Жизнь неизменно брала вверх над смертью. Казалось, что так будет вечно.
Там же, чуть позже
Cо своей рыжей действительностью Мэри примирилась не сразу. В детстве эти цвета в зеркале были естественны, как мамина улыбка поутру, но потом девчонка пошла в рост и стала подолгу с подозрением изучать в трюмо свой носик - он был тонок, чуть вздернут и очень, очень конопат. Впрочем, скулам, лбу, шее - от солнца всем досталось.
Этот интерес, порой дораставший до болезненного, ушел, лишь стоило ей пересесть со школьного автобуса в разрисованный фургончик с портретом президента Пигасуса1 на капоте. Два года на стоянках с типи-вигвамами дали ей немало, впрочем, немало и забрав взамен - хотя последнее она поняла заметно позже. Но приобретенная уверенность осталась, и на свое отражение Мэри смотрела теперь чуть ли не с благодушием.
Так отчего же вдруг вновь вернулся детский взволнованный зуд, и хочется хоть чуть-чуть да подрумянить скулы? Глупость желания была очевидна, как и причина, но легче от того не становилось.
Причина...
Причина ходила по лагерю во флотской форме и носила на дне выразительных зеленых глаз печальную мечту о несложном счастье.
Мэри разобралась в том не сразу, хоть и пыталась, заинтригованная, не раз. Понимание пришло лишь на третий вечер, когда Светка перед сном по секрету нашептала о бывшей, что не дождалась Арлена на берегу.
Ту потаенную мечту, влекущую и сладкую, хотелось разделить. Намерения смутные, но, несомненно, прекрасные, теснились у Мэри в груди, укорачивая дыхание при встречах. Еще совсем недавно пустота на сердце отдавала тупой тоской о любви - теперь все было иначе, но почему-то ничуть не легче.
Вот и этим утром радостное возбуждение от пробежки Мэри постепенно разменивала на неуютные мысли о главном. Она уже помусолила в руках размякшее земляничное мыло, торопливо побренчала соском рукомойника, храбро плеснула в лицо обжигающе ледяной воды и осталась собою горда: нет, ее такими трудностями не сломить!
"Да я и на большее готова", - рассуждала про себя девушка, протирая покрасневшие кисти на редкость шершавым полотенцем. - "Подумаешь, ждать на берегу... И что, из-за этого бросать?! Нет, я бы с ним так никогда не поступила!"
Вернувшись вслед за Чернобуркой в палатку, Мэри оставила брезентовый полог откинутым и уселась на край спальника. Полоса неяркого света падала теперь ей на лицо, и девушка хмурилась, изучая себя в выпрошенном у подруги карманном зеркальце.
Конечно, любовь мужчины очень украшает женщину, но не показалось ли ей, что она может на это надеяться? Что его взгляд тайком ищет именно ее? Что голос его теплеет при разговоре с ней?
"И, о черт, как мало осталось времени, чтобы понять! Понять его, понять себя..."
От штабной палатки послышался голос Арлена, и Мэри склонила голову к плечу, пытаясь разобрать слова.
Чернобурка понимающе ухмыльнулась:
- Пошли уж, рыжая бестия!
Скулы у Мэри стремительно затекли румянцем. Она порывисто дернула рукой, заправляя за ухо выпавшую прядь, и торопливо нацепила ярко-красную бейсболку.
На улице уже начало теплеть. Около кухни, вдоль врытых в землю столов из строганых досок вовсю шел завтрак. Парила из ведер отварная картошка - бери сколько хочешь, и выстроились рядами небрежно вскрытые консервные банки.
За спинами едоков терлась разочарованная отсутствием тушенки боксериха Фроська. Время от времени собака просовывала лобастую голову между локтями и тяжело вздыхала, изображая неимоверные страдания; ее бархатистые брыли при этом надувались и трепетали, орошая все вокруг слюнями.
- Ря-пуш-ка в томатном соусе, - прочла, взяв в руки банку, Мэри и вопросительно посмотрела на подругу.
- Рыба, - коротко пояснила та и добавила: - Вкусная. Только ударение на первый слог, не на второй.
Мэри уже привыкла к увесистым русским порциям, поэтому картошку накладывала не стесняясь. Вывалила поверх нее рыбу, старательно вытрясла густой темно-красный соус и уселась поближе к торцу стола - туда, где традиционно кучковалось руководство экспедиции. Было интересно послушать, как здесь решаются дела, да и от Арлена недалеко...
- Будешь? - сразу приветливо улыбнулся он ей и качнул в руке литровую банку с мутноватым содержимым.
Вообще-то Мэри была согласна съесть из его рук что угодно, а уж сладковатый березовый сок она была готова пить и пить.
- Обязательно! - воскликнула девушка счастливо и подставила кружку.
Прерванный с их появлением разговор возобновился. Арлен, военрук и директриса тихо обсуждали предстоящее захоронение.
- Наряд от комендатуры будет, - загибая пальцы, докладывал Алексеич, - три залпа, как положено. Председатель сельсовета, коммунисты, ветераны...
Солнце начало пригревать спину, ря-пуш-ка оказалась деликатесом, а голос порой вступающего в беседу Арлена завораживал. О том, что сегодня начался очередной месяц ее пребывания в СССР, Мэри сообразила лишь в самом конце завтрака, сливая в кружку остатки из зачерненного сажей чайника.
- Пятый! - негромко выкрикнула она, собирая внимание на себя.
