Он глубоко вздохнул, взялся за подрамник и вошел в свою последнюю картину, как входят в свою комнату – уверенно и навсегда.
Нахлынувшая волна замочила ноги.
Послышался крик чаек – пронзительный и печальный, словно за спиной Минина закрывали двери в его прошлую жизнь.
Тоненькая маленькая гибкая женщина смотрела на него из-под руки.
– Минин! Гошка! – закричала Вика радостно и – сумасшедшая, желанная! – побежала ему навстречу по самой кромке океана, разбрасывая стройными босыми ногами голубые искры, высеченные из изумрудных волн.
Царицын, 30 апреля – 5 мая 2005
Анатолий ДанильченкоБуква
Чертенок маялся бездельем. Он сидел на крыше высокого дома и, оглядывая раскинувшийся внизу город, раздумывал, кому бы из людей и какую пакость сотворить. Серьезной, ответственной работы, такой как искушение верующих, на земле осталось мало: в бога люди не верили – черти уже давно отвадили их от церкви, вселив в души наплевательское отношение ко всему святому; пьянством, развратом и другими непотребными вещами искушать не составляло труда; гордыня, жадность, двуличие, злоба, лесть, чванство – все это шло самотеком, от родителей к детям, от начальства к подчиненным.
В общем, черти гоняли лодыря и понемногу жирели.
Когда же где-нибудь случайно обнаруживался верующий, то шефство над ним совет чертей поручал черту посолиднее, с опытом. Чертенку таких дел не доверяли, считая его недостаточно серьезным. А все от его веселого нрава и маленького роста. И хотя Чертенок был чертом достаточно взрослым, его продолжали называть этим уменьшительным именем. Чертенок смирился и на ответственные дела не претендовал – занимался мелкими проказами, устраивая всякие пакости уже не верующим в бога людям.
Правда, люди и в чертей не верили. Но это даже хорошо, это чертям на лапу.
Не верят, значит, не опасаются, души их для чертей открыты нараспашку – бери тепленькими, не заметят, не перекрестятся. Да и как тут заметишь, когда они и забыли, что у них и души-то есть.
Чертенок поскреб своим желтым когтем в затылке, зевнул до ломоты в челюстях и хотел было перебраться в другой город, но вдруг заметил интересную афишу на стене близлежащего здания. Афиша изображала рыхлое, оплывшее лицо с картофельным носом и гласила, что Борнов – кандидат в депутаты. В это время у людей шла предвыборная кампания и похожие афиши были расклеены повсюду.
– Бор-нов. – Чертенок лукаво ухмыльнулся и подумал: «А тут ведь хорошенькая пакость может получиться. Вот потеха-то будет!» И, вильнув облезлым хвостом, он молнией устремился к центру города.
…Борнов сидел в своем кабинете за широким массивным столом. На уголке, как обычно, лежали свежие газеты, он просмотрел центральные – ничего серьезного – и взял местную, «свою» газету. На первой полосе был помещен его портрет. Художник мастерски подретушировал фотографию, отчего Борнов вышел на портрете моложе лет на десять. Кандидат в депутаты взирал на свое лицо и испытывал довольство.
Подумав о предстоящих выборах, он вдруг вспомнил выборы предыдущие. Тогда он не набрал нужного процента голосов, и незыблемое, установившееся раз и навсегда положение его стало на какое-то время достаточно шатким. Удивительно, невероятно, беспрецедентно, однако голосов он не добрал, не говоря уже о единодушной поддержке, избирательской активности и прочих пропагандистских штучках. Он тогда сделал все, чтобы скрыть результаты выборов, и скрыл от общественности, что, в общем, не составляло труда. Но они стали известны в верхах. Ну и что, спрашивается? А ничего! Он был нужен верхам, и нужен именно здесь, на этом месте. А выборы, голоса, проценты – это все для быдла, а для него, Борнова, основной показатель – хозяйственные достижения, это посерьезнее, это дело государственное.
И все же неприятно, когда тебе так откровенно выражают недоверие. Не опасно, считай, безобидно. Но – неприятно.
«А-а, да плевать!» – отмахнулся Борнов от неприятных воспоминаний и, перенося взгляд с портрета на текст, произнес вслух:
– Ну-ну, что они тут накарябали?
В это время Чертенок, проникший в кабинет через раскрытую форточку и устроившийся за спиной у Борнова, протянул из-за его плеча лапу и мгновенно выхватил из печатной строки одну букву. Остальные буквы тут же сошлись, заполнив образовавшуюся пустоту.
Борнов стал читать и вздрогнул, будто его ударило током.
– Что за черт!
Он встряхнул головой и снова уставился в газету.
Текст был прежним, лишь в его фамилии недоставало буквы «н». В это не верилось, это было черт-те что! Он протер глаза и в третий раз прочитал свою фамилию – внимательно, отделяя каждую букву. Но ничего не изменилось. Крупным жирным шрифтом было четко напечатано: «Боров».
«Боров, – повторил он про себя. – Боров!»
– Ну-у!.. – выдохнул Борнов, захлебываясь от гнева, и схватился за телефонную трубку.
– Слушаю, – тут же раздался голос редактора газеты.
– Ты читаешь свою газету или недосуг? – спросил отрывисто Борнов.
– Я… я не понимаю вас.
– Так прочитай – поймешь!
– Что именно? Я вычитывал номер, все как будто… – залепетал редактор потерянно.
