— Эй, ты чего? Всё же нормально, или нет? — подошёл, поднял её на ноги.
— Спасибо вам. Вы снова меня спасли. А я даже для вас и сделать-то ничего не могу. Только не обременять новыми проблемами. Я постараюсь, правда, — она смотрела на него, как на божество, и даже не вытирала слёз.
— Я понимаю, почему ты не хочешь возвращаться туда. Но ты и не должна. Не слушай все эти песни про нужна помощь и прочее, они не старые, справятся. Твой отец вообще работает?
— Да, у него автомастерская, маленькая. Для соседей в основном. Он очень дёшево берёт, и почти всё пропивает. Знаете, вы первый, кто на моей памяти дал ему отпор. Он, когда пьяный, всегда ко всем вяжется, ему всё плохо и все плохие, а вы ему так хорошо сказали, — слёзы, притихшие было, полились снова.
— Вот что я тебе скажу, девочка. Ты хорошая, красивая, отзывчивая и добрая. Когда у тебя всё хорошо, то и людям вокруг радостно, я не знаю, как у тебя это получается, но твои родители идиоты, если они этого не видят. Парней ты найдёшь себе, сколько захочешь, денег тоже заработаешь, а вот почему твои родители тебя не любят — я не знаю. Но я думаю, это как-то можно пережить. Ты ведь прожила без них год? Вот и живи дальше, и не оглядывайся. Вдруг они тоже что-нибудь когда-нибудь поймут?
— И работа моя им тоже плохая! А что здесь плохого-то? У меня ни образования, ни специальности, счастье, что вообще удаётся деньги зарабатывать, и очень хорошие, для такой-то работы!
— Знаешь, я в твоём возрасте деньги не зарабатывал, а отнимал. У тех, кто зарабатывал. Так что ты справилась намного лучше, понимаешь?
— Правда? — в поднятых на него глазах по-прежнему стояли слёзы.
Он обнял её и гладил по голове, а она спрятала лицо у него на груди. Потом снова подняла голову, смотрела на него неотрывно.
— Детка, если бы в своё время Господь не рассудил иначе, у меня бы сейчас дочка была такая, как ты. Твой отец — он же меня даже помладше на пару лет, как я понимаю. И это очень круто — когда у тебя есть такая дочка. Я откровенно завидую твоему отцу — у него есть ты. Ну чего ты снова ревёшь? Тебе налить коньяка или кофе? Пойдём. Ещё целый кусок дня впереди, и танцы вечером, хватит уже реветь. На танцы-то пойдёшь? Ты очень здорово танцуешь. Так что, коньяк или кофе?
— Кофе, — прошептала Кьяра и отвела взгляд. — Знаете, я… не очень задумывалась о том, что бывают и другие отцы, не как у меня. Дома у всех одноклассников и друзей они примерно одинаковые. Только у кого-то и матери такие же, а моя строгая, и всех строит и тянет. Но если бы у меня был такой отец, как вы, я была бы самой крутой на свете. Мне было бы не страшно ничего. И я бы никогда в жизни не попадала в опасные или глупые ситуации.
— Даст Господь — и не попадешь больше. Пошли. Попросить тебе пирожных?
Он обнял её за плечи, и они ушли обратно в кабинет.
Элоиза не успела перевести восхищённо-недоумённый взгляд на Варфоломея, когда из-за противоположного угла снова появился Гаэтано. Подошёл к двери, прислушался.
— А девочка-то не промах, неплохо устроилась. Шефа ублажить — крутой поворот, конечно, и решение всех её проблем!
— Зря ты так про неё, и про дона Лодовико тоже зря. Ты ведь не слышал, о чём они говорили, — возразил Гвидо.
— Я видел, как они обнимались, — со значением ответил Гаэтано.
И тут Элоиза увидела невероятное: отец Варфоломей проворно и бесшумно выбрался из укрытия, подошёл сзади к Гаэтано и влепил ему хороший подзатыльник.
— Отче, вы чего? — взвыл тот.
— А того, щенок ты паршивый, что если мысли у тебя поганые, так хотя бы при себе их держи и наружу не пускай, — сурово ответил Варфоломей.
Тот продолжал смотреть — и не верить.
— Отче, я не хотел…
Варфоломей не дал ему продолжить. Взял за ухо и поволок прочь от двери, туда, откуда они оба и пришли.
— Пошёл отсюда. И ты тоже ступай, — зыркнул на Гвидо так, что тот просто растворился в воздухе. — И ведь неплохой же в целом человек, Элоиза, неплохой. Доброго в нём определённо больше, чем всякой гадости. Но как полезет иногда, то прямо хоть стой и смотри, а хоть лови и мордой тычь.
— Я думаю… вы донесли свою мысль очень понятным ему образом, — произнесла потрясённая увиденным Элоиза, выбравшись из засады.
— Надеюсь на то. Господи, вразуми балбеса!
Переписка в телефоне.
«Монсеньор, я хочу к вам в шкаф. Я прямо сейчас хочу к вам в шкаф:(((»
«Увы, сердце моё, мой шкаф стоит в кабинете пустом и безлюдном. Впрочем, я могу попросить господина Дзани отпереть вам, если это поможет:)»
«Вы не во дворце?»
«Нет, буду часа через два. Весь в вашем распоряжении — от головы до шкафа:)»
«Отлично. Я нашла силы на то, чтобы завершить все дела. К вашему возвращению как раз управлюсь»
«Танцы, мясо и всё остальное?»