- Что "пятый"? - доброжелательно блеснули в ее сторону линзы директрисы.
- У меня пятый месяц пошел в СССР! - гордо пояснила Мэри.
- Хороший срок... - пробормотал куда-то под стол военрук.
- И как? - коротко покосившись на него, спросила Яблочкова, - что самое интересное?
- Люди, - уверенно кивнула Мэри. - Сначала я решила, что вы совсем-совсем другие. Потом вдруг поняла, что внутри - такие же самые. А сейчас... - она широким жестом повела рукой с кружкой вокруг себя, - сейчас я думаю, что вы - как мы, но другие.
- О, диалектика Гегеля! - звонко засмеялась Чернобурка. - Узнаю!
"А и правда - пятый месяц", - подумала, удивленно покачивая головой, Мэри. - "Вроде и немного, но какая бездна впечатлений"!
Да, самое важное - людей - она разглядела не сразу, их долго заслоняла внешняя непохожесть местной жизни, проявляющаяся во множестве деталей быта. Отсутствие супермаркетов, длинные сугробы по обочинам улиц, множество газетных стендов и обилие красного в наружной агитации... Ко всему этому надо было привыкнуть.
Вообще, она поначалу наивно полагала, что для понимания этой страны нужно обязательно проникнуться духом коммунистических ритуалов, и раз за разом честно пыталась их постичь. А потом однажды ей вдруг открылось, что даже сами их участники считают все это бессмысленным. Открытие ее ошарашило, потому как вера советских людей в светлое коммунистическое будущее, порой переходящая, с американской точки зрения, в жертвенность, не вызывала сомнений.
"Вероятно", - думала она, - "они хранят эту веру в сердце, в "церкви, что в ребрах", а публичные ритуалы сохранили свое звучание только для поколения, что их породило и сейчас почти ушло. Наверное, это даже уважительно - сохранять все как есть, пока живы эти люди".
Объяснение выглядело логично. Но все равно у Мэри оставалось ощущение, что она не успела понять здесь что-то очень важное, и это ее беспокоило. Впрочем, время еще оставалось.
"А если случится..." - что может случиться, она даже про себя суеверно не проговаривала, но пульс начинал при этом частить, а щеки вспыхивали, - "то времени будет много".
Завтрак постепенно завершился, и отряд, оставив в лагере дежурных, двинулся на последний в этой экспедиции поиск. Стоило чуть пройти по полю, как вокруг стало понемногу темнеть. С востока, гася утреннее свежее солнце, потянулась дымка. Она быстро густела, превращаясь в плотный облачный слой. Пошел по вершинам, по траве ветер, не стесняясь прохватывать людей своими знобкими касаниями. Потом отряд втянулся в угрюмый ельник, и под ногами зачавкали складки тяжелой грязи.
Мэри почувствовала, как вокруг этого дивно начавшегося утра начинает что-то сгущаться, скручиваться - темное и тягучее, лишающее его всякого смысла и счастья. Куда ни кинь взгляд, всюду были ломаные стволы и неопрятный лесной хлам - местами подсохший, местами облепленный грязью, оставшейся после обтаявшего снега.
Лес в глубине своей был еще мертв, даже первые признаки ранней зелени не производили впечатления пробудившейся жизни, уж очень она здесь была тихой и невыраженной. Скорее, это была не жизнь, а смутные намеки на присутствие в мертвом краю чего-то живого. Казалось, что погибшие и безнадежно высохшие, здесь перешептываются, протяжно поскрипывая, сами деревья, неявно и приглушенно, словно бы действительно неживые голоса.
"Как в хоррор-муви", - невольно поежилась Мэри и заозиралась с опаской. - "Хотя, собственно, почему "как"? Сейчас опять примемся собирать черепа как грибы".
Она не знала, сколько убитых тут людей уже никогда не встанут из тяжелых пластов топкой глины. Но после сегодняшнего рассказа Андрея догадывалась, что их много, очень много. Может быть, ей вообще не дано представить сколько, и от этого становилось еще страшнее и неуютнее.
Теперь ее даже смущали аккуратные и ухоженные мемориалы родной страны. А ведь русские, такое впечатление, даже гордятся этой своей неприбранностью и неухоженностью, своими ужасными потерями в прошлом.
Отсюда, из этого леса, крайне неуместной казалась та просьба, исполнить которую она необдуманно подрядилась. Нет, серьезно, вот чем она думала, принимая условия своего нелюбимого государства?!
Не оправдались и настойчивые предупреждения консульских о провокациях и вербовке со стороны зловещего КГБ, и не только у нее - коллеги при встречах лишь пожимали плечами. Никто не пытался продать что-нибудь запрещенное или навязать знакомство и залезть в душу. Даже Светка-Чернобурка стала подругой не сразу, и первоначальный ледок в отношениях Мэри приходилось проламывать самой.
И как же ей, Мэри, повезло, что не пришлось предавать! Никто в ее школе не подошел ни под один перечисленный ЦРУшниками особый признак! От этого она испытывала крайнюю степень облегчения. А ведь, кого ни возьми, что откликающегося на смешную кличку Пашу, что стеснительного до крайности интеллигентного мальчика-армянина или вот этого удивительного Соколова, что походя закручивает вокруг себя и людей, и события - по отношению к каждому из них это было бы предательством. Сейчас, в этом влажном и темном лесу она это отчетливо понимала. И пусть такого не случилось, но само то, что она, Мэри, так легко на такое согласилась, вгоняло ее в стыд.