– Ах, как будто. То-то и оно, что «как будто», – ухватился Борнов за первое попавшееся слово и закончил дрожащим от злости голосом: – Прочитай информацию обо мне.
Он бросил трубку и поднялся, да так резко, что Чертенок едва успел отскочить в сторону.
«Заварилось», – подумал Чертенок и тихонько хихикнул.
Борнов вздрогнул, огляделся и, конечно же ничего не увидев, нервно забегал по кабинету, то и дело поглядывая на телефон. Сейчас позвонит редактор и примется лебезить, просить прощения, извиняться. Ну нет, это ему так не пройдет. «Выгоню, – распалял себя Борнов. – Сниму с редакторов! Зажрался на государственных харчах. Я ему и дачу возле своей, я ему… А он мне такую свинью подсовывает. Такую информацию дает. Обо мне! Что же тогда о других? Опечатка… Хотя подожди-ка. – Он остановился, осененный мыслью. – Подожди-ка, не опечатка это, не-ет. Провокация! Точно. Предвыборная кампания… Эге-ге, тут дело посерьезнее».
Подойдя к телефону, он соединился с человеком, который всегда ходил в штатском, хотя имел достаточно высокое воинское звание.
– Слушаю вас, – отозвался человек в штатском.
– Приветствую, дорогой. Вот хорошо, что я тебя застал. Ты сегодня читал местную?
– Читал.
– И ничего не заметил?
– Да нет, не заметил. А что такое?
– А я думал, в вашей конторе все замечают, – съязвил Борнов. – Тут одно дельце есть, приезжай.
Между тем редактор не звонил, и это еще больше раздражало Борнова. «Испугался, ищет выход, – подумал он. – Не найдешь, не старайся. И не отмолчишься. Я тебе отмолчусь!»
И тут редактор позвонил.
– Я все перечитал и не могу понять, что вызвало ваше неудовольствие. Биография выверена, отдел кадров давал. Может быть, какая неточность?
– Ты что, ослеп? И при чем тут биография? – взорвался Борнов.
– Я не пойму…
– Носом торкаю – и не видит. Ну, сейчас поймешь! Читай подпись.
– Читаю. Тут ваше имя, отчество, фамилия, текст…
– Не надо текста. Фамилию читай, по слогам!
– «Бор-нов», – прочитал редактор.
– Ну, прозрел, наконец?
– Нет, ничего не замечаю.
– В фамилии все буквы на месте? – спросил Борнов уже спокойнее и еще раз посмотрел в свою газету.
– Все.
– Хм, теперь я не пойму… Ладно, приезжай ко мне и газету прихвати.
Борнов задумался. Что же получается – опечатка в какой-то части тиража? Видимо, так оно и есть. Значит, все-таки не опечатка, а провокация. Сделано с умыслом – вызвать насмешки, кривотолки, в конечном счете подорвать авторитет накануне выборов.
Он позвал секретаршу и распорядился:
– Соберите свободных курьеров, сектор печати и дайте задание скупить во всех ближайших киосках сегодняшний номер нашей газеты. Это первое. Позвоните, пусть приостановят продажу газеты и рассылку, где успеют. Так. Заведующего печатью – ко мне, вызвать также начальника контроля, чтобы явился с подписанным им номером. Все это срочно.
Секретарша закончила летающим по бумаге карандашом заносить в блокнот распоряжения и подняла глаза.
– Вы просили напомнить, что в двенадцать тридцать совещание директоров. В основном съехались, собираются в малом зале.
Борнов совершенно забыл, что назначил совещание, и теперь недовольно поморщился: какое к черту совещание! Съехались, разъедутся, на то им и выделяются машины.
– Отменить, – распорядился он. – Перенесите на завтра, на такое же время.
«Вот это да! – торжествовал Чертенок. – Вот это заварилось. Сорвать совещание директоров – о таком Чертенку и не мечталось. Директора – люди солидные, заслуженные, и хотя разъедутся безропотно, но про себя да еще перед своими женами перемелют косточки Борнову. Ах, как перемелют! И мною же, чертом, крыть его будут. Хорошо-о».
Первым по вызову явился заведующий печатью Буковкин, сухой, подтянутый мужчина в летах, застегнутый на все пуговички, в темном костюме, как футляр, защелкнутый на хитроумный замок. Это действовало безотказно: всякий посетитель сразу же, с порога, проникался трепетом, настраивался на деловой лад (здесь не место шуткам), прятал, если она только была, радушную улыбку, четко уясняя себе, что такой футляр без особого ключика открыть даже не пытайся.
Молодых не брали в штат Учреждения, преследуя те же цели, и еще потому, что молодому занять пост зама было просто невозможно. Для этого надо было пройти все ступени служебной лестницы, усвоить все хитросплетения управленческой системы, всю казуистику отношений между управляющим и подчиненными, мельчайшие нюансы канцеляризма и прочее, и прочее, на что уходили годы. Беду здесь видели не в отсутствии природного ума и деловой энергичности. Для исполнения существовали специалисты, помощники, консультанты, референты – все те, кто делал дело. В Учреждение подбирали людей, как считалось, наиболее достойных – уравновешенных, холодно спокойных. Несдержанность и открытое раздражение мог себе позволить только руководитель. Но это уж как водится. Всякое ограничение существует для подчиненных, а не для начальника. И ничего тут не поделаешь, так было во все времена: тот, кто творит законы, делает их для себя удобными. А станут неудобными, нетрудно и переменить.