Мужчинам удалось посадить стюардессу, и она смолкла, безвольно запрокинув голову.
Расстегивая на ходу сумочку, к ним подошла женщина в сиреневом костюме.
– Я врач. Опустите ее, – приказала она.
Мужчины повиновались и опустили девушку на спину. Лицо ее покрывалось сероватой бледностью. Вокруг плотным кольцом стояли пассажиры рейса № 1302. Женщина приподняла голову стюардессы и поднесла флакончик, видать с нашатырным спиртом, к ее носу. Та отвернулась.
– Отойдите! – махнула рукой женщина. – Дайте воздуху! – И стала расстегивать униформу на груди девушки.
Все повиновались, и я в том числе, но прежде чем отойти, еще раз оглянулся и увидел то, чего не должно было быть ни по какой теории вероятности – полоску ожога на левой оголенной груди стюардессы.
Между тем с подошедшего теплохода в носовой его части опустили под наклоном деревянные сходни, и пассажиры гуськом стали подниматься на борт.
Я стоял в стороне от образовавшейся очереди, почти у самой воды, приходя в себя, и не сразу обратил внимание на то, как «Казанка», вспоров днищем песок, остановилась метрах в трех от меня.
– Садись, шеф, подброшу к пристани!
Загорелый до черноты худощавый мужчина неопределенного возраста, с морщинистым лицом и выгоревшими волосами, сидел в одних синих плавках на корме дюралевой лодки, держась правой рукой за рычаг подвесного мотора. На его предплечье была вытатуирована русалка с веслом.
Я посмотрел на медленно подвигающуюся очередь к сходням, на поднятое крыло нашего самолета, увидел, что стюардесса пришла в себя и, поддерживаемая под руку женщиной-врачом, идет к теплоходу, что подошел катер с людьми в форме гражданской авиации, и они вместе с членами экипажа стали в тень самолета, и… переступил через борт «Казанки».
Я все еще находился будто в тумане, а монотонные удары лодки о воду усиливали это состояние, погружая меня в тягучую дрему. И поэтому я не сразу заметил, что вираж наш несколько затянулся и за спиною мужчины на корме все еще маячит высокий правый берег, куда мы и должны были держать курс. Я оглянулся и увидел по ходу заросший берег поймы.
Мужчина уловил мое недоумение.
– Садок с рыбой захватим, – пояснил он. – Это недалеко.
И, сбавив скорость, направил лодку в какой-то узкий проран, как в туннель: деревья, росшие по его берегам, смыкались над водою кронами. Проплыв метров двести по извилистому руслу, мужчина заглушил мотор, и лодка, замедляя ход, ткнулась носом в трухлявый ствол сухого дерева в два обхвата толщиною.
– Приехали, – сказал мужчина, доставая из-под сиденья мятую пачку сигарет. – Перекурить не хочешь?
Перекурить не мешало, и я достал свою пачку. Никакого садка в воде не было видно. Поверхность ерика (это был, скорее всего, ерик, а не проран) сплошь покрывала ряска светло-зеленым ковром. Вода цвела. У меня было время рассмотреть своего «гондольера». Типичный браконьер лет сорока. Особо выделялись у него пронзительно-голубые глаза, от уголков которых к вискам лучились незагорелые от частого прищуривания участки кожи. Свою последнюю статью я хотел озаглавить «Ковбои пресных водоемов» (действительно: прерия – водная гладь, мустанг – дюралька с форсированным двигателем, лассо – стометровая завозная с коваными крючками), но главный редактор узрел в этом идеализацию браконьерского промысла и зарубил название.
Но что это так дрожит рука с сигаретой у моего ковбоя? Он сам обратил на это внимание и, сделав несколько глубоких затяжек, выбросил окурок в воду. К нему тотчас устремились мальки.
Мужчина достал со дна лодки что-то завернутое в тряпку, стал разматывать.
– Приехали, говорю, – повторил он. – Вернее, приплыли.
И направил на меня ствол обреза. Он был похож на старинный пистолет. Сухо щелкнул взведенный курок.
– В чем дело? – спросил я, чувствуя, как деревенеют мускулы лица.
– Выходи, – тихо сказал мужчина, указывая стволом на берег.
– Деньги у меня здесь, – толкаю ногою дипломат и уточняю: – Не очень, правда, много после отпуска.
Мужчина зло усмехнулся.
– Бери свой чемодан с бабками и выходи.
Ничего не понимаю. Что ему от меня нужно? Так и спрашиваю:
– Что вам от меня нужно?
– Чтобы ты вышел из лодки.
Элементарное хулиганство! Завез в эти заросли, чтобы после рассказать своим собутыльникам, как «подбросил» к пристани одного интеллигента.
– Вы меня с кем-то путаете, – стараясь выглядеть спокойным, говорю ему. – Я первый раз вас вижу.
– Я тоже первый раз тебя вижу, не считая твоей фотографии.
– Фотографии… Кто показал?
– Тот, кому ты наступил на хвост.
– Я никому не наступал на хвост…
– Для меня это не имеет значения.
Шелестя слюдяными крыльями, на ствол ружья опустилась стрекоза и замерла.
– И я ничего такого не сделал, за что меня нужно было убить. Если кого-то задели мои очерки о браконьерах… то в них я не указал ни одной настоящей фамилии.
Человек на корме усмехнулся.
