Сидевшие на посту Уго и Марко переглянулись — они разобрали только имя.
— Гаэтано сейчас эту красотку от родной бабушки не отличит, — заметил Уго. — Сударыня, вы говорите по-итальянски?
По опечаленному виду красавицы было понятно, что не говорит.
— Эй вы, бестолковцы, неужели непонятно, что девушке нужна помощь? — со стороны мастерской подъехал Артуро и к удивлению обоих стражей, заговорил с девушкой на английском языке. Девушка сначала обрадовалась и прямо засияла, а потом сникла и чуть не заплакала.
— Эй, Артуро, ты чего девушку расстраиваешь? — нахмурился Марко. — Так мы сейчас кого другого поищем, кто сможет с ней объясниться! Ей вообще что нужно-то?
— Она, знаешь ли, музыкант, играет на скрипке, и Гаэтано пригласил её вместо кого-то там, я не в теме. Только всех других музыкантов предупредили, что у нас апокалипсис, а эта девушка ехала издалека и не в курсе вопроса.
— Гаэтано ей сейчас точно не поможет, — Уго нахмурился, — но кто-нибудь же у нас учился в школе хорошо?
— Да наверх её нужно, к начальству, — сказал Марко. — Кто тут у нас поблизости? Эмилио, быстро сюда! По-английски говоришь? Нет? Ну и зря. Бери вещи этой девушки и провожай её в «сигму», там начальство заседает.
Мрачное молчание прервал стук в дверь. На разрешение войти появился Эмилио, с ним была никому не известная прелестная девушка, она чуть не плакала.
— Эмилио, негодник, кто девушку обидел? — ворчливо начал Варфоломей. — Иди сюда, дочь моя, садись и рассказывай, — кивнул он на свободное кресло.
— Она говорит только по-английски, — сообщил Эмилио и сбежал.
— Кто вы, сударыня? — Элоиза решила, что нужно подключаться.
— Есть хотите? — хором спросили Анна и Кьяра, переглянулись и улыбнулись.
— Я музыкант, я играю на скрипке. Господин Манфреди пригласил меня, он сказал, что нужно играть на празднике. Мы в последний раз созванивались утром, я обещала приехать к вечеру. Я ехала автобусом, через Геную. И вот я приехала, а мне говорят, что господин Манфреди болен, а никакого праздника не будет.
— Понимаете, сударыня, у нас действительно должен был быть праздник. Но сегодня случился форс-мажор, и судьба этого праздника пока не определена, — Себастьен даже вроде бы очнулся от своего молчания.
— Скажите, как скоро вам нужно отправляться обратно? — спросила Элоиза.
— У меня нет обратного билета. У меня был контракт в оркестре, но сезон закончился, и контракт — тоже. На гастроли меня не взяли. Поэтому я очень обрадовалась, когда один друг скинул мне объявление господина Манфреди. Я написала ему, потом мы созвонились. И вот я здесь, но, видимо, напрасно, — девушка и впрямь почти плакала.
— Вот что я вам скажу, сударыня. Если вы не торопитесь — оставайтесь у нас, вы нас не стесните никак. Я думаю, через пару дней станет ясно, что дальше. Там и решим, как с вами быть. Только не обижайтесь, но возле вашей комнаты будет охрана. У нас сейчас непростая ситуация, а мы вас не знаем, — решил Себастьен.
— И… сколько мне нужно будет заплатить за проживание? — спросила девушка.
— У нас не гостиница. Когда Гаэтано придёт в себя — поговорите с ним и выясните ваш статус.
— Так мне можно переночевать здесь? Мне не нужно идти искать хостел? — девушка как будто не верила своему счастью.
— Нет, детка, не нужно, — поднялась Анна. — Пойдём, пристроим тебя куда-нибудь. Туда и ужин принесут. Тебя как зовут-то, скажи?
— Аннели.
— Вот и ладно. Кьяра, пойдём, поможешь с комнатой. Карло, бери чемодан.
Когда процессия удалилась, оставшиеся переглянулись.
— Вот вам, дети мои, живое свидетельство того, что беда — бедой, а жизнь продолжается, — нравоучительно изрёк Варфоломей.
— Мне кажется, нужно расходиться, — Элоиза поднялась, и Себастьен поднялся вместе с ней.
— Пойдёмте, провожу, — сказал он уже в приёмной.
— Как так проводите? Вы не хотите остаться? — удивилась Элоиза.
Остановилась и внимательно оглядела его.
В его глазах клубилась тьма, под глазами залегли тени.
— Нет, Элоиза, я сегодня не смогу быть нежным и внимательным.
— Но мне показалось — всё, что следовало, вы уже сломали?
— Да, так и есть. Но во мне много такого, чего не должно быть наедине с женщиной, особенно — самой лучшей. Я, честно, думал едва ли не о ночи в часовне, — впрочем, его руки думали о том, что её следует обнять.
— Глупости. То есть не глупости, но неуместно. Раз вы теперь тут главный, завтра вам потребуется свежая голова.
— Я могу не рассчитать силы и стать опасен.
— А я могу ответить, вы не верите? — нет, она не горела желанием применять на нём результаты уроков матушки Доменики, но сказать-то можно.
И тут изнутри появился Варфоломей.
— Дети мои, вы чего тут забыли? Проваливайте уже спать, — велел он. — Сдаётся мне, в этом доме есть минимум две постели, в каждой из которых вы можете угнездиться.
