Но читать не хотелось: события вчерашнего дня, и особенно ночи, выбили меня из колеи. Мои мысли блуждали вокруг настораживающей повторяемости этих самих событий: Вита во сне и наяву, стюардесса, поразительно похожая на нее и с таким же ожогом на груди, костыль в воде ерика и следы в моей квартире, не говоря уже о помеченной сигаретой бубновой даме…
В вестибюле УВД из-за стола поднялся молодой сержант. Протягиваю ему свое удостоверение и говорю, что мне назначена встреча с майором Искренко. Сержант взял со стола какой-то список и, убедившись, что я в нем значусь, сказал:
– Второй этаж. Кабинет двести одиннадцать. – И возвратил мое удостоверение.
По широкой мраморной лестнице с никелированными прутьями под каждой ступенькой (для крепления ковровой дорожки) поднялся на второй этаж. Нашел нужный мне кабинет, но не успел постучать в дверь, как она открылась, и на пороге показался высокий, спортивного телосложения майор. Примерно моего возраста.
– Входите, Евгений Иванович, – сказал он. – Доброе утро.
Я вошел в просторный стандартный кабинет (Т-образный стол с разноцветными телефонами, ряд стульев вдоль стены, шкаф, портрет Дзержинского). Воздух казался слоистым от работающего кондиционера.
Майор назвался Игорем Дмитриевичем.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал он, и сам сел не на свое рабочее место, а напротив, давая этим самым понять, что наша встреча носит не официальный характер с вопросами-ответами, а скорее всего, будет походить на дружескую беседу.
– Как отдохнули? – спросил майор и сразу же, будто спохватившись (даже откинулся на спинку стула), сам себе ответил: – Хотя какой там отдых! То пожар в гостинице, то самолет садится не там, где положено… и все остальное.
Окончание фразы я истолковал так: все остальное – это и моторная лодка с браконьером на корме. И заросший ерик, и сухое дерево. Ничего удивительного – работает наша милиция. Я сразу же решил добиться ясности по одному вопросу.
– Позвольте спросить вас, товарищ майор…
– Игорь Дмитриевич, – с улыбкой, в которой проскальзывала ненавязчивая настойчивость, он дал мне понять, что лучше, если мы оба будем придерживаться предложенной им вначале формы общения.
Я кивнул, принимая его условия, и закончил фразу:
– … За что он хотел меня пристрелить?
По тому, как майор перестал барабанить пальцами по крышке стола, выпрямился и молча уставился на меня, я понял, что в цепи информации, располагаемой Искренко, звено с браконьером отсутствовало.
– Вы о ком? – спросил он, не скрывая удивления.
И тогда я вкратце рассказал ему, что приключилось со мною после вынужденной посадки самолета. Майор сразу преобразился, сел за свое рабочее место и, как мне показалось, нажал что-то сбоку стола. Возможно, включил скрытый магнитофон. Непринужденная беседа без всякого перехода пошла по привычной для майора схеме: вопрос – ответ.
Поначалу у меня не получался словесный портрет (если есть такое определение в криминалистике). Очевидно, он выглядел слишком усредненным, стандартным для большинства браконьеров: загорелые, с выцветшими волосами, жилистые, с безразличием во взгляде. Но когда я упомянул о татуировке – русалке с веслом (я ошибочно сказал: «с трезубцем», меня поправили), все определилось. Прав, оказывается, был тот мужик насчет своего клейма.
Майор повернулся к низкому столику, на котором стоял селектор, нажал несколько кнопок.
– Леночка, разыщи по рации Назарова… да, из Краснослободска. Срочно! – и обернулся ко мне, потирая руки. – Наконец-то, с Вашей помощью избавились от этого… Сколько он нам нервов помотал, а с поличным взять не могли. Теперь без него вся браконьерская артель под нашим контролем.
– Он не показался мне атаманом, – возразил я, – скорее всего, исполнителем, пешкой.
– Да, – задумчиво произнес майор, – последнее время кто-то действительно прибрал его к рукам, заимел власть над ним. Стал он какой-то неактивный, вялый. Это вы верно подметили, – и польстил мне: – цепкий взгляд, соответствующий профессии.
В это время включился селектор:
– Капитан Назаров на связи.
– Привет, Иван! Держись крепче за стул: сейчас я сообщу тебе такое, что ты упадешь.
– Я и так валюсь с ног без твоих новостей. Всю ночь дежурил на Голодном возле самолета.
– Ну и что там? – спросил майор, гася улыбку.
– Понатащили понтонов, сняли с погрузки песка два плавучих крана, хотят сплавить вниз к химзаводу и там вытащить на берег. А у тебя что ко мне?
Майор снова оживился.
– Ответь, что, по-твоему, сейчас делает твой давнишний «друг» Васька Жила?
– В гробу я его видел… – выругался капитан. – У Васьки четкий график работы: ночью таскает осетров, а днем реализует товар, пьет, спит.
– Так вот, могу обрадовать. График теперь у него изменился и основательно, – майор сделал паузу: – Васька Жила спит уже почти сутки на лоне природы. И будет спать долго.
