Четыре луны разного размера и разного оттенка сторожат неизвестно откуда взявшееся нездешнее небо.
У Колычева начинает непривычно кружиться голова, он возвращается в квартиру. «Может, нынче полнолуние, и у меня на почве полной Луны едет крыша?» На чертовом календаре фазы Луны не помечены, кто только издает такие календари в наше время? хорошо, хоть год не забыли указать, две тысячи восемнадцатый у нас, как и утром был, второе июня, нет, еще первое, впрочем, через полчасика понедельник кончится, сменит его вторник. На вторничном листке записан новый телефон старого друга, Колычев набирает номер, друг берет трубку.
— Ты не мог бы выглянуть в окно?
— Зачем? Ты под окном стоишь?
— Выгляни, я тебя прошу.
— И что?
— Что ты там видишь?
— Ничего выдающегося. А ты что видишь? Неопознанный объект маячит? Тихий ангел пролетел?
— Говори, какие там звезды.
— Тронулся? Экзаменовать меня взялся? Атлас прикупил? Кроссворд решаешь? Я светил небесных названия с детства запомнить не могу. Да и светло, белая ночь, звезд почти не видно. Отстань.
— Подожди. А как насчет Луны?
— Нет там никакой Луны. Ты видишь Луну?
— Вижу. И не одну. Их четыре штуки.
— Ты что, старый птюч, приторчал, что ли? Молочко из-под бешеной коровки вместо нормального питейного у барыги купил? Не покупай где попало питейное, нарвешься.
— Да хватит тебе, глюками не страдаю, не пил я сегодня, весь день за рулем по заказчикам мотался.
Некоторое время они беседуют вхолостую. Наконец друг, не вполне, частично, подозревая розыгрыш, решается ему поверить.
— Выходит, в твоем окне другое небо?
— Выходит, так.
— Только в одном окне?
— Во всех. Я и с крыши смотрел, тот же эффект.
— Значит, — замечает друг глубокомысленно, — дело не в окнах, а в тебе.
Друг обещает никому не рассказывать, подумать, позвонить завтра, советует тяпнуть рюмку и лечь спать.
— Что у тебя за проблемы? — говорит друг. — Я вообще наверх не гляжу, мне до лампочки, какие там звезды и есть ли они вообще.
Положив трубку, Колычев снова выходит на балкон. На сей раз равнодушное нездешнее небо нагоняет на него страх.
Задернув занавески, он набирает номер Алины. Он просит ее заглянуть к нему, — нет, не на днях, не когда-нибудь, а сейчас, сию секунду, немедленно. Для их отношений подобная просьба не вполне характерна. Алина несколько удивлена, но отчасти польщена, но, разумеется, согласна, сейчас будет. Он снова открывает балконную дверь, стараясь не глядеть вверх, ретируется в глубину комнаты; ему слышно, как там, на улице, в доме напротив хлопает дверь парадной: Алина выходит, что тут же подтверждается знакомым торопливым стуком ее каблучков, Алина не любит ходить ни в сабо, ни в кроссовках, она чуть старомодна, предпочитает туфельки. Стук острых подковок тревожит тишину успевшего отдохнуть, покинутого бесящимися юнцами двора.
Войдя, она недоумевает: не включена музыка, не мерцает видек, не подсвечен аквариум, стол не накрыт на две персоны, ни пиццы, ни вина, ни цветов, ни запаха только что смолотых кофейных зерен, квартира не погружена в полумрак, в полумерцание, не приведены в движение мобили, Алину не встречают аксессуары их несколько увязшего в вещественных романтических подробностях, затянувшегося, не переходящего ни в свадьбу, ни в разрыв романа.
— Что-то случилось? — спрашивает она. — Надеюсь, не какая-нибудь уголовная история с твоими миллионерами-заказчиками?
— Нет.
Он понимает наконец смысл ее недоумения, удивленного лица — и идет молоть кофе.
— Кофе я и дома могу попить, — говорит Алина. — В чем дело? Рассказывай.
Ему просто страшно одному за задернутыми занавесками, не по-мужски боязно, а она, что ни говори, — его женщина; на секунду он чувствует величайшее отчуждение и не понимает, зачем он ее позвал, но только на мгновение. Деваться некуда, врать он не любит, ему приходится рассказать про четыре луны. Лицо ее кажется ему далеким и незнакомым. Алина, настроившаяся на объятия, поцелуи, на радости телесные, на перспективу уйти от него рано утром, а в середине ночи продолжить ужин под музыку, разочарована и растеряна. Но в конечном итоге ведь он — ее мужчина, и в какой-то степени она должна его поддерживать, ему помогать, сочувствовать ему хотя бы.
— У тебя галлюцинации? — спрашивает она озабоченно. — Давно это с тобой?
— У меня не галлюцинации, а галлюцинация. Одна. Датированная вторым июня. Всё остальное вполне буднично и реалистично.
— Может, это связано с микрорайоном? — предполагает Алина.
— С чем?
— Ну, в нашем микрорайоне может быть наводка поля какого-нибудь колдуна, мага, экстрасенса, контактера... или коллективной медитации... а ты сверхчувствительный приемник, улавливаешь чуждые тебе волны и отвечаешь на них деформацией сознания.
— Приемник?
— Я ведь тебе рассказывала: люди делятся на приемников и передатчиков.
