*БМВ набирает скорость*
*К черту БМВ! Ложный след. Поворачивай обратно и гони на Елецкую!*
«Гнутый, давай к нашему мостику!»
– Там путейцы не прозевают?
«Я их предупредил. Они ждут».
За какую-то минуту мы проскочили Елецкую и выехали на Вторую Продольную магистраль. Она, как всегда, была перегружена автотранспортом. Нарушая правила, Гнутый виртуозно пересек проезжую часть и, повернув влево, пристроился в первом ряду. Не доезжая поста ГАИ, сворачиваем в одну из улочек частного сектора Дар-горы.
«Внимание! Выключаю свет».
И тотчас свет фонарей на столбах и в окнах низких домов за глухими заборами погас. Гнутый включил подфарники. «Жигули» трясло в выбоинах старого асфальта, меня бросало то вправо – на мясистый бок Тарана, то на странно подвернутую ногу соседа слева.
*Стою у поста ГАИ на выходе к Калачу*
*Перекрыл трассу у станции переливания крови*
*На кой хрен там ее перекрывать? Гони прямо!*
*Объект повернул в район Дар-горы*
– Хорошо ведут, сволочи, – выругался Добролюбов и, высунув голову, посмотрел назад. Там ни огонька, как и впереди.
Сопровождаемые собачьим лаем, петляем по частному сектору. Лай передается от двора ко двору, как эстафетная палочка. Еще один поворот, крутой спуск, ветки низких деревьев царапают верх «Жигулей». Тормозим. Гнутый включает ближний свет. Дорога перерыта траншеей…
И сразу из темноты выскочили четыре молодца с двумя широкими досками, уложили их через траншею, ткнув в колеса «Жигулей», и стали по обе стороны, как часовые. Гнутый вышел из машины, зашел вперед, нагнулся, что-то подправил, потоптал ногами и снова сел на свое место. Тихо подал «Жигули» на импровизированный мосток, соединяющий прошлое и будущее знаком равенства, переехал. И сразу перешел на подфарники. Проехали еще немного, остановились.
– Что теперь? – спросил Гнутый, очевидно, ведущего.
«Дело усложнилось».
– Конкретно! – рявкнул Гнутый.
«Спокойно! Дело в том, что вам подбросили клопа».
– Что ты городишь?! – вмешивается Добролюбов, – к машине никто не подходил.
«Дело не в машине, а в пассажире».
– Ты же говорил, что он стерилен, – с раздражением процедил Гнутый.
«Говорил и был уверен, даже одежду проверяли на пляже и самого окунаться заставляли».
– Хреново проверяли, если клопа только сейчас обнаружили, – заметил Шлеп-Нога.
«Проверяли как надо, но он оказался не наш, а японский, на три волны. Только сейчас раскусили, как он их меняет».
– Ни хрена себе, – засопел, заерзал Таран, отодвигаясь от меня, будто по мне лазили настоящие клопы.
Гнутый щелкнул зажигалкой и поднес колеблющийся язычок пламени к кончику сигареты, осветив тяжелый подбородок. Тени под глазами сделали его лицо похожим на маску.
– Ясненько, – многозначительно сказал он, выдохнув в мою сторону струю дыма.
«Что собираешься делать?»
– Выбросить «клопа» из машины вместе с пассажиром.
«Ты кончай заниматься самодеятельностью!»
– Не ты же рискуешь, а мы! – завелся Добролюбов, тряся головою по направлению к решетке динамика.
– И чего это мы с ним носимся? – наклоняясь к Гнутому, зашептал Таран, – бабки взяли и баста, а его… нужно было еще у «Гасителя» и концы в воду.
Один Шлеп-Нога отмалчивался. Сидел какой-то скрюченный, угловатый, будто страдая от боли в животе. Остальные говорили обо мне, как о неодушевленном предмете… И вдруг меня пронзила мысль, что у этих маньяков железное правило – не оставлять после себя ни свидетелей, ни трупов. Юридически, пока не найден труп, человек считается пропавшим без вести, а это затрудняет ведение судебного процесса, если до него дойдет. Вот они и маются, пока не довезут меня до надежного захоронения трупов, вроде скотомогильника. А что? – удачная мысль: в биотермической яме, построенной по всем нормам и правилам, за месяц-полтора трупы полностью разлагаются с «образованием однородного, не имеющего запаха (сомневаюсь) компоста, пригодного для удобрения» (читай БСЭ). Но я не слышал, чтобы эти «удобрения» когда-либо вытаскивали на поверхность, а следователи регулярно, не реже одного раза в месяц, проверяли скотомогильники на всех животноводческих фермах.
Место идеальное, но оно может «засветиться», если везти меня к нему с электронной начинкой в зубе вместо пломбы. Вот они и засуетились, занервничали. Появились сомнения в необходимости выполнять железное правило. А от сомнения шаг до бунта.
«Слушай, Гнутый… меня».
Раздалось из динамика, но это был уже другой голос – высокий, почти детский, но тем не менее тягучий, враждебный, как у взрослого.
«Если не будешь делать то, что тебе говорят, то у тебя появится еще один горб, и ты всю оставшуюся жизнь будешь грызть верблюжью колючку в окрестностях Мангышлака».
И по тому, как Гнутый молча проглотил фразу, касающуюся его физического недостатка (а горбатые воспринимают это болезненно), стало ясно, что ведущий подключил авторитетную силу.
