— То есть, чудо пришло на пустое место? Которое было специально подготовлено? Не важно, в общем. Но знаешь, я болван, и мыслей читать не умею. Поэтому скажи — ты хочешь напиться со мной или поболтать со мной? Если что, с хохмами нынче туго. На Себастьяно и господина Дзани ещё вчера все израсходовал, теперь пуст, как вот этот бокал.
— В бокале что-то осталось на донышке. А я хочу просто с тобой. Что именно — реши сам.
— Знаешь, я всегда решал и не сомневался, за себя и за всех, кто мне нравился. Примерно как Гаэтано. Но потом мне однажды очень крепко приложили по голове. И теперь я осторожен. И предпочитаю всё выяснить, а потом уже идти на штурм.
— Иди. Сегодня можно. Я очень долго не хотела никак, а сегодня хочу.
— Мне не мерещится, нет? Я вроде ещё не настолько пьян?
— По мне так ты вообще не пьян. Чёрт возьми, я даже могу подписаться ещё на одну картину!
— Про картину подумаем. Ты рисуешь сама себя? Я бы приобрёл за огромные деньги и повесил в спальне. Чёрт возьми, я даже артурову отраву больше не хочу. Я хочу обнять тебя, а дальше будь как будет, — он отвёл с её лица упавшую прядь. — Летней ночью в хижину отставного солдата постучалась ледяная красавица и попросила приютить её, пока она не растаяла под палящими лучами утреннего солнца. И солдат отдал ей всё, что у него было, а была у него бутылка самогона, постель в углу да горячее сердце. Скажи, ты не боишься горячего сердца?
— Настолько горячего я и не видела, наверное. Покажи?
…Асгерд выбралась из-под простыни, плеснула водой в лицо, потом подумала и забралась под душ. И прямо из душа позвонила вниз и попросила кофе и чего-нибудь к кофе. Да, в апартаменты дона Карло. Да, на двоих.
Кофе привезли, она взяла чашку и пришла с ней в спальню. Осторожно поднесла к его носу. Нос зашевелился.
— Какой клёвый сон про кофе, — пробормотал он. — Полная иллюзия.
Потом ещё раз вдохнул запах и открыл глаза. Яркие блики на строгом портрете.
— Привет, — улыбнулась она. — Хочешь кофе?
— Она ещё спрашивает! Конечно, хочу. И кофе, и всё, что ещё там есть. И чтобы ты села рядом и тоже с кофе. И мультики включить. Ты как догадалась вообще?
— Даже и не думала гадать. Решила сразу пробовать.
— Значит, так: ставь чашку, и сначала доброе утро и вот это всё, — он дождался, пока чашка оказалась на столике, и обнял её, и поцеловал, и потом она его тоже поцеловала, и так без счёта.
А потом очень кстати были и кофе, и булочки с маслом, и пирожные. И мультики включили.
22. Листики и полоски
Гаэтано лежал и считал листья на фикусе, кадка с которым стояла у окна палаты. Сначала — снизу вверх. А потом — сверху вниз. И опять снизу вверх. Иногда итоговое число сходилось, иногда нет. Ещё можно было зажмуриться и не видеть часть листьев, и вспоминать, с какой стороны и на какой ветке сколько.
Всё равно на морде опять вонючая примочка, сколько ж можно? Но красотку Доменику на жалость не пробьёшь, она знай себе улыбается и своим нежным голосом рассказывает, для чего эта дрянь и как, по её мнению, она на морду подействует. И все его слова о том, что может уже хватит, само зарастёт, всегда само зарастает — не работают. Глянет серьёзно и скажет — ты сам мне разрешил эксперимент, теперь терпи.
Ну да, единственное, что удалось выбить из неё — это перейти с ней на «ты». Нет, у Гаэтано и в мыслях не было отбивать девушку у Бруно, да и вообще какая девушка на него теперь позарится, но приятно же.
Снимать примочку пришла сама Доменика, обычно это делал кто-то попроще. Но сегодня же суббота, наверное, у неё просто выходной в её больнице. Так-то она рано утром забежит, что-нибудь сделает, и потом заглядывает только вечером. Вчера они с Гвидо даже пытались зазвать её смотреть «Вавилон-5», но она улыбнулась, поблагодарила и ушла.
Вместе с Доменикой пришёл и Бруно. Внимательно смотрел, как она убирает с лица следы вонючей грязи. Потом ещё протёрла чем-то, запах исчез. Можно нормально дышать.
— Смотри, заживление идёт неплохо, несмотря на то, что порезы глубокие и их много, — кивнула она Бруно. — Я думаю, сегодня ещё прокапать, а завтра сделать перерыв. Если не станет хуже — то и хватит уже. Сейчас посмотрим шею.
На шее была повреждённая артерия. Которую зафиксировали при помощи слова господня, магии и какой-то матери, не иначе. Что-то прекрасная Доменика себе под нос определённо шептала, когда там возилась. Правда, до неё вскоре дошло, что он всё слышит, она глянула на него странно, потом взялась обеими руками за его виски и больше он не помнил из того дня ничего.
Так вот, артерия. Она была заклеена чем-то хитрым, не пластырем, её открывала только сама Доменика и что-то там делала. Открывала как-то сверхосторожно, больно не было. Вот и сейчас — отклеила повязку, они с Бруно посмотрели, потом близко посмотрели, потом она подышала на кончики пальцев, позволив заценить свой хитрый маникюр с синими камушками, и приложила два пальца к тому месту.
— Почти. Уже почти. Ещё пара дней — и можно без повязки. Согласен? — острый взгляд на Бруно, улыбка.
