– Пожалуйста, – шепчет он.
Я вспоминаю Рию, роняю руку. Закусываю губу и бегу прочь.
Это было еще летом. Сейчас осень, и я стараюсь больше не задевать «моего» стража, и если вижу его, то прохожу мимо как можно быстрее, не поднимая глаз. Но вот беда – он стал являться под мои окна по ночам.
Я отошла поглубже в комнату. Хочет стоять под моими окнами – пусть стоит. А я думала о Данате. О том, как сильно я хочу ее увидеть. И о том, как сильно, наверное, хочет увидеть Данату ее мама, ее отец, старший брат, младшие сестры. Почему они не спросят у короля, где их дочь, что с ней стало? Почему они не придут в храм Семипряха и не призовут жриц к ответу? Все понятно с моими родителями – они умерли. Не важно как, они мертвы, их похоронили, и увидеть их можно только во сне. Но Даната! Если она умерла, то почему никто не говорит, что король – убийца? И почему ее нельзя похоронить? Я не хожу на могилы родителей, детей не пускают одних далеко от ворот города, а все могилы Суэка – в Таравецком лесу, но многие ведь ходят на могилы к родным, и от этого, наверное, легче. Ульрас всегда возвращается с могилы мужа какая-то спокойная, тихая. Если же Даната жива, то почему мы не можем ее увидеть? Даже если она потеряла свою силу, молодость, красоту, она все равно наша Даната! Мне просто надо знать, что она есть, что она жива!
Эти вопросы не давали мне покоя. Да, король должен быть сильным, чтобы защищать страну от диких племен и других государств, которые всегда хотят захватить богатый Суэк, но почему эту силу надо брать у нас? Я не верю, что девушек убивают. Но если нет, то где сейчас Даната? Ответов не было. И значит, надо жить в Садах. Учиться танцевать, петь, играть на каноке, зубрить названия деревьев и звезд, пропалывать грядки. Весной мой первый бал в Садах. Мама, я помню, что не должна понравиться королю, но больше некому подрезáть мне волосы. И все эти мысли не дают мне дышать. Я никогда не узнаю, как загорелась папина мастерская и почему тебя столкнули в воду, но, может быть, я смогу узнать, что стало с Данатой.
И уберечь от этого Рию.
День за днем, день за днем, день за днем. Осень стояла мрачная, дождливая, мы не ходили больше гулять по вечерам, сидели по своим комнатам или в классах: вышивали, читали, разговаривали. Я смотрела в окно. Все время смотрела в окно. Мне было так тоскливо! Будто я в тюрьме.
– Опять он пришел, – шепнула мне Рия.
«Мой» страж стоял под окном, в тени развесистого алиана. Из-за дождя его почти не было видно, но я знала, что это он, высокий, худой, с удивительными глазами. Глазами цвета моря. Интересно, у него пост тут, под этим деревом?
Я заметила, что Рия покраснела. О Семипрях! Неужели…
– Рия…
– Я знаю, – скривилась она. – Можешь не читать мне нотации. Но могу я просто помечтать?
Я снова посмотрела на стража. Бедная Рия!
Наконец выпал снег. Он шел, шел и шел, и казалось, ему не будет конца. Теперь бессонными ночами я смотрела на его медленное падение и вспоминала, как пахнут доски причалов и вода пролива, когда снег приходит в Суэк. Пролив никогда не замерзает, но зимой в Суэке очень холодно. Все деревья стоят в ледяном кружеве. Холодно и красиво. Нам выдали теплые плащи и сапожки. Все работы на земле закончились, теперь нас мучили математикой, ботаникой, риторикой и музыкой. Зачем? Зачем, если лучшие из нас сгинут в конце Дороги силы, в храме Семипряха? Но я прилежно училась, послушно исполняла работу по дому. В первый день зимы мне исполнилось тринадцать.
И в этот вечер Рия рассказала мне про «моего» стража. Что они дружат.
– Он здесь, конечно, не с самого рождения, не как я, но тоже очень давно, – сказала она, будто это все объясняет.
– И вы видитесь?
– Ну… мы друг на друга смотрим. Тайком. Нельзя же, понимаешь. Но когда мне исполнится тридцать, он уйдет из стражей и возьмет меня в жены. Он сам так сказал.
– Сказал?
Бедная я! Напридумывала себе молчаливого рыцаря! Вовсе не на мои окна он ходил смотреть, а на Риины.
– Ну, однажды мы разговаривали. Это было на площади Будущих королей, он стоял как раз за мной. И когда церемония закончилась, он мне это сказал. Представь, какой он бесстрашный!
– Разве можно уйти из стражей Суэка?
– Говорят, можно, если уехать служить на дальние границы.
– Тебя не отпустят из Садов. Ты же видишь, они живут тут до глубокой старости.
– Это потому, что им некуда пойти. А мне-то будет куда.
– Тебе всего одиннадцать! А ему? Сколько ему? Лет тринадцать?
– И что? В одиннадцать разве нельзя полюбить? Думаешь, если мы еще не взрослые, то какие-то недоделанные, полулюди, которые даже полюбить не могут по-настоящему?
Я не стала разбивать ее надежд. Рии надо было во что-то верить. В то, что принцесса выпросит ее в свои фрейлины, или что юный страж возьмет ее в жены и увезет на дальние границы, или что она дочь тайных влюбленных, погибших за свою любовь. Пусть верит. Некоторым это здорово помогает.
