— Вроде же успели, так? Значит, дело времени. Должно быть, — Франческа пожала плечами.
Но Кьяра знала, что та разбирается в болезнях ничуть не лучше её самой.
— Знаешь, давай я ещё Джованнину позову. Схожу за ней в мастерскую и приведу домой. И ещё эту девушку, ну, которая приехала, она такая прикольная, как фарфоровая кукла. Её жаль — хотела заработать, а вынуждена сидеть у нас тут в четырёх стенах. Правда, она говорит, что у неё классный отдых после напряжённой работы, — хихикнула Кьяра.
В итоге получился отличный девичник — Джованнина без разговоров пошла домой, а Гвидо, которому назначили сопровождать Аннели во дворце, привёл её и просто попросил позвонить, когда они закончат. Нет, он не будет спать, он пойдёт к Гаэтано в больницу — тому пока нельзя ничего, а он утром очень уж упросил помочь ему одеться и дойти до церкви, где отпевали Алессандро. Потом у него кружилась голова, он падал на стены, ему было плохо, дон Бруно ворчал и велел развлекать больного по мере сил, но — чтобы тот не вставал с постели. Гвидо собирался взять ноутбук с его любимым космическим сериалом, еды и сладостей. И провести вечер и часть ночи там.
Говорили за столом по-английски — все присутствовавшие умели. Аннели свободно говорила ещё и по-французски, Кьяра посмеялась и сказала — что это если с начальством разговаривать, а сейчас и так сойдёт. Девушка-скрипачка, видимо, намолчалась за двое суток, и радостно рассказывала о своих путешествиях — оказывается, она с тех пор, как поступила в консерваторию, летом ездила автостопом по Европе и зарабатывала на жизнь музыкой на улице. До тех пор, пока у неё прошлым летом в Кракове не украли скрипку. Вот тогда настали чёрные времена — не сразу, ибо подвернулась классная компания и немного другой работы, моделью, а вот потом пришлось вернуться домой, к разгневанным родителям. Они не стали покупать ей другую скрипку, ибо не одобряли занятия музыкой в качестве профессии. Тогда Аннели ушла из дома, работала, где придётся, а потом случилось чудо — один из её друзей где-то добыл для неё отличную старинную скрипку! И эта скрипка сейчас с ней, и она чудесно звучит, и очень жаль, что ничего не ясно с их праздником, потому что музыка — это самое лучшее, что вообще бывает в жизни.
— Лучше независимости, вкусной еды, красивых платьев и мужчин? — уточнила, сощурившись, Кьяра.
— Музыка как раз даёт мне независимость, — рассмеялась Аннели. — А также вкусную еду и красивые платья, знаете, какое у меня с собой классное концертное платье? Ну а мужчины — они то есть, то их нет, и поэтому у меня главным образом друзья. Потусить, поиграть дуэтом или ансамблем, поехать куда-нибудь в странное место, которого нет на карте. А остальное — ну его. Сложится — и ладно, нет — не беда.
— И твои родители против твоих занятий музыкой? — спросила Джованнина.
— Они просто считают, что это не работа, это баловство. Музыка, писательство, живопись и прочее художество — это всё ерунда, нужна профессия.
— Тогда я тоже баловством занимаюсь, — Джованнина налила себе вина и забралась в кресло с ногами.
— Она художник, и ещё реставратор, — кивнула на Джованнину Кьяра. — Она разбирается в старинной живописи и может отличить подлинник от подделки. И ещё пишет крутой портрет… вот как его назвать? Ты всё ещё не считаешь его своим парнем? — Кьяра глянула на неё в упор.
— Я уже ничего не знаю. Кстати, портрет готов. Только сейчас всем немного не до него. Понимаешь, вчера и позавчера он приходил и молчал. Представь только — он, и молчит. Обычно он говорит без умолку. И его всё время приходится просить постоять смирно, не вертеться и не ржать. А тут он приходил, садился и молчал. И сидел неподвижно. И я просто не знаю, что делать. Я сидела рядом и тоже молчала.
— Не худший вариант, — заметила Франческа.
— Не знаю. Меня угнетает это молчание.
— Ну тогда обними его и сама скажи что-нибудь, — рассмеялась Аннели. — Вдруг ему полегчает?
Джованнина ничего не ответила. Неужели задумалась о том, что она сама сможет сказать Карло?
— А знаете, — вдруг сказала Франческа, — мне тут написал Октавио. — Сказал, что очень меня теперь понимает и сочувствует.
— Это о чём? — Джованнина смотрела на них сквозь бокал с вином.
— Так у него же два ребра треснули. И он написал, что это ему сильно мешает жить, ещё хуже, чем было со сломанной ногой осенью.
— Вот не повезло! — Аннели была готова слушать и сочувствовать.
— Он спросил, как я вообще справлялась. А я на самом деле нормально справлялась. Когда я оказалась здесь в больнице и мне сняли всю боль, стало очень прилично. Можно было лежать целый день в одиночестве, никого не видеть, ни с кем не разговаривать, спать и бродить в интернете. Ну да, неудобно шевелиться, но можно ведь и не шевелиться.
— Это тебе можно, — рассмеялась Кьяра, — а он так не умеет. И если что — он влюблён в тебя без памяти. То есть не просто переспать хочет. Спать с тобой, конечно, он тоже хочет, куда без этого, но не только. Ты ему безумно интересна сама по себе. И так-то он уже делал для тебя кое-какие реальные вещи. И это я ещё про цветы бесконечные ничего не говорю!
