Я повидала Сая всяким. И при шпаге у пояса и короне на завитых волосах я видела его целых два месяца, так что не в короне и не в шпаге было дело. Наверное, просто время пришло мне влюбиться, – и я влюбилась в Сая в первый день тех новогодних каникул – и навсегда. Я поняла это тем же вечером, когда, отыграв третий спектакль, мы шли все вместе домой, и Сай натягивал на уши мою вязаную шапку, чтобы распрямить свои королевские кудри, а я шла рядом в его кроличьей ушанке и таяла от любви, глядя на него – уже не короля, таяла и нарочно дышала в его сторону, чтобы пар изо рта скрыл от него моё лицо, а Сай поворачивался ко мне беспрестанно и спрашивал: ну как? ну, правда, нормально? – и дыхание наше смешивалось, и я держалась, держалась, чётко ему отвечая, и таяла, таяла, таяла…
Три спектакля в день двенадцать дней. Мы выкладывались, выкладывались полностью (это очень тяжело – три спектакля в день!), мы благодарно съедали в перерывах всё, что нам давали в столовой Дворца, не обращая внимания на вкус, и мы были так счастливы! А я – летала. Я любила Сая, и он был рядом, а больше тогда мне ничего не было от него нужно. Просто видеть его – полусонного утром, королём на сцене, жующего пирожки, закидывающего меня снежками по дороге домой, просто видеть его всё время.
Может быть, из меня и вправду вышла бы неплохая актриса – никто не заметил моего полёта. Или – как знать? – слишком заворожены были – театральным нашим единством, спектаклем и снегом на улице. Снег шёл все каникулы, не прерываясь ни на минуту, крупными хлопьями, и, наверное, любовь моя сливалась с общим восторгом всех нас, завороженных, заснеженных, не общавшихся в те дни ни с кем, кроме друг друга. Но и потом ведь тоже никто моей тайны не узнал, даже близкие подруги, даже родители. Даже сам Сай – я была так уверена в этом!
Король (решительно).
Но их товар не нужен мне. Желаю —
но не возьму!
Колдун (лживо).
Вреда не будет, если прицениться.
А отказать успеешь ты всегда…
скобки закрылись
Над дверью лавочки, в которой Сай купил кагор, горел уже знакомый фонарик; впрочем, по всей набережной стёкла фонарей были зелёными. И случилось мне пошутить, вспомнив колдунский луч из старого того спектакля, и Сай оценил проведённую мной параллель, но сразу заговорил о чём-то другом. Мы вспоминали – ни словом не коснулись нашей взрослой жизни, да мне и не хотелось этого, и в голову не приходило, словно и не было со мной ничего после школы, после выпускного.
(Выпускной… аттестаты… мои новые туфли… вино под лестницей у раздевалки… но ночь? я совсем не помню ночь выпускного…)
– Сай? А на выпускном… Мы ещё до полуночи ведь в порт приехали? Сай?
– Ну да, – сказал Сай и посмотрел на меня очень внимательно. – Мы уже дошли, между прочим.
– Ты чего?
– Всё-таки ты ужасно зелёная! – сокрушённо сказал Сай. – Как я тебя такую парням предъявлю? А помнишь Ладиковы штаны?
– Хаки цвета салатика?
И, заходя в подъезд, мы смеялись так, что я огляделась по сторонам уже в большом холле, когда Сай закричал:
– Мужики! Гляньте, кого я привёл!
И тут в холл ввалился – иначе не скажешь! – Билл, Борька Кирсанов и всегда был медведь, а теперь мамонт просто! – и сграбастал меня, а вынырнувший из-под его руки Валька Кречет повис на мне сзади и орал, как всегда, так, что в ушах зазвенело:
– Хау! Девочка Дороти? – орал Валька, и я не забыла, что он меня так звал – Элька, Элли, «Волшебник Изумрудного города» был его любимым мультиком, а когда Сай классе в шестом рассказал ему про «Волшебника из страны Оз», Валька окрестил меня «Дороти». Правда, это не прижилось, но Кречет упорствовал. – Ты в башмачках, Дороти?!
– Какой ты нудный, Валька! – сказала я, выворачиваясь из его медвежьего захвата. – Сам ты Гингема!
Словно не прошло десяти лет… просто повзрослели, даже Ладик, маячивший за спиной Билла, отрастил бородку. Правда, был он всё такой же тощий – Севка Ладынин, лучший художник школы.
– Ты где её нашёл, Сай? – улыбался Ладик, и я сама его поцеловала, точно зная, что он покраснеет, и он, конечно, покраснел, но тоже меня поцеловал.
И четвёртый в тёплой компании – я не помнила его имени, он только год с нами проучился, заканчивал в нашем десятом школу, гитарист Матвей – Матвеев… надо Сая спросить…
– Привет, Элька! Вы её задавите, парни!
– Тащи её на кухню, Билл! – скомандовал Валька, и Билл опять схватил меня в охапку и прогудел наконец:
– Ну вот, живой человек пришёл! А мы тут водку пьём, Лескова!
И рядом был Сай – здороваясь, отпихивая Билла, затыкая уши от Валькиного ора, я всё время оглядывалась на него, на Сая, а он смотрел на меня, как тогда, на выпускном, как никогда раньше, или я просто не замечала…
Кухня у него была огромная и очень чистая – и явно холостяцкая, моего чайного зайца бы сюда… Зелёное бра над столом, а больше ни одной лампы, и стол был – как сцена. За ним, впрочем, оказалось уютно, рюмки были разномастные, и Сай достал узкий хрустальный фужер – мне под вино, а они действительно пили водку, закусывая её жареной картошкой и колбасой, такая вот ностальгия.
