Я вернулась?
Я вернулась.
Слеза безумия и счастья скатилась по лицу.
Сейчас я молюсь лишь об одном, чтобы это была обычная больница, а не психлечебница, не думаю, что мама…
Мама! Частота и ритм дыхания превращаются в судорожные всхлипы. Трясущейся рукой прикрываю рот, заглушая истерические звуки. От обилия слез серые часы превращаются в вибрирующее пятно.
Лавина воспоминаний жизни Джорджины Джонс на полном ходу проносится по моей нервной системе.
Я помню!
Я! Всё! Помню!
Кто я и откуда. Где живу. Чем занимаюсь.
Помню абсолютно всё!
Мама, о, Боже, она, наверное, сошла с ума от переживаний. Не представляю, как она беспокоится.
В голову тут же лезут миллионы мыслей, догадок и предположений. Во-первых, я точно не пыталась покончить жизнь самоубийством. Никогда бы этого не сделала!
Ни-ког-да!
Никакое дерьмо жизни не смогло бы заставить меня бросить маму одну. Папа уже оставил её, хоть он и не умер, но факт остается фактом — бросил.
Переношусь в прошлое, в последнее воспоминание нормальной жизни. Жизни "до". Помню, как поднялась к себе в комнату, надела ту самую серую пижаму, а после перед глазами начало плыть. Я хотела позвать маму и дойти до кровати, но не успела сделать ни того, ни другого.
Темнота.
А дальше мыльный пузырь и всё остальное. Мыльный пузырь! Черт! Мне не могло это привидиться или присниться. Это просто невозможно. Я уверена, больше чем на сто процентов, что я была там.
Рэйлан Бейкер.
Рука, закрывавшая утихшие всхлипы, переместилась на сердце. Он выстрелил в меня. Он меня убил! И всё время, что мы были в странном месте, он ни разу не сказал о том, что знает меня. Ни единого чертового раза! А он знает! Заплаканные и припухшие глаза смотрят на тату. В голове смешиваются два момента, тот, что был в обычном мире, и в странном. Его взгляд. То, как он посмотрел на меня в странном мире. Он точно знал кто я! Он знал! Вот ублюдок! Чертов Рэйлан Бейкер! Под тату проглядываются старые шрамы, полученные мной во время тренировок с дядей. Всё помню!
Пытаюсь унять злость. С Рэем я ещё разберусь, а вот остальные: Коди, Лойс, Челси и Дерек мне незнакомы. Никогда с ними не пересекалась и ничего о них не слышала.
Боже, я схожу с ума?! Шестеренки крутятся с такой скоростью, что голова начинает дымиться. Я практически ощущаю запах своих горелых мозгов.
Плевать на всё, я должна увидеть маму. Это куда важнее всего остального. С трудом принимаю сидячее положение. По мне словно проехал танк. Трижды. Каждый сантиметр тела ломит, каждая клетка жалобно пищит.
— М-м-м… — всё тело ноет. Сколько я здесь пробыла? День? Месяц? Год?
Опускаю босые ноги на холодный серый кафель, отрываю задницу от кровати, берусь рукой за капельницу и встаю.
Тело настолько онемело, что я абсолютно не чувствую ног, со всего маху плашмя падаю вперед. Все провода и трубки отрываются от тела, громкий монотонный писк кардиомонитора разносится по палате. Бряк металлического штифта капельницы, упавшего вместе со мной. Брызги раствора, ранее вливаемого в мои вены, вперемешку с осколками стеклянной капельницы моментально разлетаются по полу.
Единственное, что я успела сделать, так это подставить руки и не размозжить нос об этот грустный серый кафель.
Спустя секунду в палату вбегают люди, по голосам — это те самые женщины, что обсуждали шоу за дверью. Они, кудахча, поднимают меня и садят на кресло-каталку. Я словно кукла с головой, набитой ватой. Слова медсестер тонут в воздухе, не доходя до моего сознания. Наблюдаю, как одна из них начинает убирать стекло с пола, вторая подходит ко мне и начинает светить фонариком в глаза, пытаюсь отвернуться. Она прекращает это делать, измеряет мой пульс, и в этот момент в палату входит высокий статный мужчина-врач. Ему примерно пятьдесят лет, но выглядит он замечательно, если не считать темные тени под глазами. Медленно моргая, наблюдаю, как он, подходя ко мне, отсылает медсестер из палаты. Присаживается напротив, и его губы шевелятся в интересных движениях.
Мысленно приказываю себе сосредоточиться и наконец-то услышать хоть что-то. Всматриваюсь в его губы. Он слишком быстро говорит. Возможно, это что-то важное. Прикрываю глаза и пересохшими губами пытаюсь сказать:
— Я… не слы… шу. Вас.
Доктор встает, куда-то отходит. Не надо было так быстро вставать. Неизвестно, сколько времени я провела в лежачем положении. Необдуманный, импульсивный поступок, который привел к падению и потере слуха. Доктор возвращается с небольшим шприцем в руках.
Что за укол? "Нет, погодите!" — хочу крикнуть я, но губы не повинуются, язык присох к нёбу.
Не могу сопротивляться и теряю сознание ещё до того, как игла проникает в мою вену.
Пришла в себя уже в другой палате. Открыла глаза и тут же увидела маму, сидящую на неудобном стуле. Она плакала. Плакала и сжимала мою руку так сильно, что я услышала, как скрипит моя кожа.
— Мам?
— Милая.