– А для этого и не обязательно называть фамилии. Вот ты, например, не знаешь, кто я по паспорту, но достаточно тебе в этих самых очерках упомянуть ну хотя бы это (человек двинул плечом в мою сторону, показывая татуировку), чтобы всем до Астрахани стало ясно, о ком идет речь.
Не правда ли, интересная литературная дискуссия под прицелом дробовика?
– Но это не имеет никакой юридической силы! – не совсем вразумительно воскликнул я. – И конкретно: чем я навредил лично Вам?
– Лично мне? – человек пожал плечами. – Мне ничем.
– Значит, Вас наняли?
– Считай, как хочешь…
Во мне закипела злость.
– Ну и как сейчас оплачивается труд наемного убийцы? Сколько ты получишь за мою жизнь?
Я увидел, как заходили желваки на скулах мужчины.
– Сколько я получу?! – зашипел он, и обрез задергался в его руках. – То, что я получу, ни за какие деньги не купишь. Это жизнь моей дочери. Ясно теперь?
Ясно-то ясно… но что-то здесь не так, что-то здесь не вяжется.
– Послушай! А ты уверен, что я тот самый, что и на фотографии? – ухватился я за эту мысль, как за соломинку. – Я не сомневаюсь, что я не тот! Произошла ошибка!
Мужчина отрицательно покачал головою. Стрекоза слетела со ствола ружья. С деревьев в воду что-то капало.
– Разве ты не Евгений Новак? – спросил он.
От неожиданности я утвердительно кивнул. Моя фамилия прозвучала как грозовой разряд.
– Вот видишь, – мужчина криво усмехнулся одной половиной рта, – так что никакой промашки не будет.
Меня покоробил его каламбур.
– Вас видело много людей, когда я садился в лодку, – убеждал я больше себя, чем его.
– Там было много лодок.
– Но кто-нибудь запомнил и скажет…
– Хрен с ними! – мужчина пытался завести себя. Корму лодки тихонько сносило течением влево, и по худому торсу мужчины, покачиваясь, скользили расплывчатые тени листьев и веток. – Мне все равно!.. Я за свою дочь (его всего передернуло) не то что тебя, а весь город…
Я решил не реагировать на его вспышку, чтобы не усиливать напряженность, но он уже и так достиг своей цели, взвинтив себя образом дочери до того состояния, когда только лишь нажатие указательного пальца приносит облегчение и разрядку.
– Хватит базарить, выходи! – мужчина торопился, пока не прошло состояние взвинченности. Интуитивно я почувствовал, что ему раньше не приходилось стрелять в людей.
– А зачем выходить? Ты и так меня можешь прикончить.
И тут я услышал от него то, что поколебало уверенность в моей интуиции:
– А кто после будет выгребать твои мозги из лодки?
Я понял, что вести с ним какие-то еще переговоры бесполезно.
И сразу все стало мне безразлично, а в голове только одна мысль – поскорее бы это закончилось.
Я поднялся (ствол обреза тоже), перешагнул ногою через низкий борт, наступив на толстую (с руку) ветку сухого дерева. Ветка спружинила, подалась в сторону и… что произошло, я не сразу сообразил: нарастающий скрип, перешедший в треск, движение чего-то большого и непонятного, крик ужаса у меня за спиною, выстрел, удар.
Нос лодки, подпрыгнув вместе с моею ногою метра на полтора, сработал как катапульта. Сделав чуть ли не сальто, я больно ударился спиною о берег.
Повернувшись на бок, поднял голову… Ни лодки, ни мужика с обрезом. Вернее, нос лодки торчал из воды, сама же она была придавлена стволом сухого дерева, которое еще несколько мгновений назад стояло на берегу, а сейчас раскачивалось на поверхности ерика…
Наступив на ветку, как на плечо рычага, я добавил свои семьдесят пять килограммов веса к тем четырем-пяти тоннам ствола, и этого оказалось достаточно, чтобы нарушилось зыбкое равновесие перегнившего у основания дерева и оно завалилось на лодку, вдавив того с обрезом в подвесной мотор.
Минуты две я сидел на траве, тупо уставившись на моего спасителя, по морщинистой коре которого беспорядочно бегали муравьи, какие-то красные козявки, сидел и отходил от гипноза бездны, в которую мне пришлось заглянуть.
Поднялся и почувствовал тупую боль в паху. Еще бы! – такой толчок в левую ногу. Могло быть и хуже. Вспомнил про дипломат. Его течением отнесло метров на десять и прибило к берегу. Прихрамывая, пошел к нему, наклонился, вытащил из воды. К мокрой стороне дипломата прилипла игральная карта рубашкой вверх. Подцепил ее ногтем, она упала в траву – бубновая дама с тем же следом от окурка. Такая же, как на стекле иллюминатора. А в гостинице? Нет, там, кажется, была другая масть. Но все равно интересно: кто это со мной играет в карты? Судьба, или та же теория вероятности, по которой я сегодня из трех случаев должен был погибнуть хотя бы один раз. Поняв нелепость своего умозаключения (как будто можно погибнуть дважды), я рассмеялся и сразу почувствовал, как спало напряжение и стало легко.
– Нет, мы еще покажем Европе кузькину мать! – вслух ляпнул я.
Ну а теперь пошли. В последний раз глянул на ствол дерева. От него тянулся желтоватый шлейф взмученного ила с красной полосой посреди… кровь. На фоне этой полосы отчетливо выделялись серые комки. Они дергались, подпрыгивая, как живые. Это снизу в них тыкались мальки. Тошнота подступила к горлу, когда до меня дошло, что это такое.