Как мы радовались, казалось бы, простым и элементарным человеческим удобствам. Даже горячая вода в умывальнике периодически была. До этого три года мы умывались и брились только холодной. Еще одно очень важное событие – это жетоны на выход в город вместо увольнительных записок. Жетоны были красного и серо-зелёного цвета. Красные для женатиков и тех, у кого была квартира, то есть для местных киевлян. Серые предназначались для всех остальных. Отличие было в том, что, уходя с красным жетоном в 21:00, курсант мог возвратиться к утру следующего дня в 8:00. Таким образом, каждый день, если не было залетов, нарядов и других препятствий, можно было уходить к жене или родственникам домой. Серый жетон обязывал возвращаться в общежитие к 24 часам, так что преимущество красных жетонов было очевидным.
Как-то раз наш Люм по инициативе Томашевского решил провести рейд по осмотру тумбочек курсантов, пока мы были на занятиях. После занятий, на построении в коридоре общежития, Люм вышел перед строем, держа в поднятой вверх руке эротический журнал. В другой руке он держал красный жетон. Обведя строй взглядом ротвейлера в поисках жертвы, он громко произнес:
– Курсант По́пов, выйти из строя!
Назвав фамилию, он сделал выраженное ударение на первый слог и по рядам прокатился смешок.
– Я повторяю, курсант По́пов, выйти из строя!
Из первой шеренги, робко и неохотно, сделал шаг вперед Валик Немирич. Оказывается, Валик – большой придумщик. Он раздобыл где-то бланк красного жетона, вклеил туда свою фотографию, как положено, и вписал, как ему показалось, нейтральную фамилию Попо́в. Курсанта с такой фамилией у нас на курсе не было, и идентифицировать владельца можно было только по фото. С тех пор наш Дон Хуан- Валик Немирич на несколько недель стал По́повым, до следующего залетчика.
А следующим был Володя Цыбульков. Это богатырского сложения ярославский парень,на вид очень простодушный и непосредственный, можно даже сказать – наивный. Когда Володя трезвый, это был очень добросовестный,рассудительный и исполнительный курсант, но, стоило ему немного выпить, начинались забавные метаморфозы. Вычислить его не составляло никакого труда. Например, он мог появиться в кальсонах и в туго завязанной на подбородке зимней шапке прямо в проходе казармы, как это было на третьем курсе. Не надо было проводить экспертизу, чтобы убедиться в нетрезвости этого замечательного парня. А ведь таким образом за эту ниточку разматывали клубок из остальных членов общества трезвости. Еще после возлияния, Володя Цыбульков поколачивал себя в грудь огромным кулачищами, приговаривая с нижегородским оканьем: «Выпьешь бывало, сядешь на пенек, а там букорахи ползают, такие малые, такие хорошие». Вот из-за этих особенностей Володю и закрыли в комнате общежития на ключ, так как ребята перед получением жетонов немножко взяли на грудь и опасались, чтобы Володя не подставил всех остальных своими чудачествами. Володя, свернувшись калачиком, мирно уснул в позе эмбриона, однако на рассвете, около пяти утра, он очнулся, – в комнате никого, дверь закрыта на ключ. А проснулся он по причине исправно функционирующего организма, у которого возникла потребность в отправлении физиологических надобностей. Пометавшись как тигр в клетке по комнате, Володя открыл шкаф. Вид тубусов с чертежами и учебной литературой остановил его решительный порыв. Володя перевел взгляд на окно, в котором уже брезжил рассвет. Быстро распахнув окно, удерживаясь руками за раму, он совершил бомбометание прямо с четвертого этажа общежития. Бумажки в клеточку, вырванные из учебной тетрадки, полетели туда же вниз, подхваченные порывом утреннего ветерка. Напротив общежития через плац находится учебный корпус, и в эту ночь там чертил курсовой проект курсант третьего курса, который не успевал к сроку закончить чертеж двигателя В-46. Завершив чистовую обводку чертежа в толстую линию, он подошел к окну, открыл его и благостно закурил с чувством выполненного долга. И тут наблюдает картину: напротив в общежитии открывается окно на четвертом этаже, появляется огромная задница, делает свои дела и исчезает. Курсант зажмурил глаза, ему не верилось в реальность происходящего, было явное ощущение сюрреализма, невозможности подобного явления. Он был убежден, что это от переутомления. Вычерчивая всю ночь мелкие детали двигателя , глаза сильно переутомились и возникла такая невероятная иллюзия. Однако утром на плацу, перед училищным разводом на занятия, все убедились в реальности нереального. Как раз был понедельник. В понедельник всё училище выстраивалось на плацу. Профессорско-преподавательский состав и офицерский курс стояли в торце плаца, далее, напротив общежития, пятый и четвертый курсы, а за ними все остальные.