— Да? — Франческа глянула сумрачно и замолчала. — Цветы? — потом подумала и продолжила. — Ты не заходила к нему? Он же в больнице тоже?
— В больнице, но мне как-то было некогда, — на самом деле Кьяре всё ещё не хотелось его видеть.
После той истории с перепиской монсеньора и донны Элы ей вообще было противно вспоминать об Октавио. И когда она услышала о травме, то подумала, что это наказание, не иначе. Чтобы думал, что делает. Нет, он, безусловно, крут, и в сложных ситуациях молодец, и если не загордится совсем, то будет ничуть не хуже монсеньора — лет так через двадцать. Но чтобы стать не хуже монсеньора, ему нужно пройти через реальные опасности, вот он их себе и ищет. Может и впрямь утром зайти к нему?
— Франческа, а ты тоже здесь работаешь? Ты художник? — спросила Аннели.
— Нет, я сотрудник аналитического отдела. Я не умею рисовать, и петь тоже не умею, и музыкой не занималась даже в детстве.
— Зато она работает у строгого начальника, и её пока не выгнали, — подмигнула Кьяра.
— А ты — самый главный человек в обеспечении здешних жителей всем необходимым, так? — продолжала расспросы Аннели.
Кьяра рассмеялась. Никто её так не смешил уже очень давно.
— Что ты! — замахала она руками. — Это донна Анна такой человек, мы тебя вместе тогда вечером селили в комнату. А я полы здесь мою — в некоторых местах. Ещё цветы поливаю и рыбок кормлю. И учусь, пока на подготовке, но я хочу стать дизайнером, а вообще дизайнером одежды. Чтобы придумывать и шить крутые платья для таких, как донна Эла.
— Здорово! Хорошая цель, — согласилась Аннели. — А полы мне тоже случалось мыть, ничего страшного. Должен же кто-то это делать, правда? Слушайте, а давайте, я вам поиграю? Только нужно за инструментом сходить.
— Да чего там, сейчас найдём кого-нибудь и сгоняем к тебе, — Кьяра потянулась за телефоном. — Привет, это кто? Франко? Слушай, в районе наших комнат есть кто-нибудь дежурный? Эмилио? Скажи ему, будь добр, чтобы заглянул, есть дело.
Эмилио появился через пару минут. Ему дали ключи от комнаты и велели нести футляр со скрипкой — только осторожно, ради всего святого, это очень ценная старинная скрипка, ей больше ста лет, понимаешь?
Он вроде понимал, принёс и попросился остаться и послушать — ведь она же будет играть, правда? Вот на этой самой скрипке? Никогда не слышал настоящую скрипку так близко.
Аннели неспешно, с удовольствием открыла футляр, достала скрипку и смычок, и принялась подкручивать колки, и винты там, где крепились струны. И несколько раз прошлась смычком, извлекая аккорды.
А потом поднялась с дивана, встала у распахнутого окна, подняла инструмент… и дальше Кьяре показалось, что сам ночной воздух вокруг зазвучал. Тяжёлая портьера на окне, звезда за окном, вода в фонтане и случайное ночное облако — всё это пело, и рассказывало, и манило за собой куда-то далеко, в невообразимые дали. Туда, где дороги сами ложатся под ноги, где трава под ногами необыкновенно мягкая и зелёная, вода журчит, как песня, а камни старых замков на закате обещают сказку.
И это обещание сказки было таким реальным, что все они поверили — и у них тоже всё наладится. Рано или поздно.
В субботу занятий не было. Кьяра встала и подумала — правда что ли, сходить к Октавио и узнать, как он там? В обед она обещала съездить в больницу, где лежали его высокопреосвященство и бедный Адриано, и привезти кое-какие вещи Катарине, которая там за ним присматривала, но до того ещё оставалось время.
Октавио был в физиокабинете — лежал с электродами.
— Ой, привет. А мне даже встать нельзя, — грустно сказал он.
— Лежи, набегаешься ещё, — проворчала Кьяра. — Ты вообще как?
— Да нормально. Только глубоко дышать больно. Но голова уже не кружится, а в первый вечер вообще тяжко было. Донна Доменика сказала, что у меня сотрясение. Какое там сотрясение может быть, вот скажи, мне же кирпич на голову не падал! Это Гаэтано куски стекла на голову просыпались, а мне-то нет!
— Ты сам, наверное, падал.
— Не без этого, — согласился Октавио.
— Ну вот. И то ладно, что живой, и достаточно легко отделался.
— Ну да, Адриано не повезло, Гаэтано не повезло, а больше всех не повезло Алессандро. Мне-то как раз повезло.
— И сейчас есть время лежать, выдыхать и думать о жизни.
— А чего о ней думать-то, хрень одна.
— Ну приплыли. Чего это хрень одна? Сам говоришь, что повезло, не гневи бога!
— Даже если ты крутой, везде успеть и всё сделать невозможно. Кто-то другой проколется или нагадит — и всё полетит в задницу.
— Но это же не повод не делать ничего, правда?
— А чёрт его знает. Конечно, когда разрешат, я пойду и буду делать всё, что нужно. Но уже без прежнего удовольствия.
— Послушай, но тогда работа твоего дяди вообще не имеет никакого смысла! Всё, что он приготовит, тут же сожрут, и даже не все поблагодарят. И не каждый вообще поймёт, что такого он съел, брюхо набьют, да и всё. Я уже не говорю про мою работу — она вообще сама по себе бессмысленна.