Конечно, рассказывала. Алина — специалистка по всякой экстрасенсорной требухе и психоделической хренотени. Он никогда ее не слушал, выключался, ее долгая, полная незнакомых слов речь превращалась для него в щебет, лепет, рокот волн.
— Можно проверить, — говорит он. — Машина на улице под окнами, поехали в другой микрорайон.
И они едут.
Но и на Васильевском, и на Петроградской, и на островах подстерегает Колычева угрожающий купол чужих небес. Алина тычет пальцем в небо, показывает ему единственную дежурящую на белонощном своде большую звезду, которую он не видит. Он в свою очередь указывает на четыре луны, грандиозное светило на востоке, и прочие чудеса, существование коих для нее недоказуемо.
В конце концов под лепет Алины о пулковской ауре они преодолевают Московский проспект и въезжают на территорию обсерватории; по дороге она звонит пулковскому приятелю.
— Не поздновато для звонка?
— Они раньше трех не ложатся, — безапелляционно заявляет она. — Они астрономы — и он, и жена его, им всё и расскажешь.
— Зачем? Мне не хочется делать свои заморочки достоянием общественности.
— Они ведь специалисты. И люди не болтливые, а общих знакомых у вас нет. Они могут сказать, что именно ты видишь. Может, ты стал контактером и воспринимаешь точку зрения инопланетянина на какую-нибудь область космоса или Солнечной системы.
Их поят чаем, приветливо и с сочувствием его выслушивают; при других обстоятельствах визит и посиделки в комнате с окном, распахнутым на куст сирени, были бы в кайф. Все выходят на улицу, ему вручают нечто вроде миллиметровки с концентрическими кругами, контурную карту неба, и просят нанести на нее то, что он видит. С трудом, кое-как, пыхтя, нерадивый школьник, он наносит на карту безымянные звезды, принадлежащие лично ему. Астрономы в недоумении, они не узнают нарисованного космического ландшафта и даже гипотетически не в силах предположить, где должен находиться наблюдатель, чтобы ему открылась подобная картина.
— Что же я, по-вашему, вижу? — спрашивает он. — Может, другую Галактику?
— Возможно, возможно. Алина, почему бы тебе не сводить нашего загадочного визионера к твоему психиатру, то есть экстрасенсу? Вдруг это по его части?
Алина розовеет, она слегка смущена. «Вот как, — думает Колычев, — „твой психиатр“; что-то я про него не слыхал».
Ночное шоссе, ее щебет, да, у нее есть знакомый парапсихолог, мы к нему завтра съездим, то есть сегодня. Он отвозит ее домой, к себе не приглашает; она раздосадована, почти обижена, однако старается свои чувства скрыть. Колычев опустошен, он устал, ему не до ее чувств. Он не против поездки к экстрасенсу, хотя и не за. Его обволакивает неведомое ему прежде облако тоски, пронизывает ощущение тщеты и занудства бытия. Дома он заваливается спать, не отдергивая занавесок, не выключая света.
Наутро Алина тащит Колычева к психиатру, он же экстрасенс. Маленький офис, дверь в стене, открывающаяся после переговоров с секретаршей. В ярко-белой приемной сидящие в суперсовременных креслах пациенты смотрят детектив по телевизору, у всех смотрящих, невзирая на тарарам на телеэкране, застывшие маски вместо лиц, ни тени выражения, никаких эмоций. Искусственные пальмы и апельсиновые деревья в пластмассовых кадках Колычеву не нравятся. Алина шепчется с вышколенной секретаршей. Экстрасенс, он же парапсихолог, принимает их без очереди. Это чернобородый тип, холеный, благоухающий рекламируемой на каждом перекрестке туалетной водой для стопроцентных самцов. Выслушав Алину, потом Колычева, психотерапевт начинает задавать вопросы, то ли дознание, то ли приемный покой дурдома. Понимающе кивая, чернобородый долго плетет про сензитивность, синхронность, карму, психоидов, про оптимизацию мировоззрения, обратный сглаз, деформацию поля, подавление любви к людям, телепатическую контаминацию и частичную перцептацию. Он записывает Колычева на прием через неделю для подробного тестирования. Колычев выходит на улицу в ярости и говорит Алине, что давно не видел такого отвратительного наглого шарлатана. Алина воспринимает его слова как кощунство. Она не соглашается сесть с ним в машину, она возмущена его невежеством и бестактностью, она очень похорошела после беседы с психологом, сексапильна, как никогда; заказчики-миллионеры, говорит она, которым Колычев проектирует квартиры, все до одного ущербные типы, общение с ними само по себе искривляет энергетическое поле и создает кармические проблемы; ей не нравятся его заказчики и он сам. «Нам лучше расстаться, мы не близки духовно». Колычев уезжает один.
Он встречается с заказчиком, выслушивает его пожелания относительно интерьера гостиной на втором этаже ремонтируемой квартиры.
— Пусть всё конкретно будет, как на дне, — говорит заказчик, — в две стены от пола до потолка вмонтируй обалденные аквариумы с подсветкой, рыб мне в ихтиоцентре подберут, две стены сделаешь, как рифы, нет, только одну, одна пусть будет, как затонувший корабль, все равно какой, хоть «Титаник», хоть старинный пиратский, инсталляция по твоей фан