Валька налил, и мы чокнулись.
– За Эльку! – сказал Сай.
Ностальгия… так хорошо было мне сидеть с ними и вспоминать. Конечно, Сай – это Сай, но и остальных я не видела десять лет, а класс у нас был дружный, и я их всех любила – и Вальку, и Ладика, и Билла, и Матвей мне нравился, и он так здорово пел, Матвей (на выпускном он тоже пел, на сцене актового зала, иногда убегая под лестницу у раздевалки, чтобы глотнуть водки, нельзя же было не напиться на выпускном!). Мы, кажется, все десять школьных лет вспомнили часа за три (кроме выпускного, стоило мне заговорить о выпускном, как они тут же меняли тему). И Сай – и Сай напротив меня за столом, и пол качался подо мной, весь мир качался с той минуты, как я увидела сегодня Сая.
– Закуски, Сай! – сказал Билл.
– Давай я картошку почищу, – сказала я.
– Возиться опять! – сказал Сай. – Или ты есть хочешь?
– Эчка хочучка едучка! – сказал Валька и заржал. – Помните, мы так разговаривали?
– Шпроты где-то были, – сказал Сай и полез по шкафчикам.
– Эчка не хочучка! – сказала я. – Это пираты вечно голодные, а индейцы неделями обходятся без пищи. На тропе войны.
– А мы на тропе войны? – сказал Матвей.
– Это она в Билли Бонса метит! – сказал Валька. – А, Билл? Сундук с сокровищами нашёл?
– Мне Ладик нарисует, – сказал Билл.
– Так уже готово, – сказал Ладик, протягивая мне исчёрканную фломастером салфетку.
Мы все были на этой салфетке. Билл в бандане и с ножом в зубах сидел, действительно, на сундуке, а в ногах у него – сам Ладик, обняв коленки, по пояс голый, но в галстуке-бабочке. За спиной Билла чокались пузатыми бутылками Валька и Матвей – Матвей весь в шипах и коже и при гитаре. Валька – взъерошенный, в распахнутой жилетке и со шпагой на широком поясе. Чуть в сторонке стоял Сай в мантии и парике с локонами и протягивал мне розу, а я была в старинном платье с кринолином и протягивала ему книжку, розу на книжку, книжку на розу…
– Спасибо, Севка, – сказала я.
– Ой! – сказал Сай, открывавший найденные консервы, и затряс рукой. – Провались ты!..
Рука его была в крови, и я вскочила, забыв о рисунке.
– Ты чем так? Бинт есть?
– Не надо бинт, – сказал Сай. – И йод не надо. Промою, и всё.
– Да не капай ты! – сказал Валька. – Лескова, веди его в ванную, есть у него там бинт.
В ванной Сай сунул порезанный палец под кран и уставился на себя в зеркало.
– Я бледен и болен, однако!
– Зелен, скорее, – сказала я, оглядываясь в поисках аптечки.
– Не надо бинтовать, – сказал Сай. – Я просто кожу свёз. – Он замотал палец туалетной бумагой, закрыл крышку унитаза и уселся на неё. – Посиди со мной лучше.
Я присела на край ванны и выключила воду.
– Так не пойдёт, – сказал Сай, поднялся, запер дверь в ванную и снова сел. – Держи давай мой палец.
– Держу, – сказала я. – Только здесь очень неудобно.
– Так лучше? – спросил Сай, усаживая меня к себе на колени. – Ты всегда была такая независимая, – сказал Сай. – Всегда на равных.
– Мы же были партнёры, Сай, – сказала я, не шевелясь, потому что он начал перебирать мои волосы. – Верно?
– Конечно, – сказал Сай. – Ты только не отворачивайся, партнёр.
– Дай я встану, Сай, – сказала я, не шевелясь. – Что мы, как дураки, на унитазе сидим.
– Конечно, – сказал Сай и забрал у меня свою руку, и встал, не отпуская меня, и прижал к себе. – Думаю, мы и в этом партнёры.
– В чём? – спросила я. Я стояла, как солдат, руки по швам, подбородок кверху. – В чём?
– Вот в этом, – сказал Сай и поцеловал меня. Качка была просто штормовая, и я обняла его за шею, чтобы не упасть.
– Ты всегда любил хлюпиков, – сказала я, когда он дал мне говорить. – Хлюпиков и блондинок.
– Я тебя всегда любил, – сказал Сай. – Могла бы и догадаться. Все знали.
– А про меня тоже знали?
– Я сомневался.
– Я из-за тебя с двумя не ужилась, Сай. Даже рожать не стала, – сказала я. – Пойдём покурим, а то я сейчас взлечу.
– Да, – сказал Сай. – Конечно.
И я, наверное, всё-таки взлетела, целуя его, потому что он был мой, Сай, и была штормовая качка, и надо было идти курить, чтобы не сойти с ума от счастья здесь, в его ванной.
На кухне Сай снова усадил меня себе на колени и подкурил две «Кометы», и Билл сказал:
– Да неужели?!
Они уже поснимали свитера и пиджаки, мои одноклассники, и все четверо сидели в белых рубашках (как на выпускном), а когда Валька встал, чтобы дотянуться до бутылки, я увидела на нём пояс, как на Ладиковом рисунке: широченный кожаный пояс с инкрустацией – множество прозрачных камешков, зелёных искр.
– За Гудвина, покорившего сердце Дороти! – сказал Валька.
– Давай «Динамик», Матвей! – сказал Ладик, и голос у него уже заплетался. – Давай «Капюшон»!