— Отче, шёл бы ты? — глянул исподлобья Себастьен.
— И пойду, а ты — дурак, даром, что с правом подписи. Когда такая женщина на тебя вот так смотрит — что нужно делать? Брать её на руки и тащить в нору, пока не передумала и не убежала. Так что бери и тащи. Ещё не поздно, вам хватит времени и друг на друга, и поспать.
— Себастьен, все против вас.
— Я ведь тогда и правда утащу, и не приму никаких возражений.
— Вперёд, — кивнула она.
Возражений не потребовалось. Зато перед тем, как уже непосредственно лечь спать, пришлось поубирать друг с друга какие-то неконвенционные отметины, и ещё какую-то ерунду. Забраться под душ. Допить старые остатки вина и сменить простынь.
А потом уже можно было забраться под одеяло, обняться, некоторое время без слов гладить и целовать друг друга, и, наконец, уснуть.
20. Грязное внутреннее дело службы безопасности
В четверг Элоиза далеко не сразу смогла добраться до рабочего кабинета. Но её даже и не искали — брат Франциск всем строгим голосом сказал, что она занята в связи с происходящими сложными событиями, и её не беспокоить.
Утром был заготовлен её будильник, но они проснулись раньше, и Себастьен тут же предложил быстро выпить кофе и слетать до клиники, узнать новости.
Кофе им принесли в его гостиную, заготовленная машина плюс ещё две уже ждала в гараже, Доменике позвонили с дороги.
Шарль обрадовался их приходу, его обнадёжили приличными новостями из дворца. Заглянули к Адриано, он так пока и не пришёл в сознание. Там сидела бледная и заплаканная Катарина, она прошептала, что донна Анна отпустила её, донна Доменика разрешила тут быть, а матушка донны Доменики дозволила не забирать пока девочек из школы, хоть у них уже и каникулы. Помянутая донна Доменика сообщила, что состояние стабильно тяжёлое, кожные покровы основательно повреждены, она с ними поработает, безусловно, но спустя несколько дней, пока рано.
Доменика держалась бодро, но тени под глазами говорили о том, что вчера ей тоже досталось, и даже её опробованные методы регенерации не всегда дают стопроцентный результат.
Далее уже нужно было возвращаться.
Сотрудники встретили Элоизу сдержанно, но, конечно же, хотели подробностей. Она пришла в их кабинет, захватив брата Франциска, и рассказала, что знала — кратко и без эмоций, только факты. Оставила их обдумывать и ушла к себе.
Наконец-то одна. Можно перевести дух и собраться с мыслями.
Мысли были все сплошь невесёлые, и даже монотонная работа, которую нужно было сделать уже давно, но не доходили руки, не слишком в этом деле помогала.
Бесила неопределённость. Что дальше?
Себастьяно же по возвращению из клиники зашёл и к местным медикам — там тоже был тяжёлый больной. И первое, что он услышал, ещё за дверью палаты — это ожесточённый спор того самого тяжёлого больного с самой младшей Доменикой. Стало интересно. Прислушался.
— Господин Манфреди, я запрещаю вам находиться на ногах. Постельный режим — доступно?
— И как долго я, по-вашему, буду здесь валяться? — а голос-то совсем не похож на его обычный, когда он здоров и полон сил.
— Пока ваши ноги не вспомнят, как держать ваше тело и вашу голову. Пока ваша голова не вспомнит, как подавать им правильные команды. Сегодня — лежать. Спать. Ни в коем случае не напрягаться.
— И если я буду лежать, есть шанс, что порезы заживут совсем и отметин не останется?
— Сначала пусть заживут. Вы напрасно смотрелись в зеркало, нечего там смотреть. Можете видеть — и хорошо. Шансы были разные, сами должны понимать. И если вы так сильно хотите поскорее оказаться на ногах, то я могу предложить вам эксперимент.
— Какой ещё эксперимент?
— Я применю к вам некоторые препараты, которые не являются официально принятыми лекарствами. Они тестировались, но — не слишком широко. Есть значительный шанс, что они ускорят заживление.
— Да хоть черта лысого ко мне привяжите, только чтобы побыстрее.
— Я правильно поняла, что это означает согласие?
— Да. И начинайте поскорее.
— Хорошо. Будет неприятно, предупреждаю. Сейчас я обработаю ваши порезы вот этим средством, видите? Синее такое. Во время обработки будет больно. Потом — нет. Обезболить нельзя, таким образом я предполагаю высвободить некие скрытые резервы ваших тканей и ускорить процесс регенерации. Готовы?
— Делайте.
Дальше Себастьяно порадовался за своего офицера — звуков он не издавал. Почти. Вероятно, процедура и впрямь неприятная.
— А сейчас я сделаю вам компресс. С ним нужно будет пролежать не менее двух часов. Лицом кверху. Будет неприятно пахнуть.
Гаэтано промычал что-то неразборчивое.
Далее Доменика, судя по звукам, отошла и что-то делала на столе. Себастьяно подумал и зашёл.
— Доброе утро всем.
— Монсеньор, — кивнула Доменика.
Она была серьёзна и собранна, и намазывала что-то очень остро пахнущее на кусок марли.
Гаэтано попробовал подскочить.
— Неужели тебе разрешили вставать? — сощурился Себастьяно.
— Сегодня — нет, — отрезала Доменика.