На курсе, в нашей роте, Томашевский ввел такую санкцию для всех залетчиков – подстригать наголо помимо основного наказания. По большому счету, это противоречило уставу, но залетчики, дабы не осложнять свою судьбу, покорно склоняли голову под рукой иезуита.
Естественно, мне прикрыли все увольнения, отхватил по максимуму пять нарядов от начальника курса Бельды, который с утомленным видом, смакуя острые словечки, перед курсом давал наставления остальным на моем примере. Теперь все внимание было сконцентрировано на мне, пока не случился залет со следующим курсантом. Через неделю перед строем уже стоял другой курсант по фамилии Кулеша.
– Я же предупреждал, – цедил сквозь зубы неторопливо и негромко Скоропис, – не пить в увольнении. Ты что за шмурдяк пил?
– Да пиво пил, – с легким украинским акцентом плаксиво ответил виновник торжества.
– А зачем же ты, стервец, его пил?
– Да вобла была, – еще более виновато и плаксиво ответил Кулеша под общий ржач.
Так жили, учились и служили от одного залета до следующего. Поэтому последний залетчик с нетерпением ждал облегчения участи, когда появлялся следующий, свеженький.
Но вот экзамены сданы, позади общеобразовательные предметы, высшая математика, физика, химия, начертательная геометрия, история КПСС… Испытывая полет души, мы отдирали минуса от мундиров и шинелей, гордо пришивая знак равенства – две полоски второкурсника, и недобро улыбаясь, рассуждали о судьбе тех, кому только предстояло поступать на первый курс. Мы-то прошли это испытание. Но не все смогли его выдержать, несколько человек из нашей роты все же покинули училище по разным причинам.
Глава 3
Приказано выжить
Часть 1
Ничто так быстро не заканчивается, как первый летний курсантский отпуск. Самый плодовитый во всех смыслах месяц август когда-то должен был закончиться. Тридцать суток отпуска исчерпаны, пора надевать форму и впрягаться на следующий круг.
У курсантов КВТИУ была Мекка летнего отпуска – это пансионат «Гренада» в Лазаревском, под Сочи. И по прибытии в училище все шумно обсуждали истории и хохмы, которые произошли с ними в отпуске. Были и такие, которые провели отпуск в родных пенатах, в деревне, вдали от экстремального образа жизни, отдаваясь рыбалке и местному самогону. Однако, самый продуктивный отпуск, судя по всему, был у сержанта Филипченко. Он посвятил отпуск изучению биографии великих полководцев и выдающихся деятелей мирового уровня. Так, он изрек: «Наполеон шпал четыре чаша в шутки и поэтому шохранял активность мышли». При этом Филипченко поднимался в четыре утра и штудировал задания по самоподготовке, хотя общий подъем по распорядку дня в училище был в семь утра. Есть еще факт, подтверждающий планы Филипченко по захвату Парижа. Когда один из курсантов разговаривал в строю с соседом, в то время как Филипченко проводил инструктаж, сержант резко прервал свою монотонную речь и обратившись к курсанту спросил: «Што я сейчас говорил, товарищ куршант?» Курсант слово в слово повторил последнее предложение, которое изрек наш полководец.
– Да Вы как Юлий Цезарь, – блеснул эрудицией Филипченко…
Дабы в перспективе ничто не воспрепятствовало стремительной военной карьере, Николай решил по совету Томашевского вступить кандидатом в члены КПСС. Когда были собраны рекомендации от трех коммунистов, решено было провести комсомольское собрание курса, на котором предстояло утвердить характеристику Николая. Прослушали общие формальности доклада секретаря комсомольской организации, выступающих и рекомендующих. Наконец, дело дошло до вопросов кандидату. Тишина в аудитории. И тут старший лейтенант “Я” решился на экспромт и спросил:
– Какая ваша любимая книга?
– Павка Корчагин, – не задумываясь выпалил Филипченко.
Хохот курсантов и улыбки комсомольского актива, недоразумение на лице Николая.
– Вы имели в виду книгу «Как закалялась сталь?», – поправил положение “Яаа”.
– Да, Павка Корчагин там главный герой, – подтвердил Филипченко.
С тех пор наш второй взвод получил неофициальное название «корчагинцы».
Первый взвод назывался «мужички». Командир – сержант Силаев по прозвищу Сало, из-за животика, который выпирал над поясным ремнем. Третий взвод назывался «солдаты», так как им командовал самый военизированный и уставной сержант Бориславский. Именно он, выпучив круглые серые прозрачные глаза, любил всем застегивать крючки на гимнастерках. За это и получил прозвище Рыбий Глаз. А в четвертый взвод собрали самых блатных и веселых, поэтому он носил звание «анархисты». Командиром этого взвода был самый интеллектуальный из всех замкомвзводов сержант Монастырецкий. Так что анархистам повезло с умным сержантом, но скорее это было не везение, а взвешенное решение начальника курса, чтобы перегибы на местах не ударили по заднице самого начальника курса.
После получения статуса кандидата в члены КПСС, Николай Филипченко усилил рвение в службе и учебе, взяв повышенные социалистические обязательства.
