Иван Иванович вернулся во двор, посидел на скамеечке, рассеянно поглаживая по жесткой шерстке тарантула и слушая, как Иван Никифорович на соседнем дворе ругает власть. Чудак человек, кто же в Москве шевелиться станет и болеть за то, что в провинции происходит? У них самих забот по горло, после Дня Смещения все пошло наперекосяк – и деньги из банков улетают, и попса вся сплошь в рок подалась, престарелая Примадонна по сцене в кожаных штанах девочкой прыгает, козу делает. Говорят, русалки по ночам в Москве-реке рыдают, в Битцевском парке деревья-кровососы разгуливают, и депутатов Государственной думы по ночам кто-то арестовывает, а кто не поймешь. Подъедет к коттеджу на Рублевке машина грузовая крытая, на бортах «Мясо» написано, выскочат хваткие ребята и все – наутро коттедж опечатан государственными печатями, еще СССР, а хозяина и след простыл. Слухов и предположений ходит много, но, как говорится, слухи слухами, а истина где-то рядом. Чего людей зря ругать, когда у них голова об ином болит? Если сделать ничего нельзя, то следует хотя бы надувать щеки и делать вид, что все идет по плану. Главное, не говорить, чей это план и куда все идет. В столице люди сидели опытные, щеки надувать умели, поэтому все и везде утверждали, что все идет по плану. Чаще всех выступал министр чрезвычайных ситуаций, который всех успокаивал и говорил, что чрезвычайных ситуаций у них завались – портфель и маленькая тележка, а потому все чрезвычайные ситуации тщательно спланированы, он любому желающему может план показать: все учтено – от взрыва метана на шахте в Кемерово до падения авиалайнера во Внуково.
К обеду Иван Никифорович унялся. Не слышно его стало, из чего Иван Иванович сделал логический вывод – поспать сосед решил или наоборот – книжку почитать. До книжек Иван Никифорович был великий охотник, во все библиотеки записан был и сам пописывал, для чего завел большую амбарную книгу, в которой отмечал разные интересные сведения, случающиеся иной раз в Сволочке – как летучего человека в сети поймали, как рыбный дождь над Сволочком выпал и все колодцы каспийской килькой забил, как дуб минетный на улицу Партизанскую случайно забрел и каким образом мужики от него пострадали. И многое другое он в этой книге записывал, всю чистую правду, потому что фантазии начисто был лишен, да и трудно придумать, скажем, про отчаянных кротов-шахидов, которые нужник у бабки Николаевой из-за линии взорвали, или про шипастых гадюк, что коров из артели «Свободный труд» по утрам вместо доярок доили, да и про паука-разбойника, что сеть свою ловчую прямо на окраине Сволочка сплел, трудно было бы из головы придумать, особенно, если голова такая, как у Ивана Никифоровича.
Иногда, когда они не дулись друг на друга, Иван Иванович, угощая соседа душистым турецким табачком с собственных грядок, интересовался:
– А про королевских червей на кукурузном поле записал?
– Записал, записал, – успокаивал его Иван Никифорович, затягиваясь душистым самосадом. – Я все записываю!
– А про Ганку, у которой ребенок с тремя глазами родился?
– И про Ганку записал, – говорил Иван Никифорович. – Что ты, Ванька, прямо народный контролер? Я все события для потомства записываю, только кто это читать будет?
– Да это я так, к слову, – вздыхал Иван Иванович. – Кому это надо? Так, душу только отводишь. Ну, пиши, пиши. Ты у нас Никон!
Только такие мирные дни редко случались, чаще они ссорились по разным пустякам. Завидовал ему Иван Никифорович. А чего ж не позавидовать человеку, у которого в доме полный порядок, жена по хозяйству хлопочет, дети из города пусть редко, но приезжают. У самого Ивана Никифоровича единственный сын служил мичманом на подводной лодке в далеком городе Владивостоке, в отпуск ходил раз в три года, а остальное денежным содержанием брал – очень ему хотелось трехкомнатный дом на колесах купить на базе автобуса «Волжанин», спал и видел себя за рулем и на кухне такого дома. Но в дни, когда мичман по полной форме в отпуск приезжал, гудела вся деревня. По полной программе отдыхал мичманок, ко всем земным катаклизмам быстро привыкал, тарантула Ивана Ивановича как родного выглаживал и даже к Чубатому озеру ходил с псами из стаи на разные жизненные темы покалякать. Те его привечали, сокровенными мыслями делились. Мичман говаривал, что таких правильных существ в их округе еще никогда не селилось. Иногда даже договаривался до того, что вот таким бесхитростным и добродушным существам можно и Землю в наследство оставить. Но в целом он мужик был правильный, с кальмарами и дельфинами общий язык находил. В дни его пребывания в деревне Иван Никифорович ходил гордый, блестел, как начищенная асидолом награда, на окружающих со скрытым вызывом поглядывал: ну, моего видели? Каков? Но большую часть времени Иван Никифорович жил один, ругался с соседом по разным ничего не значащим пустякам, шабашников из муравьиного племени на порог не пускал, растил ананасы и водил непонятную дружбу с крысами, хотя каждому известно давно – с крысами дружбу водить, непременно к растрате того, что ты нажил когда-то.
