Взяли они скатерть-самобранку и из того дома поганого ушли.
Свадебку сыграли. И жили счастливо до глубокой старости. И Якуня со своей супругой тоже хорошую жизнь прожили.
Сергей СинякинТри луны над Пригорком
Осень наступала.
Лебеди в Чуйской долине жадно обжирались коноплей, готовясь в сказочный путь, индикоплавы стаями устремились по Волге в Каспийское море, пауки на паутине воздушными десантниками улетали в заволжские степи, рыжие путаны штопали ажурные чулки и наращивали силиконом измятые в летних лесах груди, а в домоуправлениях проверяли заготовленную для зимних гололедов соль. Все было как обычно. Комары роились над степным городком Ленинском; грузчики в Волжском порту вместо пива и портвейна переходили на морозоустойчивую водку; узловатые и морщинистые бомжи, похожие на столетние дубы и вязы, бросали корни на чабанских точках, наливаясь силой от местного навоза; медведь в Арчединском леспромхозе заломал первую березку, готовясь строить берлогу; а Иван Иванович Гусев неторопливо штопал бредень, тщательно следя, чтобы кот Сам-вел персидских кровей не игрался с заготовленными для этих целей клубками нейлоновых нитей.
На цепи по двору бегал черно-оранжевый тарантул, взмахивал черным пушистым брюшком, вскидывал маленькие лапки и скрежетал жвалами – хотелось тарантулу ласки и жирных мух, обижало его хозяйское невнимание, улучив момент, тарантул сцапал молоденькую курицу и унес к себе в конуру, чтобы предаться там с ней тайным паучьим обрядам.
Иван Иванович погрозил будке пальцем, но спасать курицу не стал – вон сколько их бегает по двору, перебирая четырьмя мускулистыми ляжками в редких перьях, с одной хозяйство не оскудеет!
Свинья в больших роговых очках лежала у заготовленных бревен и внимательно читала «Основы свиноводства», которые полагала за религиозное учение и куски заучивала наизусть. Иван Иванович чтению не мешал, резать свинью на сычуг да холодец предстояло лишь в начале декабря – пусть просвещается!
Три муравья из наемных рабочих неторопливо выламывали из печи негодные кирпичи, подготавливая печь к ремонту. Работали муравьи споро, по всему выходило, что к первым морозам они работу закончат. И, слава Богу, по холоду без печи никак нельзя. Иван Иванович оставил работу, прошел на кухню и налил батракам по чашке молока пополам с медом. Муравьи приняли дар с благодарностью, выцедили все без остатка, но за работу принялись с удвоенной энергией. Хорошими работниками были муравьи, а что время от времени сок жучка ламехузы за воротник закладывали, так в том Иван Иванович большого вреда не видел. Сказано в псалмах Давидовых: пьем ендовою, пьем полной мерою, пьем во славу Божию! А раз Господь разрешил, то и никому не возбраняется. Одно плохо, петь муравьи не умели, поэтому сыграть после выпивки что-нибудь казачье у них не получалось, так, только жвалами поскрежещут да тарантула домашнего попугают!
– Здорово, Ваня! – сказал из-за забора подошедший незаметно сосед.
– Здорово, коли не шутишь, – деревенской присказкой отозвался Иван Иванович. – Жарко сегодня!
– Ничего, – сказал сосед. – Скоро жара спадет. Еще вспоминать будем! Вчера передавали, тайфун идет!
– Не в первый раз, – сказал Иван Иванович и отложил чакры в сторону.
– Зря ты ей книги даешь! – сказал сосед, неодобрительно глядя на читающую свинью.
– Это почему же? – благодушно спросил Иван Иванович.
– А вот время придет ее резать – узнаешь! – сказал сосед. – Она тебе столько причин найдет… А то и в Страсбургский суд жалобу подаст!
– Ничего, – махнул рукой Иван Иванович. – Пока ее жалобу разбирать будут, пока ответ придет, его уже читать некому будет. А пока пусть побалует чуток, у них после чтения книг мясных прожилок больше образуется.
Свинья отложила книгу, заложила очками страницу, похрюкивая, прошла по двору и залегла в лужу, что осталась после вчерашнего собрания. Высказываний людских она не слышала, да это и к лучшему, чем потом валерьянкой ее отпаивать и отборные отруби запаривать.
– Бредень у тебя, – сказал сосед, покачивая головой. – Это ж как надо к хозяйству относиться, чтобы такой дырявый бредень иметь?
– За своим смотри, – отрезал Иван Иванович.
Соседа звали Иваном Никифоровичем, и между ними назревала серьезная ссора, но до нее, к счастью, не дошло – из конуры, где плел паучьи тайны тарантул, с взволнованным криком выскочила курица, закружилась, подпрыгивая, по двору.
– Все у тебя не как у людей, – сказал Иван Никифорович и ушел к себе на баз. Слышно было, как он безрадостно кричит на своих гадюк, которые жрали в три горла, а яиц принципиально не несли. Иван Иванович его понимал, бобылем жил Иван Никифорович, а когда живешь бобылем, радоваться совершенно нечему.
Не зря, наверное, про Ивана Никифоровича рассказывали, что он по ночам с крысами в карты играет на интерес. С другой стороны, если бы играл он с ними на интерес, то было бы в доме пусто, известное дело, как крысы в карты играют. А дом у Ивана Никифоровича полной чашей выглядел, у него даже ананасы на грядках росли, желто-зелеными шишками любопытствующих манили.
