– Значит, приятно. – слыша это, я снова закатываю глаза и всё же бросаю взгляд на их руки. Гаррет переплетает её пальцы со своими, и она, сучка такая, не вырывает руку, а смотрит на Гаррета блестящими глазами.
– Мне нельзя.
– Нельзя слышать комплименты?
– Ты меня смущаешь. Ты просто мой пациент. – кажется, Джудит уговаривает себя, а не отшивает Гаррета.
– Надеюсь, любимый пациент?
Беруши. Я определенно хочу беруши. Несколько пар.
– Гаррет, я не могу. Если мой отец узнает, что я позволяю себе разговаривать с тобой…
– Я ему ничего не скажу.
– Кто-нибудь другой скажет. Он всегда всё узнаёт… С тобой всё в порядке.
Девушка быстро встает, но стоит ей дойти до двери, голос Гаррета заставляет её остановиться.
– До завтра. – шепчет он.
Она бросает на него тяжелый взгляд через плечо и шепчет:
– Не делай так больше.
– Как?
– Не причиняй себе боль. – её щеки разгораются до картинки стихийного пожара.
**************
И нечто подобное происходит уже три дня подряд. Наш распорядок дня никак не меняется. Дерьмовая музыка. Подъем. Еда. Душ. Бичевание в камере. Еда. Возвращение в аквариум. Пробежка Гаррета. Слюнявые разговоры Джудит и моего соседа. Еда. Сон.
Но именно сегодня, на четвертый день всё изменилось. После пробежки побитый Гаррет снова в камере, возле него сидит Джудит, которая на этот раз пришла с легкой улыбкой. Я понимаю соль этого – Гаррет отлично тешит её самолюбие. А оно есть у каждого. Она очень долго обрабатывает ему разбитую губу, они о чем-то воркуют, а я напеваю песню собственного сочинения. В которой семейство Дельгадо уехали жить в ад. Все. Без исключения.
Всё бы ничего, но именно сегодня Джудит, поднимаясь на ноги, говорит:
– Не делай себе больно. – сердцебиение её готово пробить грудную клетку. – Завтра я приду сама.
Отлично.
Я рада.
Но внутри сидит маленькая я, которая нервозно дергает ногами и злобно зыркает в сторону быстро удаляющейся Джудит. Кстати, сегодня она даже губы накрасила. Бесцветным блеском. Но поверьте мне, это значит очень многое. Она попалась и подвисла на крючке Гаррета.
К слову говоря, в моменты разговоров Гаррета и Джудит я никогда не слушаю его сердце. Эта мысль каждый раз приходит в голову, но я моментально отгоняю её и сосредотачиваюсь только на Джудит. Важна она, не он.
Я знаю почему делаю это. В момент, когда самолюбие Джудит гордо поднимает голову вверх, моё может быть растоптано и откинуто в канаву. Незнание тоже сила. И я предпочитаю ей воспользоваться именно сейчас.
Девушка быстро удаляется. Даже несмотря на то, что шаги Джудит затихли, я не могу расслабиться. Весь их диалог, касания и томные взгляды мелькают перед глазами. Это неприятно. В груди что-то сжимается, и я понимаю, что не могу нормально реагировать на то, как Гаррет заигрывает с девушкой.
Это в какой-то степени больно.
Определенно неприятно.
И тошнотворно мерзко. По большей части от себя самой.
Остаток дня мы практически не разговариваем. Я и не хочу. Я вообще ничего не хочу, кроме как убраться из этого места. Лежа на боку спиной к камере Гаррета, наблюдаю за соседом, который ходит из стороны в сторону и что-то крайне быстро бубнит себе под нос. Его слова сумбурны и непонятны. Кажется, он пытается что-то запомнить. Под монотонный бубнеж горе-соседа засыпаю, а с утра меня будит чертова музыка, которая стала мне периодически сниться.
Женщина с тележкой раздает браслеты. Сопровождающие надевают их на пленных. Уже по привычке говорю Рэю: "Привет". Я делаю это для того, чтобы не перестать думать о нем как о моём Рэе, а не о том, который теперь является моим личным палачом. И каждый раз говоря Рэю привет, я чувствую себя изменницей и предательницей. Кем, собственно говоря, и являюсь. Почти.
Нас снова ведут в столовую, но на этот раз столов нет. Штор нет. Нет ничего, кроме белого ковра, которому нет ни конца ни края. Скорее всего это множество кусков ткани, сложенных так, чтобы ни единого сантиметра пола не было видно. В самом конце помещения в белоснежной, кажется, даже немного светящейся одежде-тюле стоит Дельгадо-младший. Его руки направлены к нам, словно он хочет всех нас обнять.
– Что происходит? – спрашиваю я у Гаррета и осматриваю помещение, по периметру которого стоят вооруженные люди. Ещё сопровождающие? Военные? При мысли о военных в сердце колет ядовитая игла. Воспоминания о дяде слишком тяжелы. А я вспоминаю его постоянно, тем более при виде военного обмундирования и суровых взглядов солдат.
Гаррет поворачивается к Антонии, которая остановилась прямо за нами.
– Что за хрень?
– Каждое пятнадцатое число месяца мы приходим молиться. – как ни в чем не бывало сообщает она.
Выглядываю из-за Гаррета и спрашиваю:
– Что? Кому?
Она кивает лысой головой на Дельгадо:
– Ему.
Челюсть падает вниз, оборачиваюсь к белоснежному пятну, и в голове бьется только одна мысль: "Ты, случаем, не охренел?"