«С удовольствием»
«Обнимаю вас. До вечера:)»
«До вечера:)»
Себастьен зашёл за Элоизой перед танцами. Она сначала думала, что быстро соберётся, и они отправятся в зал, но взялась рассказывать обо всём, что случилось днём, и это оказалось совсем не быстро.
— Понимаете, он её снова спас. Не сколько от родителей, сколько, кажется, от себя самой. Что будешь думать о себе, если к тебе так относятся близкие люди?
— Зависит от системы координат, в которой находишься. Мне сильно изменила угол зрения военная академия. И да, я знаю, что такое никогда не нравиться собственным родителям. Мне стало легче в тот момент, когда я понял, что и они не обязаны мне нравиться. И вообще, мы разные отдельные люди. Которым, по большому счёту, совсем не обязательно близко общаться. Я думаю, проблема становится преодолимой, когда понимаешь, что мир на самом деле шире и многообразнее. И что близкое общение можно добрать где-то ещё.
— У меня, видимо, от рождения мир широк и многообразен, — усмехнулась Элоиза. — А идеальные фигуры родителей остались в далёком детстве и ничем не омрачились позже. Я не знаю, была бы моя матушка терпима к моим попыткам поисков себя так же, как Полина, Валентин, Жан и Женевьев, или же нет. И что бы думал про меня мой отец, когда мне было восемнадцать.
— Должен не быть какой-то плюс в том, что нам уже не восемнадцать, — пробормотал Себастьен. — Вам точно нужно сегодня на танцы?
— Обещала помочь маэстро Фаустино с кадрилью. Он все-таки решился на простую кадриль.
— Слова «простая кадриль» настораживают меня. А после нас ждёт сложная?
— Вряд ли, — усмехнулась Элоиза. — Разве что со сложной схемой, но и то не в этот раз. Пойдёмте, мы и без того опоздали на разминку, это вредно.
— Понимаю, но это была необходимая жертва хищным богам сегодняшнего дня. Пойдёмте.
В танцевальном зале заканчивалась разминка. Элоиза и Себастьен просочились внутрь, и она даже немного растянулась — сколько успела. Ладно, ходить пешком можно и без разминки.
— Госпожа Элоиза, вы пришли! Я уже успел испугаться, что с вами что-то случилось! Но вы здесь, это отлично! — маэстро Фаустино был, как всегда, эмоционален и многословен. — Дамы и господа, сегодня мы с вами попробуем разобрать кадриль. Очень простую кадриль, версию французской кадрили конца девятнадцатого века. Ничего сложного, в самом деле. Мы будем танцевать её не в каре, а в линиях, как было принято в то время. Для этого нам нужно составить пары, затем каждая пара находит себе пару напротив — vis-a-vis — и становятся в линии. Со стороны двери будут первые пары, со стороны окон — вторые. Всё понятно?
Конечно, было понятно не всё, Элоизе пришлось разом с маэстро Фаустино побегать и помочь всем установиться. А потом оказалось, что для них с Себастьеном не осталось пары визави! Ну вот, как всегда.
Она не успела огорчиться, когда в зал вошёл Лодовико. И тут же был пойман Себастьеном.
— Лови где-нибудь даму, срочно.
— Зачем? — удивился тот.
— Затем, что на танец нужно четверо, а нас пока трое — ты, да я, да Элоиза. Нужна дама.
— Ничего себе танец, — фыркнул Лодовико.
— Элоиза говорит, что это ерунда, а бывает ещё на восемь, двенадцать или шестнадцать. Так что радуйся. И лови даму!
И как по нотам, в зал робко заглянула героиня сегодняшнего дня. Кьяра немного накрасилась и распустила волосы, и надела красивое платье, но было видно, что день у неё случился — не пожелаешь никому.
— О, дочка пришла, иди сюда. Молодец, выглядишь отлично. Если ещё и сможешь радоваться и улыбаться — будет совсем здорово. Пошли, Элоиза и маэстро решили загрузить нам мозги хитрым танцем, и нам как раз недоставало одной дамы, — Лодовико подхватил её за руку и привёл в середину колонны, где уже стояли Элоиза и Себастьен.
— Всё сошлось, и это прекрасно! — возгласил маэстро Фаустино. — Итак, для начала. Мы танцуем на простых шагах, пешком. Но это не значит, что так было всегда. Когда люди не жалели времени для прекрасного искусства танца, кадриль исполнялась совсем иначе. Элоиза, вы ведь говорили, что знаете шаги?
— Танцевала когда-то, — улыбнулась она.
— Тогда я сейчас встану на место вашего визави… дон Лодовико, вы позволите? И мы с вами исполним L’Ete, годится? Помните последовательность?
— О да, — усмехнулась Элоиза.
— Второй трек, пожалуйста, — крикнул маэстро, и кто-то, кто был ближе к ноутбуку, запустил его.
О, «Летучая Мышь», как давно это было! Шассе-жете-ассамбле, а теперь — назад, и вправо так же, и глиссад-глиссад-жете-ассамбле. Шассе-глиссад-ассамбле — встретиться в центре с маэстро, пойти дальше — на его место, подмигнуть Кьяре, вернуться домой через несуществующую сейчас правую пару — и балансе перед изумлённым Себастьеном, и оборот за руки с ним же, и он понял, куда идти, и это было отлично.
Элоиза опустилась с полупальцев на стопы и выдохнула.
Аплодисменты и традиционное море недоверия — это уже балет, это невозможно, потому что невозможно в принципе!
Но маэстро Фаустино невозмутимо сообщил, что именно этого никто сейчас делать и не будет. Мы пойдём пешком и начнём с более простых фигур.
— Вы потом сможете объяснить, что именно вы делали? — спросил её шёпотом Себастьен.