Ночью, зябким лягушонком лежа рядом с Гошкой, она рисовала у него на груди узоры тоненьким пальчиком.
– Знаешь, Минин, мне с тобой так спокойно. Ты не думай, я за тебя замуж не рвусь, просто мне нравится, как ты за мной ухаживаешь. Такие цветы даришь, обалдеть! Поехали завтра за Волгу? Побродим по лесу. Знаешь, я люблю ходить по лесу. Идешь, зеленые кусты вокруг, на них, блин, пауки паутину свою плетут. А утром на паутине роса капельками. Слушай, Минин, поехали, может, ты тогда такую картину нарисуешь!
– Напишешь, – поправлял ее Гоша.
– Да какая разница, – тихо смеялась Вика. – А потом у тебя ее купят за миллион баксов, и мы поедем в Африку. Возьмешь меня в Африку? Блин, всю жизнь хотела на слонов и обезьян посмотреть. И еще крокодилов.
И утром они ехали в заволжский лес, бродили среди дубов, кидали камни в ерик, купались, занимались любовью в нежном осиннике, смотрели в небеса. Времени на прежние выпивки как-то уже не хватало. Компания потихонечку рассосалась, но Гоша Минин об этом не особенно жалел.
Иногда, когда Вики не было, он отправлялся в картину «В ожидании запчастей», где все было по-прежнему. Это он, Гоша, думал, что механизаторы ждут запчастей, на самом деле они своего человека в сельпо за водкой гоняли.
– Слышь, Гошка, – строго сказал комбайнер Иван Иванович. – Пора бы и честь знать. Раз посидел на халяву, другой… Проставляться не думаешь?
– А как же! – пообещал Минин.
– Смотри, – предупредил мотоциклист Коська, который ездил за водкой. – Другой раз с пустыми руками и не появляйся!
От поля подошел штурвальный Веня, размял пальцами колос, озабоченно сказал:
– Осыпается уже, Иван Иванович! Боюсь, без зерна останемся.
– Ты мне зубы не заговаривай, – сказал Иван Иванович. – Допил, гад, водку?
– Так ее там всего стопочка и оставалась, – сказал штурвальный Веня. – И теплая она уже была. Я уж потом и сам жалел, что глотнул.
– Да откуда же ей холодной взяться? – рассудительно прикинул Иван Иванович. – Чай, в магазине холодильников для нее нет.
– Я принесу, – пообещал Минин.
А потом они сидели у края поля, курили сигареты Минина и разговаривали о разных житейских делах. Деревня, в которой жили Иван Иванович и его подручные, называлась Касимово, с каждым годом людей в ней оставалось все меньше, но не потому, что народ мер, многие просто уезжали, не видя никаких перспектив в сельской жизни. «Это не мы пьем, – втолковывал Иван Иванович. – Это душа требует! В шестидесятые годы у нас, почитай, почти пятьсот дворов было, а сейчас хорошо, если сотня осталась. А сколько домов без людей стоит! Скоро вообще деревня помрет. Врачи к нам не едут, ежели хворь какая, то приходится в райцентр добираться. А школа у нас восьмилетняя, потом дети в интернате учатся. Такие дела. У вас там, в городе, и не знают ничего про наши дела».
И купальщицы говорили о том же.
– Скучно у нас, – сказала старшеклассница Нина.
Минин старался не смотреть на ее ноги и грудки, тугими мячиками выпирающие из бюстгальтера бикини.
– Я как школу закончила, – сказала Нина, – сразу в библиотеку работать пошла. Не в доярки же! А здесь зарплата такая, что удавиться хочется. И мужиков у нас в деревне нет, одни пьяницы. Мать талдычит: замуж пора, замуж пора! А за кого выходить? За Петю Сорокина, который двадцать четыре часа в сутки не просыхает? За Лешу Косоротова? Так он дебил настоящий, на его улыбку достаточно поглядеть, чтобы понять, как ты с ним жить будешь. Тошно, Гоша!
– Так уезжай, – посоветовал Минин.
– А куда? Мать болеет, отец, как ему ногу на пилораме отрезало, пьет постоянно. Легко сказать, уезжай. Для того чтобы устроиться, деньги нужны. А где их взять?
– Работать пойдешь.
– Кем? – вздохнула Нина. – Специальности у меня нет никакой, а в городе, говорят, только за квартиру почти три тысячи, а, может, и поболее платить надо. Тогда уж точно на панель придется идти, как Зойка Михайлова.
Минину Нину жалко было, но вот как ей помочь, он даже не представлял, а потому к купальщицам заглядывал редко.
Мастерская его заполнилась незаконченными натюрмортами. И только Минин знал, что они были вполне законченными – иначе где бы он брал хорошее вино и отменные фрукты, которыми угощал Вику? Больше всего она любила большие желтые в коричневую крапинку груши, которые таяли во рту, оставляя после себя сладость и привкус ситро «Дюшес».
– У нас во дворе такие росли, – смеялась она. – А груша была высокая, я раз полезла на дерево и навернулась с самой верхотуры. Даже шрам остался, посмотри!
И Минин смотрел, а потом принимался целовать маленькую белую полоску шрама на твердом стройном бедре, а сами знаете, куда в конце концов такие поцелуи заводят. Не мне это вам объяснять, взрослые ведь люди.
Отдышавшись и постепенно приходя в себя, Вика вытирала благодарные слезы, шептала:
– Минин, я сегодня водолазочку в «Минимаксе» видела обалденную. Знаешь, как ты бы в ней смотрелся! А потом тебе еще надо трубку купить. Я читала, все художники трубки курили. И Симонов тоже.
– Так он поэт, – возражал Гоша.
