Мы построились парами, начиная с самых маленьких и до глубоких старух. Я попала в пару с Суэлой. Мне нравилась Суэла, но она была слишком грустной и никого не подпускала к себе, будто горе, заставившее ее поселиться в Садах, было столь хрупким, что его легко разбить невнимательным словом, равнодушным взглядом, а она хотела хранить его в сердце вечно. Сейчас Суэла очень волновалась. Да и все мы. Хотя бы потому, что можно было выйти из Садов – за весь год у нас было только две причины покинуть наш дом: обряд на площади Будущих королей и Бал первого весеннего полнолуния.
Мы шли по дорожке, посыпанной золотистым гравием, мимо стражей, молодых и совсем взрослых; многим из них едва удавалось сохранять невозмутимое выражение лица, глядя на нас. Дорожка обогнула храм Семипряха, и я вытянула шею, стараясь получше его разглядеть. Этот храм, где навеки сгинула Даната, интересовал меня куда больше королевского дворца. Но окна его были темны и безжизненны. Он хранил свои тайны, и никому, кроме жриц, не было туда входа. Семипрях не нуждался в дарах и молитвах простых горожан, ему нужно было только наше молчаливое смирение. Чуден наш бог Семипрях, ему достаточно службы сорока девяти жриц и трех ежегодных обрядов: обряда Силы, праздника Милости и дня Умирания. Сдержанный, скрытный, суровый бог. От него одного зависит, будет ли твоя жизнь долгой и счастливой, у него в руках нити всех судеб, смотанные в разноцветные клубки. И храм его, и его жрицы такие же скрытные: никто из горожан никогда их не видел, даже во время обрядов.
От храма Семипряха дорога стала широкой, но мы по-прежнему шли парами, в ногу, не сбивая шага и почти не разговаривая, будто армия, готовящаяся к войне.
Белоснежный дворец казался огромным кораблем – он стоял на самом краю обрыва, и за ним было видно только бесконечное море, синий-синий Круговой пролив. Наверное, можно целыми днями сидеть у окна и любоваться этой синевой. Будь я принцессой, я бы так и делала.
Старшей принцессе, подружке Рии, в этом году исполнилось двенадцать лет. Она была пухленькая, серьезная, с глазами цвета морской воды. С ней хотелось говорить о звездах и цветах, задумчиво молчать или тихо петь нежные песенки дальних деревень, а не стоять навытяжку, как делали сейчас мы. Принцесса шла между двумя рядами: с одной стороны хранительницы Садов, зеленые пояса, с другой – воспитанницы, алые пояса. На бал нам не полагалось никаких особых нарядов. Те же белые платья. Только в волосы тем, кому уже исполнилось четырнадцать, вплели белые цветы ротуата – символ верности и чистых помыслов. Не знаю, у кого из нас тут были чистые помыслы, а главное верность, разве что у неисправимых дур, вроде Окелии и Тонты. Меня трясло от отвращения, когда юный принц и наследник престола разглядывал нас, будто мы товар в лавке!
Совсем не так смотрела принцесса. Она шла, опустив глаза, и только изредка поднимала их то на одну, то на другую из нас и даже иногда улыбалась. Рии – особенно ласково. Та, конечно, просияла в ответ. Я ее понимала. Здорово иметь такую подругу. Здорово верить, что отец подруги спасет тебя от неизвестности обряда и ты будешь жить во дворце в качестве фрейлины до тридцати лет, а потом прекрасный страж увезет тебя на дальние границы. Принцесса прошла наш ряд и подошла к трону, скромно опустив глаза. Следом шли наследные принцы. Один был старше принцессы и бесцеремонно нас разглядывал, другой – совсем малыш, он весело топал по залу и смешно надувал губы.
Мы склонили головы еще ниже. Но все украдкой разглядывали принцев. А потом и короля. Они шли с королевой, и королева улыбалась и наклоном головы приветствовала тех, кто носил зеленые пояса, а король с любопытством и легкой улыбкой смотрел на нас. Я подняла на него глаза. Мне хотелось убедиться, что в его лице есть что-то отвратительное. Что та теплота, с которой он смотрел на Данату на площади Будущих королей, – это просто игра на публику. Мне хотелось найти в нем какой-то изъян. Пусть бы это была надменная гримаса, как у его старшего сына, или уродливая бородавка, как у злых волшебников… что угодно! Но король был молод, красив и смотрел на нас ласково, по-доброму, а мне и вовсе улыбнулся, хоть я нарушила этикет, подняв на него глаза во время приветствия. И улыбка эта была веселой, будто он и впрямь рад меня видеть. И я быстро-быстро вспомнила:
черный ком – мой сгоревший отец,
раздувшееся до неузнаваемости тело – мама,
ледяное лицо в обрамлении золотых волос – Даната.
А еще почему-то вспомнились страж с глазами цвета моря и Рия, мечтающая выйти за него замуж. Дьензвур прожгла меня взглядом, и я поспешно опустила глаза и присела еще ниже в реверансе, как нас учили на уроках этикета.
И тут же боковым зрением увидела, что король остановился около Рии. Приподнял за подбородок ее лицо.
– Как тебя зовут?
– Рия, мой король.
Король потрепал ее по щеке и сказал с улыбкой королеве:
– Она как солнечный лучик, не правда ли?