С четвертого этажа и до самого газона перед общежитием, на стене красовалось зашифрованное послание. Азбука Морзе с точками на светлых стенах и тире на отливах подоконников красовалась невероятным зрелищем,как на картинах Сальвадора Дали. Пятикурсники, которые жили этажом ниже, представить себе не могли такой наглости и неуважения. Они тут же бросились выяснять, кто художник-новатор этого произведения, желая набить ему морду в знак благодарности за необычное оформление их карниза. Начальник факультета, полковник Нечипоренко, проходя мимо нашего курса, строго по-фински отчитывал:
– Дисциплину хулиганят, безобразия нарушают, водку пьянствуют, – проведя взглядом штрихпунктирную линию на стене общежития и обнаружив на газоне кучку добавил, – закуску из окна выбрасывают! Это что за икра?
Подобрав на газоне какую-то палочку, он ковырнул кучку и, поднеся к носу, втянул воздух. Глаза его широко открылись, синеватое лицо побагровело, и он заорал:
– Нет, это не икра!!!
На следующий день состоялось комсомольское собрание. Это было плановое собрание, но повестка дня была изменена кардинально. Изначально Володю Цыбулькова на этом собрании должны были принимать кандидатом в члены коммунистической партии. Теперь же повестка дня звучала «О недостойном поведении комсомольца Цыбулькова». На собрании Володе дали последнее слово:
– Ой, не какал я… простите меня, ребята, – стыдливо и жалобно мямлил Володя, слегка поколачивая себя в грудь.
Всё собрание было как на концерте юмориста из высшей лиги, – постоянный ржач, от которого не могли удержаться даже начальник курса Заболотный и Томашевский. Ну как тут распинать человека в таком беспомощном состоянии? Решением собрания было: объявить комсомольцу Цыбулькову строгий выговор без занесения в личное дело.
Часть 2
Настоящий танкист должен знать свою технику как пять пальцев, а лучше десять, для выполнения всех задач на поле боя и в ремонтных боксах. «Броня и танковое материаловедение» – очень увлекательная наука, дающая понятие о прочностных характеристиках деталей узлов и агрегатов танка. Всё это мы изучали на кафедре Технология производства танков. А вскоре и отправились по разным заводам нашей Родины на производственную практику. Кто поехал на самое могучее нижнетагильское производство «Уралвагонзавод», а нашему взводу повезло попасть на «Кировский завод», в культурную столицу нашей родины, город-герой Ленинград. Это был настоящий праздник. Ленинград стал настолько близким и дорогим сердцу городом, что и после практики не хотелось уезжать из него.
А тем временем мы утром на поезде прибыли на Московский вокзал в Ленинград. В колонну по четыре бодрым шагом проследовали до метро, затем доехав до станции «Технологический институт», пешком дошли до Ленинградского высшего командного артиллерийского училища, где и должны были расположиться для проживания. Всех отправили получать матрасы и постельные принадлежности, а мы с Олегом Олексюком остались на охране наших курсантских чемоданов среди пустой казармы и кроватей с металлическими сетками. Было достаточно тепло и даже душновато. Я снял китель, рубашку и с голым торсом плюхнулся на сетку одной из кроватей, глядя блаженно в потолок. Вдруг в помещении появился какой-то персонаж:
– А вы кто такие, и что тут делаете?
– Вещи охраняем, – не поворачивая головы, ответил я.
– На производственную практику прибыли, товарищ генерал! – подскочив, отрапортовал Олексюк.
Тут я повернул голову и, также быстро поднявшись, принял стойку смирно, увидев генеральские лампасы.
– Здравия желаю, товарищ генерал, – добавил я.
Генерал ничего не сказал, с нахмуренными бровями повернулся и вышел.
Через час мы, получив всё постельное белье, создали атмосферу жилого помещения, застелив койки, протерев полы, смахнув пыль с подоконников. Наладив быт, отправились непосредственно на Кировский завод. Именно здесь делают гигантские трактора «Кировец». Но только посвященным известно, что кроме уникальных тракторов, на заводе изготавливают образцы новейшей секретной военной техники. Каждому курсанту был оформлен индивидуальный пропуск в секретный цех, где производилась сборка новейшего танка Т-80 (объект 219) и мощной самоходной артиллерийской установки «Пион» (объект 216). Естественно, на завод мы приходили в гражданской форме одежды, соблюдая секретность. В конце первого дня, когда руководитель практики собрал нас возле цеха, он неожиданно спросил:
– А кто был на охране вещей, когда только прибыли в артиллерийское училище?
– Коваленко и Олексюк, – услужливо, с готовностью, отрапортовал Филипченко.
– А ну-ка, расстегните рубашки, – обратился ко мне и к Олексюку полковник, руководитель стажировки.
«Что за херня?» – подумал я в веселом недоумении и расстегнул две верхних пуговицы. Олексюк сделал то же самое. Окинув нас взглядом и сверив со своими мыслями, полковник сказал:
– Коваленко, так это вы генералу невежливо ответили?
Оказывается, генерал был очень амбициозен и злопамятен. Он запомнил волосатую грудь курсанта, который не сразу отреагировал на его лампасы, и настроен был выселить весь наш отряд в палатки на склад ГСМ. М-да… Поэтому, по настоятельному совету полковника, во благо всех остальных курсантов и во искупление своего прегрешения по части недостаточной резвости чинопочитания, я пошел на поклон к генералу с извинением и прошением о помиловании. Вот уж верна армейская пословица: «Подальше от начальства, поближе к кухне».