– Да я знаю, я его книжку читала. «Жди меня» называется. Знаешь, какие у него ловкие стихи? Блин, слезу выдавливают. А в самом конце книги фотографии. Он молодой, ну такой лапочка. И с трубкой, блин, во рту.
– Слушай, Вика, – удивлялся Минин. – Ну какой из тебя тренер? Ты сама еще девчонка.
Девочка забрасывала ему на живот белую ногу, заглядывала в глаза, возражала:
– Ты меня, Минин, совсем не знаешь. Я ведь и строгой могу быть! – и командно звонким голосом приказала: – Минин, к снаряду! Приготовиться Мирзозюкину!
– А кто это такой, Мирзозюкин? – наваливаясь и ревниво ища губы, спрашивал Гоша.
Вика со счастливым смехом уворачивалась, потом смирялась, сама подставляла губы и после затяжного поцелуя с легкой одышкой шептала:
– Откуда я знаю? Это я сама придумала. Правда, ведь гадкая фамилия? Мирзозюкин!
Замирала, глядя Минину в глаза.
– Минин, что ты делаешь? Перестань! Я знаешь как устала! На мне словно весь день воду возили, – и тянулась к нему губами, закрыв глаза. – Ну, хорошо, хорошо, только в последний раз, мне завтра четыреста метров в зачет бежать!
Глава 5
В квартиру Минина Вика вошла тоже буднично и обыкновенно.
Вошла, огляделась по сторонам, укоризненно посмотрела на Гошу.
– Слушай, Минин, ты когда здесь последний раз убирал? У тебя даже на полу слой пыли!
Переоделась в его старую рубаху и принялась за уборку.
Рубаха ей была как платье.
Минин сидел на тахте и с удовольствием смотрел на подругу, боясь себе признаться, что он привык уже к ней, так привык, что просто не может без нее. А она кружилась по комнатам, что-то задорно напевая, сдувая со лба постоянно падающую вниз челку, и прямо на глазах происходило чудо – впервые после смерти матери в дом входили порядок и чистота.
– Минин, у тебя «Абсолют» есть? – крикнула она с кухни.
– Какой еще абсолют? – удивился Гоша.
– Ну, которым посуду моют. Ты же, блин, их года три только споласкивал, их даже в руки противно взять!
Пришла усталая, раскинулась на диване, забрасывая голые ноги Минину на колени.
– Ну ты, Минин, унавозился! Аж взопрела! – дрыгнула ногой, отгоняя назойливую, как муха, руку Гоши. – Отстань! Мне сейчас ванную принять надо. У тебя там шампунь какой-нибудь есть? Я что-то не видела. Мне вообще-то итальянский ужасно нравится, «Леди Яблоко» называется.
«Надо нарисовать, – подумал Минин. – Только перед этим зайти в магазин и посмотреть, как он выглядит».
– Я вчера курсовую работу написала, – сказала Вика, глядя в потолок. – Музыкальная ритмика как элемент тренировки.
– И как? – осуществляя легкую разведку пальцами, спросил Гоша.
– Еще не проверили, – Вика села, сбрасывая ноги на пол. – Все. Не лезь. Я в ванную пошла. А ты подумай, что есть будем. Я ведь проголодалась, когда всю эту грязь выносила!
И унеслась в ванную, дробно стуча босыми пятками своих спортивных ножек по паркету полов. В ванной зажурчала вода, потом зашумел душ, слышно было, как Вика напевает что-то из репертуара Аллы Пугачевой. Минин с улыбкой посидел на диване, потом встал и пошел на кухню. Там все сияло чистотой, даже тарелки были вымыты до хруста. Он полез за холодильник, достал бутылку «Божоле» урожая тысяча семьсот двадцать третьего года, которую он подсмотрел в музее вин и нарисовал в два вечера. А в холодильнике давно уже томились фрукты, розоватая семга и форель, сыр, коробка конфет «Ассорти», огромные и зеленые польские яблоки и крапчатые бананы из Гвинеи-Бисау. Все это заняло свое место на столе и выглядело так празднично, так красиво, что Минин пожалел об отсутствии у него бокалов, в которые всегда полагалось наливать вина.
– Минин! – позвали из ванной. – Будь другом, притарань мне рюкзачок!
С рюкзачком подруги в руке Гоша подошел к дверям ванной.
– А зачем он тебе?
Дверь открылась, и его встретила сияющая улыбка, гордо вздернутый нос и темные от воды волосы;
– Как это зачем? – удивилась Вика. – Там у меня свежие трусики лежат! Слушай, Минин, ну раз уж ты здесь, может, ты мне спинку потрешь?
Позже уже, за столом, сидя в любимой рубашке Минина и разглядывая выставленное Гошей гастрономическое великолепие, растроганно сказала:
– Ну, Минин, ты даешь! Умеешь ты устроить девушке праздник!
Встала, обняла Гошу со спины сильными руками в редких веснушках, нежно поцеловала в ухо.
– А постель ты постелил? – разочарованно вздохнула: – Ну вот, блин, я так и знала!
Ночью они стояли на балконе и смотрели на звезды.
– Знаешь, Минин, – доверительно сказала Вика, уютно устраиваясь под его рукой. – Вот было бы хорошо, если бы был такой остров, на котором бы жили только хорошие люди, и у нас там имелся свой дом. Мы бы ходили к другим в гости, купались бы в море, и ты рисовал бы свои картины. А я бы учила негритят спортивной гимнастике и акробатике. Мне надо за жизнь обязательно воспитать чемпиона мира или Олимпийских игр, чтобы не говорили, что я зря училась в институте. Только надо, чтобы обязательно на острове росли бананы и яблоки, я их ужасно люблю!