Иван Иванович собрал недоштопанный бредень, бросил его в сумку, прошелся по двору, приласкал по жесткой шерсти выскочившего из будки тарантула. Скучно ему было. Жена с утра уехала на базар прикупить осьминогов и морских огурцов к столу и тем как-то разнообразить питание. А Иван Иванович остался один, что в последнее время редко бывало. Он прошел в горницу. В горнице стоял холод, под столом сидела бородавчатая жаба и потела, создавая в доме микроклимат. Иван Иванович некоторое время стоял и, покачиваясь с пятки на носок, разглядывал жабу. Жаба желтыми беспокойными глазами смотрела на него. Иван Иванович прошел в кладовку, выбрал из запасов муху пожирнее и, волоча ее за крыло, притащил жабе. Та благодарно квакнула. И ведь как квакнула, вроде бы и голоса почти не подала, а от мухи только слюдянистое крыло осталось. Иван Иванович бережливо поднял крыло и унес в мастерскую – пригодится, когда придется окна стеклить.
Во дворе было тихо, курица, побывавшая в будке у тарантула, вылизывалась длинным и острым белым языком, а сам тарантул уныло гремел цепью. В огороде тоненько и многоголосо требовали полива огурцы, но Иван Иванович их поливать не торопился. Всему свое время. А Настасья Петровна, жена его, этого не понимала, кидалась греметь ведрами всякий раз, когда на огороде шум поднимался. И вот результат – семечки у огурцов стали с большой ноготь Ивана Ивановича, а мякоть жесткая – не для засолки. А последнее время огурцы даже бурой шерстью стали обрастать, коротенькой, правда, ну да все равно неприятно.
Муравьи к тому времени разбросали печь и взялись месить глину. Взявшись за две передние пары рук, они топтали красно-коричневую глину, готовя ее под новые кирпичи, а со стороны казалось, что они хоровод водят или греческий танец «сиртаки» пляшут. Правда, движения у муравьев были неверные, не иначе кто-то из них все-таки сбегал на огород за ламехузой, то-то рядом с кухней дух стоял пряный, эфирный, на муравьиный совсем не похож. И все же работяги они были отменные. Неутомимые и неприхотливые. Хорошо, что в муравейниках стали отпускать обитателей на поденные работы. Солдаты у них тоже неплохие были, в пограничные наряды ходили, начальство нарадоваться не могло, хорошие слова с языка не сходили.
– Бог в помощь, сосед! – сказали лающе у ворот.
Иван Иванович неохотно глянул. Так и есть. У калитки, бесстыдно не пряча розовый с белыми пятнами живот, стоял на задних лапах лохматый рыжий пес. После Дня Смещения все собаки района собрались в стаю и ушли в овраг у Чубатого озера, где пещера была. Накопали нор, язычниками стали. А как их еще называть, если муравьи им в пещере статую Большого Самца вылепили, а собаки ему поклоняться стали? И ведь что интересно, каждый пес, каждая сука норовят в эту пещеру мозговую косточку принести, так что от костей там, говорят, не протолкнуться. Иван Иванович новое сообщество не любил. Во-первых, ходили они, подражая людям, на задних лапах, а того не понимали, что все кобелиные достоинства оттого были как на ладони, а чем-нибудь прикрыть их псы не догадывались, а быть может, даже нарочно возмущали чужую нравственность своим видом. Во-вторых, как-то неожиданно разговаривать собаки стали, а это, сами понимаете, такое обстоятельство, к которому привыкать и привыкать, быть может, не одно столетие. В-третьих, нехристями все они росли, крестным знамением себя не осеняли, в Спасителя не верили.
Поэтому Иван Иванович отозвался неприветливо.
– Чего тебе? – спросил он.
– Лопата есть? – спросил пес. – На время, браток, я отдам.
Вот в это поверить можно. Племя получилось удивительно честное, если и грызлись они когда, так внутри стаи, и сор из пещер да нор своих никогда не выносили. Если взаймы что-то брали, можете не сомневаться, вернут в целости и в срок. Пес стоял в ожидании, и рыжая шерсть на морде была похожа на пену для бритья.
– На кой черт тебе лопата? – буркнул Иван Иванович. – С такими загребущими лапами вообще без лопаты можно обойтись.
– Картошку копаем, – нетерпеливо сказал пес. – Так есть или нет?
Иван Иванович прошел в сарай, долго выбирал лопату. Они у него были на подбор и отточены на совесть, каждую было жалко в чужие руки давать. Поколебавшись, выбрал с коротким черенком, вынес к калитке.
Пес терпеливо ждал, постукивая лохматым хвостом по скамейке.
– Спасибо, – сказал он. – Завтра принесу.
От калитки он пошел на задних лапах, держа лопату на предплечье, но потом, убедившись, что человек на него не смотрит, встал на четыре конечности, схватил лопату в зубы поперек черенка и не побежал, поскакал в сторону своего поселения, высоко выбрасывая в стороны задние лапы. Видать, опоздать боялся, думал, что без него все выкопают. А чего торопился, чудак, если у них в племени все поровну делят? Работал ты, не работал, свою долю все равно получишь. Вот тоже, если подумать, божье наказание. Жили не тужили, погавкал ночью на прохожих, а утром спи себе, сколько душа пожелает, так нет, заговорили, в стаю потянуло, бес бы этот День Смещения побрал!