Муравьи к этому времени налепили новых кирпичей из сырца и поставили их сушиться на солнце, прибрали за собой мусор, постоловались накрытым Иваном Ивановичем обедом и пошли к себе в муравейник, что конусной горой, похожей на террикон угольной шахты, чернел за Чубатым озером. Поначалу с этим муравейником одно беспокойство выходило. Район маленький, а охотников в этом муравейнике достаточно, чтобы в самое короткое время все вокруг в безжизненную пустыню превратить. Хорошо, что районное начальство умным оказалось, договора с муравейниками заключило на рабочую силу, а оплату проводило травяной массой с местной силосной фабрики и молоком подслащенным. В накладе никто не оставался, строителями муравьи оказались отменными, в первый же год район отказался от услуг закавказских «шабаев», потому что качество работ у муравьев оказалось куда выше и работали они в две пары лап. А там уже дальше дело пошло, отдельные муравьи в частных хозяйствах работать стали, только вот любовь к соку жука ламехузы их порой подводила, но если руку на сердце положить, кто из мужиков без греха?
Иван Иванович проводил муравьев взглядом, покормил тарантула, курам зерна насыпал и постоял, глядя, как они квохчут и дерутся между собой за корм.
Время подходило для размышлений, и Иван Иванович радовался, что нет дома жены, иначе бы та сейчас ворчала: «Опять поперся на свой бугор! Лучше бы огурцы полил, разве не слышишь, что делается на огороде?»
У свиньи в хлеву загорелся свет, наверное, опять свою книгу читала. А может, и до молитв уже дошла!
Тарантул за день умаялся, лежал в будке, выставив полосатые черно-оранжевые лапы. Можно было бы взять его с собой в степь, пусть бы погонялся за кузнечиками и в ковылях повалялся, но Иван Иванович пожалел паука и свистеть ему не стал, пусть отдохнет перед беспокойной и полной шорохов ночью.
Он прошелся по пустынной улице.
Муравьи гнали с луга раздувшихся от травяного молока зеленовато-бурых тлей. Те жалобно попискивали под ударами бичей, вытягиваясь в бесконечную колонну к чернеющему за озером муравейнику. У муравейника слышался топот занимающихся строевой подготовкой боевых муравьев. Говорят, они уже и в горячих точках наемниками служат, правда, предпочитают, слава Богу, пока еще войска ООН.
Небо над головой постепенно становилось серым от звезд. Привычных созвездий не было – звезды свивались в клубки, спирали, образовывали в небесах алмазно сияющие острова. Большая луна уже всходила на востоке. Желтая, круглая, она была похожа на женское лицо с загадочной улыбкой и татарским раскосом глаз. Селены и Целесты пока еще не было видно, но до восхода их осталось совсем немного времени, не стоило даже и на часы смотреть.
– Опять пошел? – сказал от плетня Иван Никифорович.
– Ну? – отозвался Иван Иванович.
– Делать тебе нечего, – вздохнул сосед. – Сел бы, телевизор поглядел, что в мире деется! А то заходи, в картишки перекинемся.
– А что, прежние партнеры тебя уже не устраивают? – хмыкнул Иван Иванович. – Или поругались?
– Собрание у них сегодня, – признался сосед. – Серьезные вопросы решать надумали. Значит, не зайдешь? Самогоночка есть.
– Не сегодня, – сказал Иван Иванович строго.
– Ну, иди, иди, – разрешил сосед. – Свихнешься ты на этом пригорке, Ванька!
Пригорок был виден издалека. На нем росли две березы, да и пруд был рядом, поэтому под деревьями всегда было прохладно. Поначалу березок было три, но одну спилил какой-то гад, правда, пенек после нее остался удобный, на него-то Иван Иванович и присел. Над Сволочком светились звезды, их становилось все больше и больше, они медленно проявлялись на небесах, словно те были фотографической пластинкой. Луна уже круто поднялась вверх, над горизонтом ближе к югу повис молочный серп Селены, да и Целеста уже казала острый рожок над черной извилистой полоской далекого леса. Сколько звезд было на небе, сколько звезд!
Ученые говорили, что не было никакого Дня Смещения, просто галактический рукав, в который входила Земля, попал в гравитационный циклон. Сотни тысяч звезд погасли и превратились в прах, а Солнечной системе несказанно повезло – перебросило ее целой и невредимой в центр Галактики. Но никто ведь так и не смог объяснить, почему радиоактивные элементы перестали излучать и распадаться, почему нефти и газа не стало, почему собаки заговорили, свиньи читать начали, а муравьи вымахали больше человека. Нет, далеко науке до того, чтобы понять замыслы Божьи!
Небеса были чистыми, на западе, где еще тлела полоска зари, высветилось скопление Арка, напоминающее человеческий череп, вытянулся трехголовый Звездный дракон, а прямо над головой сияли разноцветными звездочками Три клубка. Звезды дышали бессмертием и вечностью, смотреть на них было страшно и заманчиво, звезды будили мысли о человеческом несовершенстве и фатальности человеческого бытия. Изменилось положение планеты в пространстве, но не состояние дел на ней.