– Не понял…
– Слушай, – майор глянул на часы и заторопился, – бери катер и гони в Грязный ерик. Там под сухим деревом, с которого сорвался студент лет десять назад (помнишь?), и найдешь своего «друга».
– Так, значит, Василия все-таки? – как бы сам себе задал вопрос капитан с грустью. И я понял его…
Много лет неизвестный мне капитан Назаров безрезультатно выслеживал теперь уже известного мне браконьера Ваську Жилу, делал засады, налеты, не спал ночами, но попадалась всегда мелкая сошка, а сам атаман браконьеров уходил. Я даже подумал, что капитан и Василий, скорее всего, уважали друг друга, как противники, и здоровались при встречах. И вот теперь главного браконьера нет в живых, и у капитана рыбнадзора расправилась внутри пружина, которая создавала постоянное напряжение, с его уходом исчезли смысл, интерес и вкус к жизни.
– Определишь на месте. Действуй! – приказал майор Искренко и, выключив селектор, снова повернулся ко мне. – Вот так, Евгений Иванович, и живем мы в мире случайностей: землетрясения, наводнения, ураганы и сухое дерево, падающее именно в тот момент, когда под ним кто-то находится. Но это чистые случайности, от них никто не застрахован, их не вычислишь наперед. Значительно страшнее случайности в сочетании с чьей-то безалаберностью. Их значительно больше. Так от некачественно припаянного конденсатора взрывается цветной телевизор в номере гостиницы, из которого случайно вышел турист из Бельгии, или Норвегии, и выгорает весь седьмой этаж, гибнет пятнадцать человек… А взрывы железнодорожных цистерн, столкновения судов…
Я был несколько удивлен таким переходом от сугубо практического разговора к философским обобщениям. Майор, видимо, и сам понял их неуместность, в который уже раз взглянул на часы и поднялся из-за стола.
– Евгений Иванович, я сейчас минут на десять отлучусь, а Вас все, что мне рассказали, попрошу изложить на бумаге. Сами понимаете (и развел руками) – формальность, но без нее в нашем деле никак не обойтись.
Он дал мне несколько листов бумаги и удалился, а я начал писать свидетельские показания о гибели Василия Жиляева. Мне хватило двух страниц, а когда я поставил в конце второй свою подпись, вошел майор Искренко, как будто он все это время стоял за дверью и ждал момента.
– Готово? – спросил он, принимая листы. – Читать сейчас не буду: нет времени, да и уверен, что написано профессионально.
И положил их в ящик стола.
– А сейчас, пока там готовят аппаратуру и подбирают слайды, – майор кивнул на стену справа от него, – я вас познакомлю с материалами, которые Вам необходимо знать.
Пока он доставал из ящика стола и развязывал папку, я осмысливал разницу между такими понятиями, как «необходимость» и «интерес». Почему он сказал, что мне «необходимо знать», а не «интересно знать»? Если второе понятие ни к чему не обязывает, то первое содержит, по крайней мере, элемент принуждения, или зависимости.
Майор раскрыл папку и перевернул несколько листов.
– Седьмого января этого года, – без всякого лирического вступления, будто зачитывая протокол (а может, так и было на самом деле), начал майор, – в половине восьмого утра работницей фабрики игрушек на ступенях входа в кинотеатр «Родина» был обнаружен букетик из трех гвоздик, завернутых в газету. Подняв его, она, по ее словам, была удивлена тяжестью, не свойственной такому предмету. Заглянув вовнутрь, она вскрикнула и бросила находку в снег. Газета разорвалась, и из нее выкатилась кисть человеческой руки. На крик женщины подошел мужчина из проектного института, находящегося рядом с кинотеатром. Он и позвонил в милицию из телефона-автомата.
Исследования кисти показали, что она принадлежит женщине лет тридцати пяти. Время отчленения кисти точно определить не удалось потому, что она была, видать сразу, опущена в раствор поваренной соли, а после отмачивалась. Так обычно приготавливают вяленую рыбу, – последнее майор, вероятно, добавил от себя и перевернул страницу.
– А как было определено, что она отмачивалась? – воспользовавшись небольшой паузой, спросил я.
Майор усмехнулся.
– Лучше я буду излагать факты без специфических деталей. Как вы думаете, – не дожидаясь ответа, продолжил: – На первом этапе мы попытались определить, кому раньше принадлежала эта кисть. Были подняты дела о насильственной смерти по области за последний год, опрошены работники моргов, крематория, студенты и преподаватели медицинского института (у них анатомичка). Безрезультатно. Вывод напрашивался сам собою: кисть руки принадлежала женщине, пропавшей без вести. Подняли эти дела, выписали адреса родственников, вызвали их на опознание. И здесь появилась интересная закономерность: подавляющее большинство людей, даже такие близкие, как мать, муж, не имеют понятия, как выглядит кисть руки дочери или жены.
– Следующая кисть, – продолжил майор, – на этот раз мужская, но с таким же букетиком гвоздик, была подброшена на колхозный рынок одиннадцатого февраля. На этот раз нам повезло: по окалинам на внешней стороне ладони было сделано предположение, что потерпевший работал на одном из заводов, в горячем цехе. Версия подтвердилась. Следствие по этому делу продолжается.