И мы заплакали вместе. Увидеть маму, почувствовать касание её рук, ощутить запах цветов, растущих в её огромном саду — это ли не рай? Может мне даровали второй шанс? И выглядит он именно так. Но я не понимаю, почему у меня забрали первый. Не хочу об этом думать, хочу домой.
— Мама, — жалобно шепчу я. — Хочу домой.
Моя красивая и ревущая мама с болью во взгляде отпускает мою руку и, поднимаясь со стула, говорит:
— Я сейчас доктора позову.
Киваю в ответ. Нежно-голубая дверь тихо прикрывается за маминой спиной. Подтягиваю себя на руках и принимаю сидячее положение. Рассматриваю руки, на которых больше нет отвратительных татуировок, которые были выжжены на моём теле. Но тату с зеброй никуда не делось. Что мы имеем?
А. Я жива. И не сомневаюсь в этом.
Б. Я слышу, вижу и чувствую.
В. Необъяснимый страх того, что что-то случится, никуда не делся.
Видимо, я притащила его с собой из чертовых квадратов.
А были ли они? Или нет? Я не сумасшедшая! Хотя какой сумасшедший согласится с тем, что потерял рассудок? Правильно — никакой. Как только выйду из больницы, то первым делом навещу Рэя и врежу ему по лицу, а позже узнаю, правда ли всё, что было, или нет. "Это правда" — настаивает моё подсознание, и от этого волоски на шее встают дыбом.
Мама возвращается вместе с доктором, которого я уже видела ранее. Мужчина занимает мамин стул и, осмотрев меня, спрашивает:
— Как себя чувствуешь?
— Хорошо. — совсем не хорошо. — Можно мне домой?
— Джо, — доктор всматривается в мои глаза. — Ты помнишь что-нибудь?
Этот вопрос ставит меня в ступор. О чем именно он спрашивает? Я точно не скажу ему, что я помню, как носилась по вымышленным квадратам и спасала свою жизнь, которую в итоге отняли те, кому я доверилась. Смотря в глаза мужчины, начинаю подозревать, что всё же схожу с ума, но начинаю говорить то, что скорее всего он хочет от меня услышать:
— Помню, как поднялась в свою комнату и мне стало плохо. Закружилась голова, а потом… потом я потеряла сознание.
— И больше ничего? — допытывается доктор.
Хочу отползти от него как можно дальше. Несмотря на белый халат и легкую улыбку, он не вызывает доверия.
— Нет.
Возможно, я сумасшедшая, но точно не дура и понимаю — говорить о том месте нельзя. Стоит заикнуться о чем-то сверхъестественном или странном, и через час ты окажешься в смирительном доме, поедая чудо-таблетки, которые день за днём превращают тебя в улыбающийся овощ.
— Хорошо. — выдыхает доктор, открывает папку и начинает читать всё, что со мной было за время странной комы неизвестного происхождения. Он говорит настолько заумными словами, что не выдержав, прерываю его.
— Извините, а не могли бы вы говорить на человеческом, не на докторском.
— Да, конечно. — закрывает папку и, смотря мне в глаза, вещает. — Вы поступили к нам в бессознательном состоянии, через час вашего пребывания в больнице, мы констатировали кому. Причину этого состояния мы выяснили благодаря анализам. У вас было отравление психотропными препаратами. Как нам сообщила Арайя, на протяжении полугода вы принимали… определённые таблетки.
— Но это было по предписанию доктора. — в голове всплывает образ миссис Мередит, доктора, к которому я записалась через три дня после возвращения в кампус.
— Пробыв в коме семь дней, вы очнулись. — склоняется ко мне всего на сантиметр, но все мои инстинкты кричат, что он плохой. Это плохой человек. Никакие улыбки и доброжелательные глаза не в силах скрыть его внутреннюю черноту. Доктор тем временем продолжает. — Джорджина, вы хотели покончить жизнь самоубийством?
— Нет. — спокойно отвечаю я. Если я начну истерить, или как-то эмоционировать на этот вопрос, то, боюсь, такое поведение примут за нестабильное эмоциональное состояние.
Доктор перестает улыбаться и, вглядываясь в мои глаза, тихо спрашивает:
— И что мы имеем в центре всего этого.
Сердце обрывается. Я его больше не слушаю. Он только что сказал: "В центре всего"! Он это сказал! Я не ослышалась! Дыхание замирает, но в остальном я стараюсь не показать того, что эти слова как-то повлияли на меня.
Мне страшно.
Хочу посмотреть на маму, но боюсь отвести взгляд от доктора, кажется, он как змея напрыгнет на меня и утащит в Центр Всего. Он знает! Он точно что-то знает! Моё сознание паникует, убегая прочь от этого волка в овечьей шкуре. Но моя оболочка не может себе этого позволить.
— …вы же понимаете? — доносится до меня его вопрос.
— Что простите? — с замиранием сердца переспрашиваю я.
— Вы же понимаете, что сегодня мы не можем вас выписать.
Нет уж, дядя, извини, но я здесь не останусь. Позволяю себе прекратить пялиться на доктора и перевожу, как мне казалось, спокойный взгляд на маму.
— Мам? Позвони папе.
— Он будет с минуты на минуту. — тут же отвечает самый дорогой человек во всех мирах.
Это немного успокаивает. Папа сам доктор и не последний человек в медицине нашего города. Он вытащит меня. Доктор жмурит глаза, подозрительно осматривая моё лицо.