Незаметно подошла первая сессия второго курса. Очередной экзамен по теоретической механике. Преподаватель Галина Николаевна – женщина строгая и представительная, мастер спорта по гребле на байдарке. Она отличалась абсолютной бескомпромиссностью и ставила принципиально только те оценки, которые заслуживали курсанты, несмотря на ходатайства курсовых офицеров и начальников курсов. У Николая Филипченко была манера последним отвечать на экзамене, чтобы посторонние не слышали того, что происходит. Но только не в этот раз. Взяв экзаменационный билет, Николай уселся за стол, потирая лысеющий лоб, начал морщить его, собирая умные мысли. Рядом за столами сидели остальные курсанты, решая экзаменационные задачи. Через сорок минут Галина Николаевна оторвала нашего Наполеона от стула, предложив выйти к доске с ответом на вопросы билета. Николай начал суетливо и быстро что-то лопотать, рядом и около темы. Преподаватель задала ему еще два дополнительных вопроса, на которых он кое-как выплыл.
– Ладно, Филипченко, я поставлю вам тройку.
– Ой, не штавьте мне тройку, шпрошите меня еще пожалуйшта! – взмолился наш Павка Корчагин.
– Хорошо, – после небольшого колебания ответила преподаватель. – Берите еще один билет.
Еще двадцать минут подготовки и повторный дебют. Что-то опять пошло не так, как хотелось Николаю. Но старания и готовность к любым жертвам, которые читались в его глазах, взяли вверх над принципами строгого преподавателя.
– Ой, хорошо, Филипченко, я поставлю вам четверку, только чтоб я больше вас никогда не видела.
Галина Николаевна подвинула к себе зачетку, взяла в правую руку шариковую ручку, чтобы поставить оценку. И тут Николай ловко перехватил ее руку и со щенячьей слезой в глазах произнес историческую фразу:
– Ой, не штавьте мне четверку! У меня шоциалиштичешкие обязательштва на отлично!
Такой наглости Галина Николаевна в своей жизни еще никогда не видела. Но факт останется фактом, – в конце концов Филипченко вышел с отличной оценкой. Наверное, он владел приемами чародейства и гипноза, наш правопреемник Вольфа Мессинга. Частенько он любил помечтать, и тогда его согнутый указательный палец до половины входил в ноздрю, отыскивая и удаляя посторонние предметы. Левый глаз при этом приближался к переносице, придавая еще более романтичный вид вождю нашего второго взвода. В эти моменты расслабленной мечтательности, Филипченко был особенно фотогеничен. Жаль тогда не было такой техники, чтобы сделать мгновенное фото на память.
Вечером как обычно старшина Кургаев проводит вечернюю поверку. Когда дошли до курсанта Крипиневича по списку, в ответ раздалась томная тишина.
– Крипиневич, – еще громче крикнул старшина. Тишина.
– Где курсант Крипиневич? – напрягся Толя Кургаев.
– Был в наряде, сменилшя, – ответил Филипченко.
– Может, на КПП? – предположил кто-то из курсантов.
– Второй взвод, все на поиски Крипиневича, – скомандовал старшина, и все бросились рыскать по подсобным помещениям, бытовкам, каптёркам, сушилкам. Кто-то помчался на КПП на всякий случай, может, там с кем-то засиделся. Тридцать минут поиска ничего не дали. Курс опять выстроился в проходе казармы. Что делать, старшина в замешательстве. Это же ЧП. Докладывать начальнику курса или дежурному по училищу?.. Вдруг кто-то обратил внимание на кровать Крипиневича. Она была заправлена, но не очень аккуратно. А рядом на стуле висела гимнастерка и стояли сапоги. Кургаев отдернул одеяло и увидел картину маслом, – мирно спящего курсанта Крипиневича. Если бы там спал обычный курсант, то его бы нашли сразу, так как спрятаться и стать невидимым под одеялом очень сложно. Неровности и возвышенности тела сразу обратили бы на себя внимание. Но Серега Крипиневич имел такое телосложение, что с легкостью мог спрятаться за шваброй или черенком лопаты. При своем росте метр восемьдесят пять он едва весил сорок восемь килограмм. Когда я впервые увидел его в бане на первом курсе, я был в шоке. Сначала увидел, на полу стоят черные носки, вдруг они сами пошли. Тело Сергея было настолько тонким, белым и прозрачным, что оно полностью сливалось с белой плиткой, которой была отделана курсантская баня. Это было фантастикой, человек-невидимка. Но дядя Крипиневича, подполковник кафедры боевых колесных машин, каждый день подкармливал его салом, чтобы как-то компенсировать катастрофический недовес. В обмундировании Крип, как его называли товарищи, был более представительным. По характеру Крип был малым задиристым, с характером, что называется. Частенько он вступал в словесные дуэли с более мощными в физическом смысле оппонентами. Одним из таких оппонентов был Валера Коваленко, мой однофамилец.
– Серенький, я тебя очень прошу, не надо. Тебе ж здоровье надо сберечь, – ласковым, умоляющим голосом просил Валера, когда Крип пытался над ним подшучивать. Чтобы представить Валеру, нужно вспомнить яркий персонаж кузнеца Вакулы из фильма «Ночь перед Рождеством». Мощный парубок с наивным и добродушным характером. До училища Валера занимался тяжелой атлетикой, даже выполнил разряд. Увлекался вольной борьбой, гиревым спортом и шахматами. Вот такого хлопца вырастили в Барышевке, под Киевом. На первых соревнованиях училища по борьбе у Валеры пропали борцовки, которые ему выдали на вещевом складе. Он их положил на скамеечку, а сам отошел до ветру. Вернувшись на место, с глубоким удивлением обнаружил, что борцовок нет. Разводя широко руки, Валера с полным недоумения лицом спросил: