Но пока вся эта новая реальность вызывала некий восторг, и с каждым экзаменом укреплялось желание стать полноценным настоящим курсантом прославленного училища, единственного в своем роде в Советском Союзе, ведь все остальные танковые училища были чисто командными, четырехгодичными. А здесь мы получали звание не просто лейтенанта, а лейтенант-инженера танковых войск. В Омске было подобие нашего училища, но его, даже с огромной натяжкой, нельзя было сравнить с киевским. В Киеве была огромная материально-техническая база, профессорско-преподавательский состав со множеством кандидатов и докторов наук, военно-научное общество с плотными связями в ведущих научно-исследовательских институтах страны. В Омске много лет спустя я был преподавателем на кафедре восстановления бронетанковой техники. На мой взгляд, это училище напоминало хорошую танковую дивизию, но совсем непохожую на нашу высокотехнологичную базу. Да, друзья, это правда.
Последующие экзамены в нашем палаточном лагере прошли относительно ровно, и, написав сочинение по русскому языку, мы все находились в ожидании приемной комиссии. Войдя в помещение, где располагалась приемная комиссия, я почувствовал некоторое волнение. Начальник училища – генерал-лейтенант танковых войск Колесников Михаил Федосеевич. Это был образ настоящего боевого генерала-танкиста. Мощная лысая голова, могучая шея, широченная спина, спокойный проникающий взгляд, – все это вызывало непроизвольное уважение и смирение. Он был ветераном Великой Отечественной войны и при этом занимался борьбой. За столами сидело еще несколько полковников. Один из них, самый длинный, как баскетболист, с хитрым лукавым взглядом задавал самые провокационные вопросы: про родителей, увлечения, место жительства. На последний вопрос я четко ответил: «Живу в Киеве, раньше в Дарницком районе, последние полгода на Оболони,» – после чего полковник расплылся в широкой улыбке и, похохатывая, сказал: «Так тебе надо медаль давать за освобождение Киева!» Действительно, в те времена Оболонь только начинала застраиваться. Там на фоне девяти- и шестнадцатиэтажек во всю свирепствовали песчаные бури. Пивной завод только закладывали, район был отдаленным и еще без должной, как сейчас говорят, инфраструктуры. Ну, медаль за освобождение Киева он мне так и не дал, но последний редут в виде приемной комиссии был пройден. Этот полковник Коваль, начальник политотдела училища, был еще та штучка – любитель подначек, провокаций. Там же после моего доклада: «Абитуриент Коваленко для представления приемной комиссии прибыл!» – он прищурился и произнес: «Вот моя фамилия, Коваль, – твердая, означает кузнец. Ковальчук – это подмастерье, помощник кузнеца, младший. А Коваленко – это вообще непонятно!»
Первое мое желание было после этих слов провести сокрушающий удар по его мясистому носу, но, сдержав электрический рефлекторный импульс, я сумел совладать с собой, понимая, что все мои труды и решения будут напрасны. Хотя мне тогда показалось, что правое плечо я немного отвел назад для молниеносного удара. Этот эпизод врезался навсегда. Ведь самое сложное в армии – это не физические нагрузки, которые я готов был сколько угодно переносить, а морально-психологическое давление начальника и командира, перед которым ты должен стоять смирно, внимая его умозаключениям.
Радостное известие о зачислении на первый курс легендарного училища сопровождалось приподнятым настроением и даже эйфорией. Все-таки это серьезный первый шаг в самостоятельную жизнь, где мы сами отвечали за свои мысли и поступки, а вместо пап и мам у нас были теперь командиры и начальники, которые и не думали нас баловать печеньками. Но мы тогда еще и сами не очень понимали, куда попали. Мы просто радовались, что прошли первое испытание на прочность характера, что теперь мы – курсанты!
На следующий день нас распределили по факультетам и взводам, погрузили в ЗИЛы и отправили в Киев, в училище.
Глава 2
Без вины виноватый
Часть 1
Разгрузившись на территории, мы оказались в самом сердце училища – на плацу, с трибуной и штендерами по периметру, на которых изображались приемы строевой подготовки.
Я был зачислен на первый курс второго факультета. Всего в училище было два факультета, разница состояла лишь в том, что на первом факультете готовили один взвод танкистов-электриков, а остальные были механиками, как и на нашем втором факультете. Казарма нашего курса находилась на первом этаже четырехэтажного корпуса, который располагался прямо перед плацем. А первый этаж – это образцово-показательная территория для всех начальников и проверяющих, так как осмотр быта курсантов училища начинался с нашей казармы. У великого режиссера Станиславского театр начинался с вешалки, а КВТИУ – с нашей казармы.
После построения на плацу повзводно отправились в парикмахерскую, которая находилась справа от нашей казармы. Пройдя через армейских стилистов, мы все стали выглядеть как одно лицо, с трудом узнавая своих приятелей. Внутри и снаружи головы чувствовалась свежесть от цветочного одеколона и дуновения легкого ветерка. Те, кто уже приобрел новый имидж после встречи со стрекочущей машинкой, выстроились возле каптёрки (для гражданских лиц – кладовая) для получения комплекта модной одежды. В комплект входили кальсоны летние и нательная рубашка, гимнастерка и брюки х/б в сапоги, пара портянок летних (гражданские не подозревают, что портянки бывают еще и зимние) и пара тяжеленных яловых сапог. В дополнительные опции входил брезентовый брючной ремень и кожаный поясной ремень с блестящей латунной бляхой, на которой красовалась пятиконечная звезда с серпом и молотом – символом того, что Советская армия – это армия труда и армия народа.