– Что нужно делать? – спросил Гнутый, с большим усилием гася злобу.
«Вначале нужно извлечь клопа и сделать это быстро. Тебя не учить».
Голос уже снова нашего ведущего, к которому я привык за это время.
– Фискалишь, пионер… – презрительно выдавил из себя Гнутый.
«Да я-то здесь при чем? Он сам подключился».
– Ну ладно, замнем. Давай к делу. Я могу применить крайнюю меру? – Гнутый нервно забарабанил пальцами по баранке.
«Только вторую степень».
– Объясни журналисту, чтобы у него была полная ясность.
«Слушай, Евгений Иванович, если в течение пары минут они не получат то, что требуют, то им позволено выставить тебя из машины, зажать твой детородный член дверцей и медленно ехать, пока ты не вспомнишь, где клоп. Понял?»
– Понял, – ответил я, содрогаясь от такой перспективы. – А если…
«Никаких если! Тогда будем считать, что тебе не повезло. Гнутый, действуй!»
Тот не стал медлить.
– Где? – тихо спросил он, поворачиваясь ко мне корпусом и включая верхний плафон.
Тянуть время не имело никакого смысла, да я и не брал обязательство хранить в тайне местонахождение этого самого «клопа», но я замешкался, соображая, каким образом его извлечь из дупла. Мои соображения, что без радиомаяка я быстрее попаду в скотомогильник, были не вполне логичны: если они тщательно прячут трупы, то зачем они тогда подбрасывают, как вещественные доказательства, конечности этих самых трупов?
– Где «клоп»?! – повысив голос, повторил Гнутый и сжал пятерню на моем горле.
Таран и Шлеп-Нога, как по команде, вцепились в мои руки и прижали к спинке сиденья.
Я не стал дожидаться, пока Гнутый задаст вопрос в третий раз, и, задрав подбородок, прохрипел:
– Здесь… в пломбе.
Хватка на горле ослабла.
– А ну открой рот. Пошире! – скомандовал Гнутый.
Он отпустил горло и, вцепившись в мои волосы на затылке, повернул лицо к свету, заглядывая мне в рот, прищурился.
– Да… пристроили, – задумчиво произнес Гнутый и, глянув на Добролюбова, кивнул головою. – Достань там в…
Добролюбов загремел содержанием бардачка и что-то протянул Гнутому.
– Нет, – сказал тот, – тебе сподручнее. Ты же в этом деле имеешь опыт: выдирал золотые зубы и коронки у покойников, когда работал в морге.
– А разодранные губы зашивал цыганской иглой, – хихикнул Таран мне в плечо.
– Помолчи, дебил, – окрысился на него Добролюбов.
– Кончай базарить! – прикрикнул на них Гнутый.
Все замолчали, и Добролюбов приблизил к моему рту раскрытые пассатижи.
– Который? – спроси он непонятно кого: меня или Гнутого.
Я инстинктивно закрыл рот, но Гнутый пальцами левой руки (правой он продолжал оттягивать мои волосы) так надавил на мускулы, отвечающие за работу нижней челюсти, что она сразу же отвисла.
– Вот этот, – пальцем ткнул в десну Гнутый.
– Вижу, – сказал Добролюбов и полез в рот пассатижами, которые оказались кислыми на вкус. – Держать! – крикнул он и дернул.
Раздался хруст. Я дернулся от резкой боли, а Добролюбов уже протягивал Гнутому инструмент с зажатым белым зубом. Пассатижи были похожи на темный клюв с горошиной на конце.
Гнутый взял зуб на ладонь и стал рассматривать, перекатывая указательным пальцем.
– Что-то не то… – промямлил он. – Да ты, козел, не тот зуб выдернул!
– Дергай сам, если специалист, – огрызнулся Добролюбов.
– Да рвите все подряд! – посоветовал Таран. – Так надежнее.
Гнутый снова надавил мне на желваки.
– Вон смотри, рядом…
Операция повторилась, но на этот раз все прошло удачно, без боли, как у профессионального дантиста. Я даже не успел напрячься.
– Вот это другое дело, – одобрил работу Гнутый.
Добролюбов бросил пассатижи на место и стал вытирать руки носовым в клеточку платком.
– А чего это радио у нас долго не говорит? – спросил Шлеп-Нога, отпуская мою руку.
– Черт! – выругался Гнутый, шаря под щитком. – Наверное, коленкой нажал.
«Почему отключились?»
– Случайно.
«Кончай эти шутки, Гнутый! У вас все в порядке?»
– Да, – ответил он, – что теперь с ним делать?
Я не понял, о чем или о ком идет речь: о зубе или обо мне. Во рту было противно, мокро и солоновато. Челюсти мои распирало от боли и они, казалось, были вытянутыми, как у крокодила.
«Положи клопа в бардачок и рули к фазенде».
– А может, лучше его выбросить или раздавить пассатижами?
«Выбросим в другом месте. По дороге объясню».
Гнутый пожал плечами, достал из бардачка коробок, положил в него зуб и бросил обратно.
– К фазенде, так к фазенде, – сказал он, разворачивая машину среди кустарников, – а что это менты наши замолчали?
«Они тоже сменили свою волну. Крути настройку».
Добролюбов чуть сдвинул шкалу приемника и сразу попал в точку:
*…творится с освещением? Запроси электросети