Королева промолчала и даже не улыбнулась в ответ. У меня упало сердце. Нет, нет, Рия еще слишком маленькая! Король с королевой сели на свои троны. Принцесса и принцы сидели тут же, на низких резных скамеечках. Полукругом выстроились с двух сторон придворные.
– Да начнется весна! – провозгласил король, будто это от него зависело.
Заиграла музыка, наши ряды рассы́пались, лакеи засуетились, расставляя стулья и рассаживая на них придворных и старух из Садов. Начался концерт. Было невыносимо скучно. Мы знали свои номера наизусть, и никакой радости нам все это не доставляло. Волновались только те, чьи головы украшали цветы ротуата, но им положено. Сви пропустила строчку в песне. Окелия отбарабанила свою балладу так быстро и восторженно, что мало кто понял ее смысл. И только Рия была прекрасна. Король хлопал ей бесконечно. Принцесса что-то зашептала ему на ухо, и он удивленно поднял брови, а потом нахмурился.
После концерта подали угощение. Все бродили по залу с маленькими тарелочками и пробовали разные лакомства, расставленные на длинных столах. Я как раз откусила засахаренный дилион, когда услышала рядом голос короля, и не сразу поняла, что он обращается ко мне:
– Ты дважды сбилась во время выступления. Похоже, ты не очень любишь танцевать, да?
– Не люблю. – Я поспешно прожевала орех.
Король взял со стола какой-то напиток в высоком бокале и подал королеве.
– А что ты любишь?
– Плавать.
– Плавать? Удивительно. Не очень подходящее занятие для девушки.
– О, скажите это нашим наставницам, они каждое утро загоняют нас в озеро! – Мой язык будто говорил отдельно от меня. Что я несу? – Говорят, что это крайне полезно для здоровья, а те, кто хотят стать силой короля, должны быть здоровы.
– Прости, что не могу выбрать тебя своей силой в этом году и прекратить твои мучения ежедневным купанием, – улыбнулся король.
– Да, не можете, мне еще нет четырнадцати, – вздернула подбородок я.
– Ты, кажется, рада этому? – холодно осведомилась королева.
– Да! – выпалила я и тут же спохватилась: надо как-то выкрутиться теперь, замять эту дерзость. Я вспомнила слова Ульрас: – Но годы летят так быстро, не успеешь бублик съесть, а ты уже старуха.
Король расхохотался. Даже королева улыбнулась и долго-долго меня разглядывала. Потом они отошли, а я выдохнула. Кто тянул меня за язык? Если дьензвур узнает, как я разговаривала с королем… Ну и пусть! Не могу я с ними любезничать!
Потом начались танцы. Это было самое веселое за весь вечер, потому что ни меня, ни Рию никто не приглашал, и мы поболтали с ней, разглядывая придворных и обсуждая их туалеты. Король танцевал с королевой, с принцессой, с дьензвуром, с Окелией, Суэлой, Сви и Тирой, с какой-то дамой в зеленом, снова с королевой, опять с Окелией… Я смотрела на него и думала, что, если бы вдруг он пригласил меня, я бы смогла спросить у него про Данату. Но он, конечно, не пригласит. А спрашивать о ней при королеве или дьензвуре нельзя, это я прекрасно понимала.
Бал закончился. Я ничего не узнала.
А через неделю во время обеда дьензвур сообщила нам, что король выбрал своей новой силой Окелию.
От счастья эта дурочка чуть не упала в обморок.
Лазейка в заборе
Настроение дьензвура сразу улучшилось. Теперь она не изводила нас припадками своей раздражительности, была ровна и спокойна, а временами даже улыбчива. И нас стали лучше кормить! Мы, конечно, по-прежнему много времени проводили в теплицах, где выращивали рассаду, и в классных комнатах, где в нас вдалбливали придворный этикет, риторику и ботанику. Но все внимание было направлено на Окелию, так что остальные девочки радостно, по-весеннему, ленились. Мы с Рией теперь постоянно бродили по тропинкам Садов, и она без умолку рассказывала мне о своей любви к юному стражу – Глену.
– Так странно, вы с ним похожи, – задумчиво сказала как-то она.
Эта фраза не давала мне покоя. Похожи? Мы? Ну, разве что цветом глаз и худобой. Но я стала внимательнее приглядываться к нему, ища общие черты, и поняла, что он скорее похож на мою маму. Это будоражило и тревожило, и однажды я решила с ним поговорить. Я забралась на дерево и ждала, когда он займет свой пост.
– Отчего умерли твои родители?
Страж вздрогнул и задрал голову, разглядел меня в ветвях алиана. Отсюда, сверху, он выглядел совсем мальчишкой. Я внимательно смотрела в лицо стража, пыталась увидеть знакомые черты. Да, мы были похожи. Чем-то неуловимым, что толком и понять-то нельзя.
– Рия рассказала мне о вас, – быстро сказала я, чтобы он не прогнал меня, чтобы поговорил. – Я вас никому никогда не выдам. Но, пожалуйста, скажи мне, как ты очутился здесь, в стражах?
Он помолчал. Опустил голову. Я перебралась на ветку пониже. Наконец он ответил, глядя прямо перед собой, как и положено стражу:
– Ну… папу пырнул ножом какой-то пьянчужка. Он бы выжил, но дело было зимой, он не успел дойти до дома и замерз. А мама… мама оставила меня у соседки и пошла к родственникам в Подкову. Она думала, нам лучше перебраться в деревню, все-таки там можно самим выращивать еду, а в Суэке… В общем, она ушла и не вернулась.