканным. Он начинает стремительно говорить, словно пытается выложить все до того, как я его прерву. – Прошу, дай я все объясню. Слушай. Моя работа – сплошная заноза в заднице, за нее почти ничего не платят, она разрушила мои последние отношения, но время от времени подворачивается что-то подобное, и ты разоблачаешь плохих парней, и внезапно кажется, что все стоило того. Да, я понимаю, это не оправдание. Я увлекся. Мне очень жаль.
Я смотрю в пол, скрестив руки на груди.
– Если серьезно, то, на самом деле, мне не наплевать на твоего брата. Один из ключевых навыков журналиста – это умение читать людей. И если по честному, то Бен всегда казался мне куском дерьма. Но куском дерьма, который может нарыть сенсацию.
Я ненавижу его за то, что он сказал, не в последнюю очередь потому, что какая-то часть меня подозревает, что, может, он был прав.
– Как ты смеешь…
– Нет, нет. Дай мне сказать. Когда он впервые рассказал мне о своей крупной сенсации, я отнесся к ней скептически. Продавать у него получается так себе, разве нет? Но когда ты прокрутила это голосовое сообщение, я подумал: да, может, здесь и спрятана какая-то истории. Может, он и впрямь впутался во что-то неприятное. Может, стоит посмотреть, куда ведут все зацепки. Так что нет, мне было не наплевать на твоего брата. Но знаешь что, Джесс? Я хочу тебе помочь.
– О черт…
– Нет, послушай. Я хочу помочь тебе, потому что тебе нужна передышка, и я считаю тебя чертовски храброй.
– Ха! Тогда ты меня совсем не знаешь!
– Господи, неужели кто-нибудь всерьез кого-нибудь знает? Но я не плохой парень, Джесс. Честно говоря, я не совсем хороший специалист. Но… – Он кашляет, смотрит в пол. Я таращусь на него. Он что, морочит мне голову? Слезы снова брызжут из моих глаз: я на самом деле не хочу, чтобы он подумал, что это слезы.
– О господи, – я морщусь, пытаясь вытереть их.
Он шагает ко мне:
– Эй, могу я посмотреть?
Я пожимаю плечами.
Он касается моего подбородка.
– Да – они все еще слишком красные. Но нам чертовски повезло – мы еще легко отделались. Это скоро пройдет.
Его лицо очень близко к моему. И я не совсем понимаю, как это произошло, но в какой-то момент он уже держит меня за подбородок и смотрит на меня, его прикосновение на удивление нежное; потом мой язык оказывается у него во рту, и он на вкус как сигареты и шампанское из клуба, и вдруг это становится одним из лучших вкусов, а он намного выше меня, так что у меня сводит шею, но на самом деле мне все равно, на самом деле мне даже нравится, потому что это так сексуально – это действительно чертовски сексуально – и в то же время неправильно, не в последнюю очередь потому, что на мне одежда его бывшей девушки.
И хотя он намного больше меня, это я проявляю инициативу и толкаю его обратно к раковине, и он мне это позволяет. Одна из его больших рук запутывается в моих волосах, другая скользит под это дурацкое крошечное платье. И только сейчас до нас доходит, что, наверное, все-таки стоит запереть дверь.
Остальные ушли из пентхауса. Мими я отправила в ее квартиру, чтобы она ждала там. Не хочется, чтобы она стала свидетельницей происходящего. Моя дочь такая хрупкая. И наши отношения тоже.
Я захожу в ванную, смотрю на себя в зеркало, хватаюсь за край раковины. Вид у меня изможденный. Я выгляжу на все свои пятьдесят один. Жак был бы в ужасе, окажись он дома. Я приглаживаю волосы. Распыляю аромат за ушами, наношу на запястье. Припудриваю лоб. Затем наношу помаду. Моя рука дрогнула только единожды; в остальном я, как всегда, точна.
Потом вхожу в гостиную. На столе все еще стоит бутылка вина. Еще один бокал, чтобы собраться с мыслями…
Я вздрагиваю, понимая, что не одна. Антуан стоит у окна, наблюдая за мной. Мне не по себе от него.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я. Стараюсь полностью контролировать свой голос, хотя мой пульс зашкаливает.
Он делает шаг вперед, под свет софитов. На щеке еще алеет след от моей руки. Я не горжусь собой из-за утраты контроля. Это случается так редко; за эти годы я научилась обуздывать свои эмоции. Но в тех весьма редких случаях, поддавшись на провокацию, я, кажется, теряю всякое чувство меры. Гнев берет верх.
– Было весело, – говорит он, подходя ближе.
– Что именно было весело?
– О. – Он улыбается полоумной улыбкой. – Но ты же, конечно, уже догадалась? После всей этой истории с фотографией в папином кабинете? Ты знаешь. Оставляю эти маленькие записки для тебя в твоем почтовом ящике, под твоей дверью. Жду, чтобы забрать свои наличные. Мне, на самом деле, нравится, как ты все для меня упаковываешь. Это изящные кремовые конверты. Очень сдержанно.
Я смотрю на него в упор. Кажется, будто все только что перевернулось с ног на голову.
– Ты? Это был все время ты?
Он склоняется в небольшом притворном реверансе.
– Ты удивлена? Что я додумался до этого? Такой «бесполезный тепличный цветок» как я? Мне даже удавалось держать все в себе… до сих пор. Не хотел, чтобы мой дорогой братец тоже был в деле. Потому что, как ты хорошо знаешь, он такая же – как ты там снова выразилась? – пиявка, как и я. Он просто еще больший лицемер. Просто скрывает лучше.
– У тебя нет недостатка в деньгах, – говорю я ему. – Твой отец…
– Это ты так думаешь. Но, видишь ли, несколько недель назад мне показалось, что Доминик, скорее всего, попытается уйти. Я подозревал, она постарается прикарманить все мои накопления. Она всегда была жадной маленькой сучкой. А дорогой папочка такой гребаный скряга. Так что я хотел немного подзаработать, знаешь ли. Чтобы смыться.
– Это тебе Жак сказал?
– Нет, нет. Я сам во всем разобрался. Нашел записи. Папа ведет очень точные записи, ты знала? О клиентах, и о девушках. Я всегда подозревал тебя, но мне нужны были доказательства. Поэтому я и закопался в архивах. Всплыли сведения о некой Софии Волковой, которая «работала», – он жестом берет это слово в кавычки, – в клубе почти тридцать лет назад.
Это имя… Софии Волковой больше не существует. Я оставила ее там, заперла в той комнате с бархатными стенами.
– В любом случае, – говорит Антуан. – Я намного расторопнее, чем обо мне принято думать. И замечаю гораздо больше, чем кажется. – На его губах снова заиграла эта ухмылка маньяка. – Но тогда ты уже знаешь эту роль, правда?
Мы с Тео вместе идем к метро. Забавно, как после того, как с кем-то переспишь (правда, то, что мы сотворили у раковины можно назвать «сном» с натяжкой), внезапно чувствуешь себя таким застенчивым, таким неуверенным, не знаешь, что сказать. Мне неловко, что мы потратили столько времени впустую. Хотя если признаться, это заняло не так уж много времени.