— Не могу. Меня до сих пор трясёт. И я к этой гадине не вернусь, пусть мама с бабушкой меня даже не уговаривают!
— Да вроде пока никто и не пытается.
Анна молчала, смотрела в окно. Но хотя бы не плакала. А потом вдруг повернулась и спросила:
— Стой, я не поняла. А где все твои машины?
— Одна в ремонте, вторая продана на запчасти.
— Как? — Анна уставилась на неё не хуже, чем перед тем на Себастьена.
Который, к слову, молча вёл машину на предельно большой скорости.
— Так получилось, — коротко ответила Элоиза.
Конечно, если обсуждать её аварии, то Анна хотя бы успокоится.
— Монсеньор, а вы знаете, почему у Элы машина пошла на запчасти? — Анна не теряла времени.
— Видел, — ответил он. — Там и вправду больше ничего нельзя было сделать.
— А ты как жива осталась? — глаза племянницы стали большими и круглыми.
— Чудом, — ответила Элоиза, и это была чистая правда.
В гараже шла какая-то обычная вечерне-ночная жизнь — дежурные, кто-то приехал, кто-то уезжает, человек пять стоят вокруг скутера и что-то громко обсуждают.
— А чего никто не спит, ночь же? — удивилась Анна.
— У всех какие-то дела, — пожала плечами Элоиза.
Тем временем Себастьен открыл дверь машины, она выбралась наружу, Анна выскочила за ней.
— А куда мы пойдём? К тебе?
— Конечно.
— Монсеньор, донна Эла, — откуда-то взявшийся Гаэтано подошёл поздороваться. — Ой, кто это?
— Вы не знакомы с моей племянницей, дон Гаэтано? Это Анна. Она некоторое время будет гостить у меня.
— Хочешь принести пользу — унеси наверх вещи, — Себастьен достал из багажника оба чемодана, рюкзак и гитару, а потом и осьминога с переднего сиденья. — Инструмент хозяйка, вероятно, унесёт сама, а прочий багаж и морских гадов оставим тебе, — и вручил Гаэтано осьминога.
Анна тут же цапнула гитару и повесила за плечо. Уже хорошо. А Гаэтано стоял и обалдело смотрел на плюшевого зверя.
— Он очарователен, не правда ли? — серьёзно сказала ему Анна и направилась к лифту. — Эла, я правильно помню, что ты живёшь на втором этаже?
— Вы правильно помните, — подмигнул ей Себастьен. — Ступайте пока, а я распоряжусь об ужине для нас всех.
Вещи доставили. Гитара осталась в гостиной, осьминога Анна плюхнула на стул в спальне, а всё остальное уехало в гардеробную.
— А где я буду спать? Снова на диване?
— Нет, на моей кровати. Сейчас уже поздно искать кого-нибудь, чтобы нам это устроили, переживём.
— А ты?
— А я рядом посижу и тебя за руку подержу, — усмехнулась Элоиза.
— Чтобы я не сбежала в бабушкин дом?
— А ты хочешь? Сбегай, пожалуйста, только утром. И предупреди меня, я попрошу, чтобы тебя отвезли.
Анна бросила копаться в чемодане, поднялась и взглянула на неё.
— То есть… ты забрала меня… почему? Не для того, чтобы сторожить?
— Тебя? Сторожить? Зачем? — Элоиза сделала вид, что ничего не понимает.
— Ну, чтобы я не ушла от положенного мне наказания.
— А я ничего о таковом не знаю. К слову, а что вообще произошло? Меня никто в подробности не посвятил.
— Ну… с чего начать-то… Есть у нас в классе Карла, она с нами учится первый год, до того училась в какой-то навороченной школе, только почему-то знает по всем предметам фиг да маленько. И всё время возмущается, почему нам никто наши комнаты не убирает, и почему надо полы да посуду мыть и всё такое. И почему я вместо того, чтобы убираться, езжу развлекаться в город — ну, то есть, в больницу к Доменике. Не, я правда там развлекаюсь, это в сто раз интереснее, чем полы мести и грядки полоть, но я ж никому этого не говорю! А всегда рассказываю, что мне там капец как трудно — ну, дети капризные, Доменика требовательная, и всё такое. Но Карла дура, и мне не верит. Сама бы попробовала разок, я бы на неё посмотрела. Убежала бы полы мыть впереди своего визга. В общем, она меня задирает, я ей отвечаю — ведь нельзя, чтобы думали, будто я безмолвная и за себя слова сказать не могу, она тогда совсем на шею сядет. Ну а ты же знаешь Приму — типа, кому много дано, с того много и спросится, только с меня пока спрашивают стопудово больше, чем дают, я заколебалась уже.
В общем, сегодня пришли мы на ужин. Я иду с подносом к себе за стол, и тут эта корова меня толкает. Все видели, вся столовая, и младшие, и старшие. Так потом Приме и сказали. Ну, мой ужин весь на полу — осколки посуды в одной куче с кусками жаркого, салатом и чаем. А я же типа приличная, я ей прошипела, конечно, что она корова неуклюжая, но тихо, чтоб никто не слышал. Она скривила морду и пошла за своим подносом. Взяла, дошла до своего стола, стала садиться, и тут я её слегка под руку-то и толкнула. Ну то есть это я знаю, что толкнула, а вся школа видела, что я к ней пальцем не притронулась, за пять метров от неё была и вообще срач с полу убирала. Дальше была просто красота — её жаркое всё на платье, она ревёт в три ручья, будто это платье у неё единственное и стирать она не умеет. А я радуюсь, конечно, но тихо и молча, и вообще вытираю пол.