– Дети мои. Дорогие мои гости, прошу, садитесь.
Смотря по сторонам, наблюдаю, как все пленные опускаются на пол, а наши сопровождающие становятся рядом с военными, которые уже были здесь. Я же продолжаю стоять, пока Гаррет не хватает меня за руку и не сажает возле себя.
Отрываю взгляд от Дельгадо и перевожу его на наши каким-то образом сплетенные пальцы. Это наше первое касание за долгое время. В горле встает ком, и я, не понимая, что делаю, сжимаю пальцы Гаррета и заглядываю ему в глаза.
– Всё нормально. – совершенно серьезно говорит он. – Держаться за руки это не измена замороженному парню.
Держаться за руку определенно не измена, а вот чувствовать при этом то, что… Нет! Забираю руку и опускаю её на своё колено. Я тварь. Глотаю битое стекло и притворяюсь, что ничего и не было.
И мы начинаем молиться.
Вы не поверите, но Дельгадо придумал молитву, где гости должны его превозносить и благодарить за кров, еду, одежду и моральную поддержку. Кажется, все, кроме нас, знают молитву, я же просто открываю рот, словно тоже молюсь, но я шепчу иные слова.
Все говорят: "Благодарю тебя, отец".
Я шепчу: "Сдохни, жалкая крыса".
Все молят: "Спасибо за хлеб и воду".
Я говорю: "Подавись своей подачкой и захлебнись керосином".
Все: "Славься, отец".
Я: "Будь проклят, ублюдок".
Все: "Солнца тебе над головой, о, Великий".
Я: "Палача тебе с тупым мечом, о, Величайший ублюдок".
Все: "Пребывай в вечном здоровье и благе".
Я: "Захлебнись унитазной водой, тварь!"
Дальше я уже не слушаю, что говорят остальные, я полностью поглощена созерцанием Дельгадо. Он лучится счастьем. Руки расставлены в стороны, словно он всеми фибрами души принимает молитву, посвященную ему (уверена, придуманную им же самим). Молитва. Жесть. Что за самомнение? Он действительно считает себя приближенным к чему-то божественному? Ответ – нет. Здесь он и есть Бог. Именно он решает, кто будет жить, а кто нет.
Молитва заканчивается, все поднимаются на ноги и идут в сторону выхода. Я же стою на месте, пока Рэй не подталкивает меня вслед за остальными. Догоняю Гаррета и спрашиваю:
– Пятнадцатое число. Мы здесь всего две недели?
– Получается так.
– Кажется, что всю жизнь.
В камере Гаррета на его кровати сидит Джудит. При виде её уверенного выражения лица внутри всё сжимается.
Входя в свою комнату, я уже предполагаю, что она скажет, и от этого становится жутковато. Как только Рэй и Коди запирают нас, девушка встает с кровати и говорит:
– Я помогу вам. – трясущимся голосом произносит она. – Но вы должны забрать меня с собой.
– Хорошо. – тут же отвечает Гаррет.
"Нет". – мысленно кричу я, но вместо этого спокойно произношу:
– Нужно забрать Джервиса, Рэя и Коди.
Девушка бросает на меня печальный взгляд. Мурашки стаей пролетают по голым рукам.
– Не думаю, что это возможно.
– Почему?
– Рэйлан и Коди не станут прежними. Точнее, у нас нет на это времени.
Что? Нет. Нет-нет. Это неправда. Обессилено сажусь на кровать.
– Когда? – спрашивает Гаррет.
– Побежим не позднее двадцатого числа.
Отрываю взгляд от трясущихся рук и, смотря на девушку, спрашиваю:
– Что будет двадцатого?
– На утро двадцатого назначена итоговая операция. – она отводит взгляд. – У отца не получается оживить ребенка с помощью спинного мозга.
– Кто бы сомневался. – ворчу я, а Гаррет бросает на меня предостерегающий взгляд.
– … и поэтому ему нужен… сам мозг. – почти пищит Джудит.
– Что? – соскакиваю с кровати. Страх услышанного оседает в груди. Желание бежать вспыхивает с новой силой. Но я не брошу Рэя, Джервиса и Коди. Но и со своим мозгом прощаться я тоже не желаю.
– Если не выберетесь отсюда. – девушка шумно сглатывает и ежится. – То двадцатого числа, сразу после подъема вы… умрете. Ты и Джервис. Один из вас точно.
Глава одиннадцатая
Говорят: "Ожидание убивает". Лично я в корне не согласна с этим утверждением. В жизни и так слишком много вещей, которые действительно отнимают жизнь, зачем приплюсовывать к этому ещё и ожидание? Алкоголь, сигареты, наркотики, прыжок с двадцать пятого этажа – всё это действительно убивает, что-то быстро, что-то более медленно.
Но ожидание, оно действует иначе, изощрённей, пытливей. Оно изматывает, изнуряет, высасывает все жизненные соки до последней капли. Высушивает тебя настолько сильно, что ты начинаешь сомневаться. А нужно ли это делать? Что если что-то пойдет не так? Для чего это? Что? Зачем? Почему? Множество вопросов гложут мою нервную систему и заставляют бояться дня "Х" ещё больше.
Как я вообще докатилась до такой жизни?
Да плевать! К чертям философию!
Я уже нахожусь в этой точке и не важно, как я тут оказалась. Именно от этого вымышленного крестика, который находится в моей камере, расходятся нити-пути. Главное, выбрать правильный и следовать ему, чтобы не оказаться одной из тех, кто заканчивает свою дорогу в крематории на черном уровне.