— Согласен. Я бы его лечил до сегодняшнего состояния намного дольше и не так ювелирно, если такое сравнение здесь уместно, — кивнул Бруно.
— Ты же знаешь матушку, — пожала плечами Доменика. — А ведь ещё есть бабушка, и была ещё одна бабушка, Доната, дальняя кузина. Она по крови ближе Эле, чем мне, прабабушка нашей маленькой Анны. Тоже научила меня кое-чему полезному.
— Но вонючую мазь ты сама придумала, — сощурился Гаэтано.
— Да, и как стекло из тебя вытащить — тоже сама придумала. А не придумала бы — ну, всё было бы чуть дольше и болезненнее. А так — нормально. Да ещё и молодой и в целом здоровый организм, который прилагается ко всему этому безобразию. Кстати, голова сегодня кружится?
— Почти нет, — быстро ответил Гаэтано.
— Это значит «кружится, но я игнорирую», так? В общем, сегодня ещё лежать. Завтра посмотрим.
— Тогда хоть бы коньяк разрешила, что ли, с такой тоски!
— Алкоголь исключён. Пока тебе достаточно сока, — ответила Доменика. — А также мясо, яблоки, гранаты. Можно спросить Полину, нет ли у неё красной икры.
— Кто это — Полина? — во дворце не было ни одной Полины.
— Это тётушка Элы. Дядя Валентино, её муж, привозит время от времени. Я узнаю, если есть — попрошу, чтобы тебе прислали. А пока отдыхай. Когда ещё будет время столько спать?
— Да не могу я уже спать, понимаешь? — он вообще-то лукавил, спать получалось.
И днём, и ночью. Но ведь там, снаружи, идёт жизнь!
— Тогда читай книги. Бумажные, чтобы голову не нагружать дополнительно. Я слышала, у его высокопреосвященства недурная библиотека. Думаю, ты сможешь найти там что-то на понятных тебе языках.
Гаэтано скривился, Доменика рассмеялась, и они с Бруно ушли.
После манипуляций Доменики медсестра Виктория привезла систему. Опять лежать, да что же это такое!
Листья фикуса и декоративные полоски на стенах были уже пересчитаны вдоль и поперёк. Можно ещё было придумывать страшные кары для тех, по чьей милости Гаэтано здесь оказался, но он понимал — пока его не выпустят из этих четырёх стен, никто ему не позволит заниматься какими бы то ни было операциями — ни простыми, ни опасными.
Монсеньор, спасибо ему за доброту, заходил каждое утро и рассказывал новости. Но от того, что кто-то другой поймал стрелявших сволочей и раскрыл предателей, лично Гаэтано легче не становилось.
Ещё можно было бы позвать какую-нибудь девушку, всё веселее, но увы, подходящей девушки на горизонте не было.
Пока он лежал с примочкой, к нему случайно заглянула Франческа. Она явно не с ним хотела встретиться, увидела его, поняла, что это он, извинилась, что побеспокоила, и даже выразила сочувствие его состоянию. Была немногословна, новостей никаких не знала, но была готова некоторое время его слушать. Впрочем, много болтать и улыбаться не получалось — не позволяли порезы вокруг рта. Ему не запретили разговаривать, но строго сказали: не злоупотреблять. Иначе заживать будет ещё дольше и ещё нуднее.
И когда он понял, что абстрактно болтать уже не может, а жаловаться Франческе на своё состояние — ещё чего, она как раз поднялась и сказала, что ей ещё нужно навестить не только его.
Тогда он окончательно убедился, что Франческа как девушка его больше не интересует.
И вдруг почему-то его язык всё равно что сам сказал:
— Франческа, кажется, я вёл себя с тобой по-идиотски. Прости меня, пожалуйста?
Она очень удивилась, даже притормозила у дверей. Помолчала немного, потом сказала — да проехали уже, всё нормально — и ушла.
Ещё заглядывала Кьяра. Вчера. Она как раз болтала без умолку — сама, рассказывала о происходящем во дворце и знала о состоянии его высокопреосвященства — ей об этом сообщал за завтраком дон Лодовико, а тот был в курсе и от монсеньора, и от отца Варфоломея, и сам в той клинике тоже побывал. Кьяра — сокровище, но Гаэтано так и не проник в тайну их совместных с доном Лодовико завтраков. Более ни за чем общим они замечены не были.
А ещё приходила Клаудия — позавчера поздним вечером. Это была сотрудница донны Софии, постарше его лет на пять, в теле, что называется — с грудью фантастического размера, но и всего остального у неё тоже хватало. Она в свои тридцать четыре уже бросила двух мужей и хищно присматривала третьего, и с этой целью пробовала всё, что движется. Гаэтано с ней встречался — изредка, потому что было это забавно, но приедалось. Она была не в обиде, и её вполне устраивал такой формат встреч — время от времени. Она и вчера была не против, села на кровать, принялась гладить ему то ладонь, то пятки. Но его остановил один неловкий момент — голова кружилась, стоило её приподнять, и он понимал, что объективно не в форме. Ему смотреть на неё и то было тяжело, не говоря уже о чём-то большем. Поэтому пришлось поулыбаться и отговориться строгим запретом сурового врача. Может быть, но не сейчас. Позже.
Девушки, которые не приходили сами, отпадали в полуфинале. Это если бы он был романтичный красавец с дырой в боку или хотя бы с треснутыми рёбрами, то можно было бы кого-то к себе звать. Хоть бы и на ночь, говорят же, что когда монсеньор был с переломанной рукой, то донна Элоиза ночевала с ним в палате! Но то, что Гаэтано видел утром в зеркале над умывальником, вряд ли понравится хоть какой девушке. Да и что скажет об этом его голова, которую, прямо скажем, сложно оторвать от подушки?