Но я тупанула в том плане, что перед тем, как толкнуть, не оглядела — кто там вообще рядом есть. А в дверях стояла Прима — хрен знает, что её принесло, почему у себя не сиделось, она никогда к общему ужину не спускается. И тут она вплывает в столовую и в полной тишине говорит мне, чтобы я подошла. Я подхожу — она ж не станет при всех говорить, что я пихнула эту дуру под локоть, я ж её пальцем не тронула. А она говорит — пойди и извинись перед одноклассницей. Я ей нагло — за что? А она — ты сама, мол, знаешь, за что. Нет, говорю, не знаю. Я вообще пол мою, за ней, между прочим, она меня толкнула, и мой ужин на полу лежит, ещё не весь убрала, кстати. А Приму, видимо, петух жареный клюнул, она смотрит на меня, как будто хочет взять за ноги и подвесить, и говорит — иди и делай, немедленно. А я ей — уже и за намерения, что ли, нужно извиняться? Ну да, говорю, она меня обидела. Дальше все видели.
А дальше она так на меня глянула, что мне реально страшно стало, и говорит — вон отсюда, к себе в комнату, остаёшься без ужина и подумай о своём поведении. И в город завтра не поедешь. Ну вообще, да? Из-за какой-то поганки! Которая чья-то там дочь, но я, вообще, тоже чья-то дочь, и внучка, и племянница! Я ей сказала, что не считаю это справедливым и не вижу состава преступления. Она меня взяла за руку и повела к выходу, и тут уже я завелась и заорала. Я точно не помню, как именно я сказала, но в общем, я послала её по матушке и дальше, и добавила, что больше здесь не останусь, а она пусть над другими издевается. И пошла к себе собираться. А она орала мне вслед, что если я уйду, то она меня обратно не примет. Не очень-то и хотелось. Короче, лучше бы я эту дуру просто пнула, что ли, хоть всё было бы прозрачно и понятно!
А Прима сказала, что я, видите ли, должна держать себя в руках. Ага, подставлять правую щёку, когда ударили по левой. А когда закопают по самую макушку — то будешь сама виновата, ты же им не объяснила, что они неправы!
Эла, я уже не могу так больше. Ты ещё спросила — не убила ли я кого. Так недалеко уже, я уже способна. Поэтому и не хочу возвращаться. И даже если ты считаешь, что это всё ерунда, то просто запомни, что я туда больше не хочу, и всё на этом.
— А ты думаешь, я никогда не слушала этих песен? Про то, что кому много дано, и как себя вести, и не ответь, когда тебя долбят и далее по тексту. Я Приму знаю дольше, чем ты. И я просто много лет не хотела её видеть, скажем так. И только недавно нашла в себе силы общаться с ней по каким-то важным мне вопросам.
— То есть ты меня понимаешь? Ох, — Анна подошла к ней и крепко обняла. — Мама говорит, что на неё нужно забить и терпеть. И молча выслушать всё, что она скажет, а потом зайти за угол и тихонько сказать всё, что я думаю. Но сегодня у меня уже не хватило на это сил, правда. А у вас с мамой она же ещё и какие-то общие предметы вела?
— Ну да, биологию, анатомию, физиологию, основы медицинских знаний. Всё то, что сейчас Терция ведёт.
— Я вам сочувствую.
— Ничего, пережили. В общем, расслабься и забудь об этом до воскресенья. Там уже и подумаете с мамой и Полиной, что делать дальше. Договорились?
— Договорились, — кивнула Анна.
— А где твоя школьная форма?
— Там бросила. Зачем она мне теперь?
— А телефон ты уже поставила заряжаться?
— Ой, нет, какая же я дура! Сейчас.
— И ступай в ванную, умойся. И вообще посмотри на себя в зеркало.
Анна ушла мыться. Можно было позвонить Полине и успокоить её, а потом перевести дух и подумать про работу на завтра — достать одежду и прочее. Костюм и блузка отправились в кофр, а прочее в пакет. Тем временем застучали во входную дверь.
Оказалось, это Гвидо и Антонио привезли ужин. Прямо столик, на котором дымилась сковорода с кусками мяса, а вокруг стояли тарелки с овощами, соусами, сыром и чем-то там ещё. Плюс бутылка вина, кувшин воды и графин какого-то сока. Сообщили, что монсеньор велел тащить всё это к ней, а сам тоже вот-вот появится.
Он появился, тепло улыбнулся, усадил её на диван и сам сел рядом.
— Скажите, Элоиза, вам не нужна какая-нибудь помощь?
— По поводу чего?
— С вашей девочкой.
— Думаю, нет. Её просто нужно было забрать из школы, чтобы не вздумала, например, идти сама в город ночью пешком. Её бы не выпустили, скорее всего, но она могла задурить кому-нибудь мозги. В воскресенье прилетит Полина, приедет Линни, там и разберутся.
— А где ваша сестра сегодня?
— Спектакль. Уже, кстати, должен бы закончиться, вместе со всем сопутствующим. Я думаю, ей уже позвонили все, кто только мог. Сама найдётся.
— Вы останетесь с Анной?
— Пока не знаю. Сейчас разберёмся, как ей будет лучше.
Из двери в спальню осторожно показался нос, а затем блеснули глаза. Потом дверь открылась полностью и появилась умытая, причёсанная и переодевшаяся воспитанная девочка.
— Я не помешаю?
— Иди сюда, будем ужинать, — Элоиза кивнула ей на диван возле себя.