– А тебе какое дело? – спокойно спросил мастер, узнав Гнутого. – Жалко, что ли?
– Заткнись!
– А ты не пугай! – взбеленился было мастер, но сразу сник. – Зачем приехал? Очередного жмурика спрятать нужно? Тогда выкладывай его и проваливай.
– Вот так-то лучше, – сказал Гнутый, присаживаясь на капот «Москвича». Машина плавно осела на правый бок.
Мастер продолжал стоять на одном месте, переминаясь с ноги на ногу. Его тень перемещалась по соседнему памятнику как маятник.
– Слушай, мастер, – продолжил Гнутый, – нам нет никакого дела до твоих слабостей. По этому поводу Уголовный кодекс не очень строг, если родственники потерпевших не потребуют удовлетворения за моральный ущерб. У нас к тебе более прозаическое дело.
Мастер, очевидно, воспринимал это как издевку, которую необходимо перетерпеть молча. Ведь ему еще нужно зарыть могилу… Пока не рассвело.
– Так вот, мастер, – приступил Гнутый к самой сути, – сколько официально жмуриков проходит за сутки через твое заведение. Пятнадцать, двадцать?
– Обалдел, что ли! – возмутился мастер. – Да не более семи.
– Врешь! Но не будем мелочиться: примем за основу – десять.
– Ну и что?
– А то. Просчитаем и этих десятерых, – Гнутый засмеялся, – как тех десять негритят.
Тихая работа двигателя убаюкивала, и я уже чувствовал себя не измотанной напряжением жертвой, а чуть ли не сотоварищем Гнутого и с любопытством прислушался к диалогу.
– Считай, если тебе нужно, – зло сказал мастер.
– Загибай пальцы, – Гнутый поднялся с капота, давая понять, что дальнейший разговор будет серьезным. – За незаконное подселение сколько берешь?
– Пятьдесят, – начал торговаться мастер.
– Сто, – поправил его Гнутый. – А за то, что укажешь номер могилы ближе к проезжей части? Или «смилостивишься» и дашь растерявшимся родственникам, забывшим дома свидетельство о смерти?
– Но не все же забывают, – возразил мастер.
– Большинство, но я не ввожу поправочный коэффициент, компенсируя такими неучтенными мелочами, как молоток для заколачивания крышки гроба, которого, как ни странно, не окажется у водителя катафалка потому, что ты с ним договорился заранее, или ведерко, чтобы набрать воды для цветов. А сбор пустых бутылок? Да это же Клондайк!
– Бутылками я не занимаюсь, – угрюмо заявил мастер.
– Знаю. Этим у тебя занимается Маргарита, но пьете-то вместе.
– А тебе какое дело, с кем я пью? – завелся мастер, и я прямо кожей ощутил, как ему не терпится, чтобы мы поскорее убрались.
– Не перебивай старших.
Мастер устал стоять и прислонился к ограде соседней могилы.
– По нашим подсчетам, – будто читая лекцию на курсах бухгалтеров, монотонно продолжил Гнутый, – ты заколачиваешь в день более двухсот рублей.
– Считай лучше свои деньги!
Гнутый щелкнул окурком, и он по светящейся траектории упал к ногам мастера.
– Я именно их и считаю, эти самые свои деньги, которые ты задолжал мне за два месяца.
– Я работаю через сутки, а кроме того, был неделю на больничном.
– Больше ты болеть не будешь, – многозначительно сказал Гнутый, и мастер, почувствовав в этой фразе скрытый смысл, угрозу, оторвал задницу от ограды и выпрямился.
– Это почему же? – угрюмо спросил он.
– Потому что смерть – самое универсальное лекарство от всех болезней, – чужими, книжными словами ответил Гнутый. – Я тебя сколько раз предупреждал?
– Два.
– Врешь! – психанул Гнутый и засунул руку в карман куртки.
Это движение не ускользнуло от внимания мастера, и он завертел головою, словно прикидывая, в какую сторону прыгнуть.
– Да отдам я тебе эти бабки, – заволновался мастер, – дай хотя бы неделю!
– Ты же знаешь, что больше трех раз не напоминают. И я уже отключил счетчик.
Увидев, что Гнутый вынул руку из кармана, мастер сделал какое-то резкое движение, будто насыпной грунт осел под ногою.
– Не дергайся! – произнес Гнутый и клацнул стволом пистолета. – Подойди ближе.
– Куда? – прохрипел мастер: спазмы страха сдавили горло.
– К краю…
– Зачем? – снова спросил он, но как кролик под взглядом удава, сделал два шага к могиле.
– Чтобы после не таскать тебя за ноги, – ответил Гнутый и поднял руку. – Как говорили в таких случаях? – глянул он на нас через плечо. – Именем закона?..
И замолчал, но выстрел вслед за этим не последовал. Я сразу подумал, что Гнутый все это просто разыграл. Он действительно опустил руку с оружием, но, повернув голову в нашу сторону, неожиданно прошептал в несвойственном ему тоне:
– Что это? – И спрыгнул с капота.
– Баба… – словно отвечая на вопрос Гнутого, так же шепотом произнес Шлеп-Нога.
Я перевел взгляд с мастера на лежащий рядом труп женщины, и, образно говоря, волосы зашевелились у меня на голове…Одна рука ее была поднята ладонью к лицу. Казалось, что она прикрывает глаза от света.
