– Вот полюбуйтесь, – грустно улыбнулась кротиха, – седина в бороду…
Горбатая гора осталась позади.
«Вот это место… Здесь я жил, здесь я скрывался». Перегринус жадно охватывал взглядом плоскогорье: бунгало, светлый овал озера, овал малый, каменный, подпиравший некогда корпус каравеллы. «Какие-никакие, а пенаты…»
– Прикажете бросить якорь? – крот уже прохаживался по палубе, он не желал терять без дела ни мгновения.
– Нет, – твёрдо сказал Перегринус, – не здесь.
И было еще одно прельстительное видение: из зелёных вод океана (обманула, напугала высота, жёлтые вихри сбили с толку: зелен, с лазурью был океан), из бездонных его глубин выступил зеленый же остров, и тотчас в береговой тени вспыхнули сигнальные огни, отмечая вход в бухту.
– О, я узнала!.. Я столько слышала о нем: Покой…
«Бедная девочка, как она измучена, как манят её эти огни… – подумал Перегринус. – И, быть может, она права, быть может, нет в целом мире лучшего места, чем одинокий остров в океане: сети сушатся на ветру, йодистый запах моря, крошечный краб, совсем ручной, хватает полупрозрачную креветку прямо с её ладони».
– Бывает же такая благодать, – прошептала умиленная Дора.
– Нашла благодать… Тоска зеленая – твоя благодать! Как полагаете, командор? Командор, очнитесь! Ау! Что скажете по поводу благодати?
– Поставьте бом-кливер, и – полный вперед!
– Браво! Узнаю настоящего мужчину! – в совершенном восторге хрипел крот и делал отлетающим за корму огням ручкой.
Треснули балки, разошлись, повисли в пыльных клубах перекрытия, стены беспомощно накренились и распались частично; и конечно же ветер подвывает в пустых оконных проемах. Вздыбленный и рассыпающийся в серый песок – что? Город? Так себе место: телевизионная башня рухнула во весь рост поперек шести улиц и площади. Груда бессмысленного каменного бреда…
И вдобавок постреливают. Какой-то полоумный стрельнул в каравеллу ничтожным «пок» и струйкой кислых пороховых газов.
– Мазила! – заорал крот, перегнувшись через борт. – Тебе не из ружья стрелять, а коровам…
– Моляриус! – в ужасе воскликнула Дора. – Ты с ума сошел!
– А чего он!.. Тоже мне, Робин Гуд паршивый! Шеф, скажите, что я не прав? Ему бы не из ружья стрелять, а… этим… коровам хвосты накручивать!
Где-то горело. На самой окраине одинокий пьяненький мародер выламывал фомочкой доску из стены продуктового склада: трак-трак… Доска подалась, и из щели выструился дымок, желтоватый и смрадный.
Но были и другие дымы, и пахли те дымы – хорошо.
Каравелла сменила галс и, следуя руслу реки, пошла на снижение. Розоволосая Дертье стояла на капитанском мостике в окружении участников плавания и говорила убежденно и страстно.
– Бегство не удалось и не могло быть удачным: мир устроен так, что нет для человеческого сердца убежища, кроме как среди людей.
О тупое, самодовольное равнодушие! Вы только посмотрите, что оно натворило вокруг! Но я знаю, что делать. Я пойду по дорогам и буду объяснять: двухвостая комета – чушь, болезнь излечима! Главное, обнадежить сердца, дать им немножечко веры друг в друга.
Я расскажу им про старуху с дырявой щекой, и как я, босая и ограбленная, пробивалась через сельву, про золотых шмелей, про наше танго па палубе и ещё – про Виртуозное Скерцо.
Я расскажу им про нас с тобой, Перегринус.
– Превосходная мысль, – решительно вмешался крот, – очень правильная мысль, но давайте об этом попозже. Времени осталось в обрез, поговорим о делах. Каков генеральный план, директор?
– Прежде всего, восстановить дороги…
– Миль пардон, заранее хочу предупредить: все землеройные работы беру на себя. Тут уж согласитесь… – конец фразы крот проглотил в совокупности с порядочной порцией ликера.
– Чувствую, ты много наработаешь, – не удержалась Дора.
– Наработаю! Ещё как наработаю! А тебе бы только… Впрочем, перейдем к пункту дня.
– Распахать поля, – сказали с левого борта.
Все повернулись на неожиданный звук: белая кобылица безмятежно скакала рядом, касаясь копытами облаков в зеркале реки и выгибая шею.
– Браво, лошадка, так и запишем: пункт второй – распахать поля. Ответственный исполнитель? Пардон ещё раз: землеройные работы… И всё-таки представить себе не могу! – крот азартно хлопнул лапой по толстенькой ляжке. – Взять хотя бы меня, вот я, весь перед вами, покорный ваш слуга, и всё ещё старший лоцман. Без ложной скромности – второй по рангу на судне. Протикает сколько-то там минут, каравелла бросит якорь, и всё, окончен бал.
– Плюнь ты на этот якорь и не печалься, – сказала Дертье. – Кстати, у меня к тебе будет маленькая просьба. Давным-давно мне была обещана занимательная история из жизни пурпурных кротов, и, представляешь, до сих пор меня кормят завтраками. Краем уха я слышала, что бабушка выбила у отца из рук ружье, а ведь ужасно интересно узнать, что было до того и что было после.
– А, вы об этом… – крот самодовольно ухмыльнулся. – Что, в самом деле так уж интересно? Вообще-то вы правы, историйка, прямо скажем, поучительная. Но, кстати, бабушка здесь абсолютно ни при чем. Просто у меня от природы отличная реакция. Будь на моем месте кто другой – труба дело, никакая бабушка не помогла бы.