Среди зимы есть только один яркий день – праздник Милости Семипряха. На площади Будущих королей собирается весь Суэк, мастера показывают свое искусство, а танцы длятся ночь напролет. В этот день мастера обучают всех желающих. Делается это для мальчишек, чтобы они попробовали себя в разных искусствах и выбрали то, что по душе. Но если очень сильно попросить, то и девочкам, и женщинам разрешали посидеть недолго за гончарным кругом или взбить масло.
Это был любимый праздник моей мамы! Мы всегда ходили на него с родителями, и мама пробовала все подряд, училась всему на свете, а папа все время смеялся, что ей одной жизни мало, надо бы выпросить у Семипряха еще парочку. Мы рассматривали украшения, платья и обувь, любовались красивой посудой… Конечно, все это принадлежало не мастерам, они могли только показать свои творения, а не продать или обменять, но в конце праздника Мастер, как правило, награждал лучшего музыканта, лучшего ювелира, сапожника, кондитера… И тогда этот мастер мог выбрать себе любой подарок. Папа дважды становился лучшим ювелиром и дарил нам с мамой новые ботинки.
Я люблю праздник Милости Семипряха, но в этом году он прошел без меня.
– Пока простые люди предаются праздности, мы проведем этот день в трудах.
Так сказала за завтраком дьензвур.
Как будто все остальные наши дни мы проводили по-другому!
С тоской смотрела я в окно столовой, а вечером, когда нам велели ложиться спать, я завернулась в лоскутное одеяльце, которое сшила к моему рождению мама, и сунула под подушку папин нож. Так и уснула.
Бал полнолуния
Бал первого весеннего полнолуния был посвящен старшей дочери короля. Если же у королевской четы не было дочерей, то говорили: «Бал в честь будущей принцессы».
За месяц до него Сады лихорадило и корежило, будто в предродовых муках.
Дьензвур стала невыносимо придирчивой и сыпала наказаниями за малейшие промахи. Это было тем более обидно, потому что все очень уставали, ведь начиная с первого дня зимы мы без отдыха разучивали танцы, зубрили старинные баллады и музыкальные номера, чтобы поразить короля своими дарованиями. Самый прекрасный номер был у Рии. Эта неуклюжая смешливая девочка, усыпанная веснушками, будто золотой пыльцой, вся преображалась, когда садилась за инструмент. Каждый вдруг замечал, что она полна необъяснимой грации, что у нее необыкновенный цвет волос – будто транниковое поле, залитое солнцем. А глаза полны детского удивленного восторга. Они будто спрашивали: «Неужели это я умею играть такую красивую, стройную и нежную музыку?» Но тонкие пальцы перебирали струны и отвечали: «Да, да, это все ты!» Никто не замечал в эти минуты ее веснушек, считавшихся в Суэке почти уродством, никто не вспоминал, что она подкидыш. Может быть, и юный страж влюбился в нее, увидев, как она играет? Рия не просто извлекала звуки, она становилась самой музыкой, ее пальцы творили не песню, а целый мир и его историю от начала времен.
Многие исполняли сольные номера на разных инструментах. Меня тоже хотели заставить, но я закатила настоящую истерику. Поплатилась за это недельным мытьем всей посуды после завтрака, зато не пришлось позориться, выуживая звуки из каноке. После игры Рии вся другая музыка казалась подделкой.
Меня поставили танцевать «Весеннее пробуждение». Это был длинный танец со сложным рисунком и такими замысловатыми движениями, что после репетиций у меня болело все тело. Зато в танце участвовали девять человек, это проще, чем танцевать одной. Мне единственной из девяти еще не исполнилось четырнадцати. Окелия, Сви и Суэла тоже танцевали. На них дьензвур возлагала большие надежды. Их в эти дни холили и лелеяли: делали им массаж и ванночки для рук, маски для лица и волос, особые ванны для тонуса кожи… Дьензвур настолько помешалась на том, чтобы король выбрал новую силу из Садов, что мне казалось, она готова подделать документы, лишь бы изменить мой возраст. Будто точно знала, что я могу понравиться королю! Однажды я услышала, как она выпалила в сердцах:
– Ей четырнадцать уже зимой! Всего-то полгода, какое это имеет значение!
– Побойтесь Семипряха! – урезонила ее Асас. – Зачем торопить время? Пусть выберет Кьяру в следующем году, девочка еще не оправилась от горя и…
– Он может забыть ее к следующему году! А никакими талантами она не обладает, чтобы покорить его сердце на балу. Я знаю, ищущие приготовили кого-то особенного! Их дьензвур намекнул мне, что они нашли кого-то в Подкове… О Семипрях!
– Будем надеяться на Суэлу. Или на Окелию – у нее целых два сольных номера, и она очень старается.
– Лишь бы не перестаралась, – проворчала дьензвур.
К весне нас так измучили бесконечными репетициями и нотациями, что у некоторых девочек начались обмороки и бессонницы. Одна из старых хранительниц убедила дьензвура оставить нас в покое.
– Пусть лучше гуляют на весеннем солнышке, да давайте им побольше зелени. Вряд ли королю понравится кучка истеричек, – сказала она.
Хвала старухам! Нас отпустили на волю до самого бала.