Как считал Грабер, да и многие другие, «Голод» давно перестал быть просто игровой площадкой. Многие люди покупали ключи персонажей ради того, чтобы сбежать от реальности, а не ради того, чтобы окунуться в вымышленный мир.
– «Двухголовые драконы» объявили меня вне закона за то, что я воровала у них нейронный наркотик, а в КвазаРазмерности я всегда была чужой… – Юмаки попыталась заплакать, но вместо этого лишь усилилась дрожь – тело игрового клона требовало принять нейронный наркотик.
– Тебе нужно успокоиться, – сказал Грабер.
– Не мне, – замотала головой Юмаки, решив, что похожий на крысу копальщик не понимает суть проблемы. – Успокоиться нужно телу игрового клона.
– Именно это я и говорю, – Грабер обнял женщину за плечи.
Другие копальщики недовольно заворчали, но возражать не стали. Грабер отвел Юмаки в свою крысиную нору, где было темно и холодно. Его глаза и тело создавались адаптированными к тяжелым условиям, но новая знакомая не могла похвастаться подобным. Крепкая для средних уровней и совершенно беспомощная в ремонтных полостях, она легла на жесткую постель, свернулась калачиком, поджав к груди ноги, и закрыла глаза. В тишине было слышно, как стучат ее зубы.
– Все пройдет. Нужно просто немного полежать, и все, – прошептала Юмаки. – Просто немного полежать…
Голос ее дрожал, надрывался. Слова напоминали горячечный бред.
– Попытайся заснуть, – посоветовал Грабер.
– Я уже сплю, – неловко улыбнулась Юмаки. – Сплю наяву…
Стук зубов и хриплый шепот слились, но Грабер уже не слышал этого. Он покинул свою крысиную нору, отправившись к знакомому конструктору сознания.
– Пришел за нейронным наркотиком для своей гостьи? – спросил старик, улыбнулся, обнажив гнилые зубы игрового клона, и попросил не удивляться. – В ремонтных полостях новости быстро разносятся.
Грабер кивнул. Стоимость горсти пилюль не беспокоила его. Вопреки мнению большинства, что беднее копальщиков в игре никого нет, в кредитах он был не стеснен – работа на Лок-Кли и охрана канала Мейза накладывали свои обязательства, но и несли ряд приятных бонусов: уважение, кредиты, разговоры с небожителями. Впрочем, последнее большинство копальщиков считали скорее минусом, чем плюсом.
– Небосводы Рая не должны пересекаться с подземельями Ада, – говорили они, формируя новую игровую философию, которой вряд ли было суждено пустить корни: копальщики приходили в голод не для того, чтобы найти новые истины, в большинстве своем они бежали от опостылевших истин КвазаРазмерности.
Вернувшись в свою нору, Грабер заставил Юмаки принять полученную от конструктора сознания пилюлю, затем активировал свой модуль подмены, переведя в безопасный режим классического нейронного модулятора, и уже собирался уйти, когда услышал тихую просьбу новой знакомой остаться.
Никогда прежде Грабер не использовал нейронный модулятор совместно: слышал, что тысячи лет назад это практиковалось, но не думал, что сам попробует подобное.
Нейронный трип был долгим и ярким. Модулятор объединил сознания Грабера и Юмаки, смешал подавленные желания и страхи, выдав ослепительный блеск безбрежных снежных пустынь, окруживших жилые комплексы. Холода не было, скорее наоборот. Трип принес воспоминания канувшей в небытие жизни, когда морские волны лизали желтый песок усеянных людьми пляжей, а белый диск, зависший высоко в небе, мог приласкать и согреть своими вездесущими лучами, которые, отражаясь от переваливавшихся друг через друга волн, так часто слепили глаза. Это было что-то простое и забытое. Что-то естественное для человека, в отличие от электронных россыпей технологического прогресса, подкупивших людей своим фальшивым блеском. Все эти нейронные сети, все технологии, включая целый мир под названием Квазар, раскинувшийся в Подпространстве, – все это казалось чуждым, лишним, неуместным. Болезненная зависимость, неуверенность в своих собственных силах, если вдруг остаться без жидких чипов, без связи с нейронными медицинскими помощниками… И страх перед одиночеством, перед самим собой, своими мыслями, когда мозг не взрывают многопотоковые информационно-развлекательные трансляции и рекламные блоки, способные оплатить любую жизненно необходимую человеческую нужду…
В своем трипе Грабер и Юмаки были выше технологической зависимости общества. Фантазия ожила, позволив им подняться над социальными и научными системами, служившими фундаментом общества. Они вернулись в прошлое, в свободные дни теплого солнца и задорного детского смеха, когда семьи приходили на пляж в воскресный день, а их дети резвились у берега, строя песочные замки или барахтаясь в теплых прибрежных водах. И где-то высоко летали чайки: крупные и белые. Они кричали так пронзительно, что вначале Грабер и Юмаки невольно вздрагивали, но потом привыкли, адаптировались. Ни он, ни она никогда прежде не изучали этот период времени, ничего не слышали о нем, даже не пытались представить, но сейчас… Сейчас прошлое разверзлось и поглотило их. Идеальный мир, где была продумана каждая деталь.