Короче, как-то на зорьке, в качестве утренней гимнастики, пробил я метра четыре горючих сланцев, слой покровного песчаника и думаю: самое время росной водички испить. Открываю дёрн и вижу: чей-то запущенный двор, чумазая курица копается в грядке, а прямо передо мной стоит здоровенный мужчина, покуривает, и в руке у него берданка. После выяснилось, ихний папахен, – крот кивнул на Перегринуса. – Который час, спрашиваю. Молчит. «Уот тайм из ит?» Ни ответа, ни привета. Стоит, покуривает. Я ему вопрос попроще: «Сколько времени, товарищ часовой?» Тут его проняло: сигаретку выплюнул, посвистал что-то, из Тангейзера вроде, приложил свою гаубицу к плечу, не спеша прицелился и как…
– Пиря! Перегрин Федотыч! – прямо в ухо сказала Офенизия Ивановна спящему на диване и во сне раскрасневшемуся супругу. Тот вздрогнул всем своим грузным телом, испуганно вытаращил глаза, крикнул: «Какой?». Потом озабоченно принюхался – из кухни потягивало тушеной бараниной, жареным лучком, свежей сдобой, и немедленно успокоился. В самом деле, чего пугаться? Подумаешь, пахнуло баранинкой.
– К тебе пришли, – многозначительно сообщила Офенизия Ивановна, – приведи себя в божеский вид. К тебе дама.
«Кого это еще чёрт принес?» – попытался прикинуть Перегрин Федотыч и с неожиданным для своей комплекции проворством проделал три дела сразу: поправил пухлые диванные подушки, одним касанием навел порядок в легчайшей своей шевелюре (ах уж эта насмешница, любезнейшая Офенизия Ивановна!) и распахнул зачем-то, не без цели, конечно, лежащую на просторном письменном столе папку с неопределенным ярлыком: «Материалы».
«Курьерша из коллегии за проектом пришла… так-с, так-с, так-с… неладно получается», – и Перегрин Федотыч ловко накинул на плечи отделанный витым шнуром нарядный сюртучок – полуофициальный домашний наряд. «Так-с», – еще раз мысленно произнес он, но только и всего: некое лицо и даже не лицо, а ладненькая девушка в английском костюме из черного твида шагнула в кабинет и на приветливую улыбку хозяина ответила взглядом долгим и откровенно изучающим. Перегрин Федотыч сделал поощрительный пас рукой, пропел: «Чрезвычайно, чрезвычайно рад, прошу… чудненько… так-с».
– Квак-с, – отчетливо произнесла незнакомка и достала из сумочки какую-то вещицу, амулет не амулет – осколок голубоватого минерала на ремешке из сыромятной кожи. – Это вещь из городского ломбарда. На квитанции ваш адрес…
Многоопытный Перегрин Федотыч посматривал на плавающий в воздухе камешек, слушал вполуха и соображал. Нет, она не курьерша, эта строгая барышня. На курьершу она ничуть не похожа, но тогда, позвольте, кто же она?
– Мне очень важно знать, откуда он у вас появился. Где вы его взяли? Вам его кто-то подарил? Нашли на улице?
Перегрин Федотыч с наирадушнейшей готовностью кивал в такт вопросам головой, однако чего-либо понять никак не мог. Хотя амулетик опознал сразу.
Странная штуковинка тысячу раз попадалась ему под руку в ящике письменного стола среди разнообразного хлама. А однажды во время генеральной уборки Офенизия Ивановна вымела амулетик из-под дивана вместе с легкими катышками сизой пыли и спросила:
– Что это?
– Пыль, – подтрунил над простодушной супругой Перегрин Федотыч.
– В самом деле: вот ЭТО – что?
– О, это… Большая ценность – гадальный камень абенсеррагов, – очень серьезно сказал он. – Положи на место, пожалуйста. Или лучше снеси на хранение в ломбард. Там есть такие стальные ящички…
«Вот вам и разгадка, – чуть было не рассмеялся Перегрин Федотыч, умиленный доверчивостью супруги. – Положила-таки сокровище в крупповский ящичек! А память-то девичья короткая. Сокровище раз-два – и с молотка!..»
– Вам его кто-то подарил? Откуда вы его взяли?
«Странное создание!.. Откуда, откуда? Если б я знал. Миленькое все-таки личико, ишь, опять бровки нахмурила!.. Откуда… Не скажешь же ей: из-под дивана. Чертовски, однако ж, хороша!»
И тут совершенно неожиданно и безгранично изумляясь самому себе, Перегрин Федотыч пустился врать незнакомому человеку, более того – молодой девице! И выходило это вранье – вдохновенным! Хотя, он вскоре и сам это почувствовал, несколько странным. Словно он, всеми уважаемый Перегрин Федотыч, с большого похмелья импровизирует на спор страшный рождественский рассказ.
Выходило, что амулетик Перегрину Федотычу подарил пожарник. И не просто пожарник, а родной дядя, активист пожарной дружины. Он нашел амулетик после пожара затоптанным в снег. Жуткая история приключилась в Николиных садах: новогодний бал, загорелась елка, двое погибли: королева бала и еще один, в костюме пажа…
И чем дальше он врал, тем отчетливее проступала на чистом личике незнакомки тень досады и разочарования и очевидной для Перегрина Федотыча, но тщательно скрываемой незнакомкой тоски…