– Чего баба? – не понял Таран, но когда увидел, как эта рука оторвалась от лица и стала совершать плавные движения, словно что-то рисуя в воздухе, откинулся на спинку сиденья. – О! – только и смог произнести он.
– Я… завтра… достану деньги, – заговорил мастер, поняв, что ему дана отсрочка и теперь нужно закрепить ее уверениями, – и сам принесу тебе.
Пауза затягивалась.
Женщина между тем перестала жестикулировать, приподняла голову и после двух попыток села. Сдвинув ноги и одернув подол платья, она, как после тяжелой работы, сделала глубокий вздох.
Мастер обернулся… и увиденное было последней каплей для его психики: сознание померкло, как свет выключенной электрической лампочки. Он даже не вскрикнул, завалившись в темный провал могилы. Глухой удар о гроб и все…
Женщина поднялась на ноги, отряхнула платье и посмотрела в нашу сторону. Это была Вита…
Не выдержав ее взгляда, Гнутый, еще больше ссутулившись, осторожно, будто боясь нарушить хрупкое равновесие, стал пятиться к открытой дверце машины.
Вита посмотрела по сторонам, увидела рядом воткнутую в землю лопату, взяла ее.
Гнутый сел на свое место.
– Это черт знает что, – нервно произнес он, не боясь показаться растерянным.
Вита, став к нам боком, не торопясь, стала засыпать могилу.
Шлеп-Нога, не теряя времени на разворот, включил заднюю скорость и газовал до тех пор, пока не оказались на первом перекрестке.
Лишь когда впереди перестало маячить белое платье, к моим спутникам возвратился дар речи: «Вот это да!», «Волосы дыбом», «Как она его»… «Доигрался мастер».
– А ты правда хотел его пристрелить? – спросил Шлеп-Нога Гнутого, когда мы поравнялись со старыми участками кладбища.
– Да ну, зачем, – ответил Гнутый, доставая сигарету. – Просто попугать хотел, а оно совсем по-другому вышло.
– А ведь он там может задохнуться, – заметил молчавший до этого Таран.
– Конечно, если та сверху много насыплет, – согласился Гнутый.
– А тогда на его место кто?
– Святое место пустым не бывает. Желающих много. Отбирать будем на конкурсной основе. Ты не хочешь стать мастером?
– Не! – усиленно замотал головою Таран. – На кой хрен мне это нужно. И по мне, лучше живые бабы, чем мертвые.
Два толчка по трубам поливочного водопровода. Поворот возле лесополосы. И в этот момент машина завиляла, теряя скорость, будто въехала на песок.
– Поймали, – выругался Шлеп-Нога, останавливая «Москвич» и открывая дверцу.
Гнутый вышел вместе с ним.
– Гвоздь, наверное, – предположил Таран и зевнул, – теперь запаску нужно ставить.
Гнутый присел возле переднего колеса, Шлеп-Нога пошел вокруг машины.
– Таран, – окликнул Шлеп-Нога, – принеси фонарик в кармашке правого сидения.
Таран достал фонарик и выбрался из машины. Я остался один.
Шлеп-Нога, подсвечивая себе, наклонился возле багажника, чем-то заскрежетал по днищу машины.
– Гнутый, – позвал он, – иди смотри.
И показал подошедшему напарнику то, что удалось вытащить ему из-под колес «Москвича» – похожее на колючую проволоку, только с более длинными шипами.
– Гибрид, – пояснил он, хотя в этом и нужды не было. – Все четыре колеса на ободах.
Реакция Гнутого была мгновенной – разворот на сто восемьдесят градусов (лицом к лесополосе) с одновременным подбрасыванием локтя правой руки вверх (для перемещения кисти с уровня колена до уровня кармана куртки), но я не увидел, успел ли он выхватить пистолет… Со всех сторон к машине метнулись стремительные тени.
Что-то длинное взлетело над капотом, ударившись об него так, что вся машина вздрогнула, и проскользнуло влево. Это Таран, рассматривающий переднее колесо, получил мощнейший удар в челюсть и оказался с другой стороны «Москвича». Сзади, где до этого стояли Гнутый и Шлеп-Нога, вообще была куча-мала. Короткие выкрики (А… а!..У!.. ы!..), глухие удары, словно о мешок с песком, тяжелое дыхание.
Вот и все, подумал я с облегчением, нисколько не сомневаясь, что сейчас кто-то подойдет к машине, откроет дверцу и, наклонив голову, скажет: «Выходите, Евгений Иванович! Приносим извинения, что операция несколько затянулась».
Но подходить никто не торопился, а услышанное меня насторожило…
– Порядок, мать их так! – произнес кто-то, чиркнув спичкой.
– Еще бы одну веревку для этого борова…
– Пришить бы их, да и закопать, как мастера.
– Пусть живут, свои же ребята…
– В гробу я видал таких своих!
– Особенно Гнутого…
– Здоровый мужик. Если бы ты не брызнул ему под нос «черемухи», то повозились бы.
Наконец, как я понял, Гнутый и его команда были перевязаны, и все (человек восемь) столпились возле багажника, попыхивая сигаретами.
– А бабки-то где?
– В машине, где же еще!
– Берем и по тачкам!
Двое отделились от общей массы и подошли к передним открытым дверцам «Москвича». Включили фонарик.
– Вот они, родимые, – сказал один из них, протягивая руку к дипломату, – и приемничек здесь!
Второй в это время направил сноп света на заднее сидение, ослепив меня.