– Может быть, информация об этом периоде хранилась в нейронном модуле, к которому мы подключены? – предположила Юмаки, когда первый восторг отпустил, позволив отдышаться, собравшись с мыслями.
Грабер не ответил, но этого было достаточно, чтобы Юмаки поняла – он не согласен.
– Как же тогда объяснить то, что мы видим? – спросила она.
– Не знаю. Может быть, поэтому игроки и подсаживаются на нейронные наркотики?
– Раньше люди тоже подсаживались.
– Смотри! – Грабер прищурился, чтобы не слепило солнце, и проводил растерянным взглядом пару пышногрудых блондинок в купальниках.
– Ну, с бюстом все понятно, – усмехнулась Юмаки. – Для игроков, купивших ключи «Голода», плотские интересы не новость.
– Я смотрел не на грудь, – сказал Грабер, указывая взглядом на сине-желтый волейбольный мяч в руках красоток. – Как ты думаешь, что это?
– Не знаю, – озадачилась Юмаки.
Девушки растворились в компании загорелых подростков. Оживленные голоса, смех.
– Что они делают? – думала вслух Юмаки, когда подростки начали играть в волейбол.
Сине-желтый мяч летал через сетку, разделившую поле надвое.
– Наверное, это какие-то примитивные игры прошлого, – высказался Грабер.
– Очень странные.
– Да.
Мускулистый подросток прыгнул, пытаясь дотянуться до меча. Загорелое тело вытянулось в струну. Чтобы спасти уходящий мяч, подростку не хватило совсем чуть-чуть. Он упал на желтый песок. Девушки из противоположной команды взорвались задорным смехом.
– Они как дети, – подметила Юмаки. – Вот только не пойму: глупые или счастливые?
– Не забывай, что все это позаимствовано модулятором из нашей головы.
– Ты помнишь, когда смеялся так беззаботно?
– Нет.
– И я не помню.
Подростки снова рассмеялись и побежали купаться. Загорелые тела вспороли кудрявые волны.
– Давай сделаем так же, – предложила Юмаки. – Посмотри, как им весело.
– Хочешь войти в воду?
– Почему бы и нет?
– Но ведь это просто вода.
– Я где-то слышала, что много лет назад жизнь на этой планете зародилась как раз в воде, – Юмаки схватила Грабера за руку. – Не упрямься! Что ты теряешь? Это ведь все у нас в голове!
Ее крики привлекли внимание подростков. Они выбрались на берег, подхватили Грабера на руки и, весело гогоча, затащили в воду. Он не сопротивлялся вначале, пытаясь убедить себя, что все это происходит у него в голове. Но сложно поверить, что мир подчиняется тебе, когда тебя, против собственной воли, бросают в море и не позволяют вернуться на берег.
Когда Грабер обратился к конструктору сознания, чтобы он собрал для него блок подмены и добавил в тело игрового клона пару необходимых для работы блока желез, старик рассказал, что когда-то давно подобная технология едва не стала настоящим бичом человечества. Это было еще до сложных нейронных чипов, способных нейтрализовать нейронные наркотики – далекие смутные времена до эры КвазаРазмерности, о которых многие ученые вспоминают с придыханием. Мир был проще. Базы знаний меньше. Большинство теорий и наук строилось на фундаменте фантазий, вымыслов.
– Магия превращалась в науку и рождала новую магию, позволяя будущим поколениям сделать свои открытия, воплотить мечты в жизнь и создать новые фантазии и мечты, – говорил конструктор сознания. – Сейчас ничего подобного нет. Человечество отказывается от материальности, от инстинктов, вознесших нас на вершину пищевой цепочки, но что мы получаем взамен? Стерильность? Обещание вознесения, перехода на новый уровень бытия?
После, используя модифицированный модулятор в темной, сырой норе, которую считал своим жилищем, Грабер вспоминал рассказы старого ученого о том, что раньше никто не использовал нейронные наркотики в одиночку.
– Это считалось моментом невозврата. Точкой, после которой увлечение превращается в зависимость, разрушающую жизнь.
Сейчас, плескаясь в воде и невольно заражаясь смехом загорелых жизнерадостных подростков, Грабер начинал верить словам конструктора воспоминаний.
– Ты когда-нибудь прежде использовала нейронный модулятор совместно с другими игроками? – спросил Грабер, когда они с Юмаки вернулись на берег, растянувшись на теплом песке.
– В моей банде не поощряется прием наркотиков. Особенно нейронных, – сказала она.
– Значит, сегодня для тебя это первый раз?
– Да.
– И для меня.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
– Словно обратиться в Репродукционный центр, чтобы получить ребенка, – сказала Юмаки.
Сравнение не понравилось Граберу, но он решил не спорить. Никогда прежде он не чувствовал себя таким свободным. Хотелось остаться в этом странном мире прошлого навсегда. И плевать, что реальность где-то там. Современный мир давно приучил людей, что реальность – понятие условное, эфемерное. Все можно объяснить. Все можно опровергнуть. Наука возведена в абсолют, уничтожая суеверия, но признавая неизъяснимость мироздания. Знания помогают разобраться в десятках предыдущих вопросов и рождают сотни новых, более сложных.