Подобрав подходящий по размеру комплект, бритые ежики, сидя в проходах казармы на стульях, старательно пришивали петлицы и погоны к своим гимнастеркам, иногда неумело матерясь, когда игла попадала в палец. Петлицы с эмблемами танков, погоны с белыми галунами и буквой «К». Сержанты на погоны пришивали лычки, периодически иронично поглядывали на тех курсантов, кто не очень дружил со швейной иглой. Все знаки отличия должны располагаться в строгом соответствии с Уставом, поэтому некоторым приходилось, отпарывая петлицы и погоны, заходить на повторный круг. Квинтэссенцией этого пошивочного цеха для сотни бритоголовых первокурсников был мастер-класс от сержантского состава по правильной подшивке белоснежных подворотничков. В современной армии об этом ничего не знают, как и о портянках. Польстились на стандарты НАТО с берцами да мокрыми носками, и, думаю, что это не лучшее решение. Да подавляющее число офицеров прошлого времени меня поддержат. Ну, кроме модельера Юдашкина. Но он и не служил, похоже.
Подворотнички подшиты, на два миллиметра возвышаясь над воротником гимнастерки. Теперь следующий мастер-класс – это важный урок на всю оставшуюся жизнь, – правильное наматывание портянок. Если не закрепить этот навык, то страдать будут собственные ноги, не говоря о том, что кросс или марш-бросок с неправильно намотанными портянками просто выведут из строя бойца как боевую единицу из-за истертых в кровь пальцев и стоп. С другой стороны, правильно намотанные портянки – это уникальная вещь. Зимой, в слякоть, попав в любую лужу, сапоги неизбежно промокают, а берцы тем более – сразу и насквозь. Перемотав портянку на сухую сторону, можно спокойно продолжать выполнять боевую задачу. Пока двигался, верхняя часть портянки уже высохла, и при необходимости можно опять перемотать. То есть одна пара портянок может заменить несколько пар носков. Вот с таких базовых солдатских премудростей началась наша курсантская жизнь.
Построение на плацу курса продолжилось строевой подготовкой. Старшина Кургаев был чрезвычайно бодрым и молодцеватым, командовал звучно и протяжно: «Кууууурс! Равняйсь! Смирно! В походную колонну! Повзводно! Шагом, марш!» И могучей поступью в колонну по четыре мы отрабатывали маневры с поворотами и разворотами. Особенно весело было, когда Кургаев давал предварительную команду: «Кууууурс!» – он так распевал букву «У», как будто готовился к экзамену на вокальный факультет консерватории. Но когда он дал команду: «Кууууурс! На месте суй!» – мы чуть не попадали от смеха, интуитивно мы конечно догадались, что это было «Стой», но начали спрашивать друг у друга, что совать, куда совать, ржач сквозь слезы. Конечно, никто нам не позволил веселиться, но мы уже научились смеяться молча и шепотом дублировать: «Кууууурс! На месте суй!»
Часть 2
Наш старшина Кургаев – человек с повышенным чувством ответственности. Он старался быть примером для курсантов в учебе и быту, стремился быть справедливым и выдержанным, одним словом, внутри он был человеком очень порядочным. Он почти не ругался матом. Вместо матерных слов, которые логично могли бы вписаться в воспитательную речь любого командира, он употреблял служебное слово «даже». Слово «даже», очевидно, по его мнению, означало высшую степень чрезвычайности, и, когда он отчитывал курсанта за нерадивость или какой-нибудь залет (грубое нарушение воинской дисциплины), то вместо крепкого и доходчивого словца употреблял слово «даже». К примеру: «Вот что в вас, товарищ курсант, даже, вот, такого хорошего, даже вот есть? Да ничего даже вот такого хорошего даже в вас нету!» Но после даже таких нежностей он не скупился на наряды на службу.
Еще одна особенность нашего старшины, отличавшая его от всех остальных, – это манера его воинского приветствия. Некоторые путают этот термин, называя его отданием чести. Здесь уместно вспомнить старое русское офицерское правило: «Душу – Богу, сердце – женщине, жизнь – Родине, честь – никому». Так вот, прикладывая руку к головному убору во время доклада, наш Кургаев скрючивал пальцы, заводя большой палец внутрь ладони. То ли это было его анатомической особенностью, то ли последствием какой-то травмы, – это так и осталось неизвестным. Но когда зам.начальника факультета увидел при докладе у нашего Толика Кургаева клешню краба возле правого виска, он, взяв его руку, начал пытаться выпрямлять его пальцы, сначала по одному, затем всю ладонь разом. Лично убедившись, что даже ему это не под силу, что старшина – кремень с железными пальцами, и только асфальтоукладочный каток может исправить это недоразумение, он прекратил свои попытки. Ну а мы, курсанты, наблюдая этот цирк, как зам.начфака с сосредоточенным лицом слесаря, рихтующего заготовку, разгибает пальцы, и терпеливые гримасы старшины, тихо ржали, шепотом комментируя происходящее, еще больше наращивая комичность ситуации.