– Она была из Подковы?
– Нет вообще-то, она родилась в Суэке. Папа вроде бы был из Подковы, но мы не были уверены. Он говорил всегда, что вырос в большой и богатой деревне, вот мы и решили, что это Подкова, все остальные-то не очень большие.
– Разве он не навещал своих родственников там?
Страж помотал головой.
– Нет… не знаю почему, не спрашивай.
Я молчала. Значит, у стража отец был из какой-то неведомой деревни. И умерли родители не от простуды. Мне стало совсем не по себе. Может ли быть так, что моя мама и его отец из одной деревни? Может, они даже родственники? Значит, и мы с ним тоже.
Промчалась весна, потом лето. Снова мы стояли на площади Будущих королей, а Окелия, седьмая сила короля Суэка, шла навстречу своей судьбе, и не ищущие, а хранительницы Садов сопровождали ее. В этот раз король был рассеян и больше смотрел по сторонам, чем на свою силу. Он встретился со мной взглядом и улыбнулся. Очень ласково. Я отвернулась. И чувствовала, что он все еще смотрит на меня. Пусть. Я не боюсь. Ни его, ни дьензвура, ни Мастера, ни ищущих. Я не боюсь никого. От звуков каноке мне стало так тоскливо, что я чуть не разревелась.
Лето выгорело на солнце, промелькнуло в сотне мелких ежедневных дел… В один из теплых осенних дней меня остановил Глен, когда я шла мимо него.
– Кьяра, – шепнул он.
Я несла корзину с тиокой и тут же нарочно наклонила ее, просыпала половину ягод. Присела, начала собирать. На Глена не смотрела, он мне не помогал. Он говорил:
– Слушай… я знаю, ты хорошая и дружишь с Рией. Но король может выбрать тебя уже в следующем году, так?
Я еле заметно наклонила голову: да, думаю, так и будет.
– Все говорят, что он тебя выберет. Что он бы выбрал тебя еще в прошлом году, но тебе тогда не было четырнадцати. Рия говорит, ты не хочешь быть его силой. Слушай… Я покажу тебе лазейку. Сможешь сбежать, если что.
Он судорожно сглотнул. Я видела, что он страшно боится. Боится, что я его предам.
– Спасибо. Да. Да, покажи. И не бойся, я не выдам, клянусь!
– Я знаю. Рия говорила мне.
Я посмотрела на него. Неужели они стали встречаться тайком? Он будто услышал мои мысли.
– Я знаю. Это все очень опасно. Но мы не встречаемся специально, просто иногда так случается, что она возвращается с прополки одна, а я на посту… Не думай, Кьяра, я понимаю, что пока нам лучше забыть о своих чувствах. Я просто боюсь, что ее тоже может выбрать король.
Я кивнула.
– Когда ты покажешь лазейку?
– Моя смена закончится через час, и до следующей у меня будет два часа на отдых. Приходи к алиановой роще, буду там тебя ждать.
Через час у нас начинался ужин, но я не могла упустить такую возможность и сбежала. Я знала, что без меня они не начнут есть, будут сидеть и ждать, и мне потом достанется, ну и что? Пусть ждут! Может, я уйду навсегда прямо сейчас!
Глен ждал, боязливо оглядываясь, и затараторил сразу, как увидел меня:
– Вот тут, смотри, надо поднырнуть под это дерево, и там будет кустарник этот колючий…
– Тиока ромбовидная.
– Что?
– Куст так называется… не важно.
– Хорошо. Да. Вот тут, видишь?
Я увидела. Совсем узкая щель в зарослях тиоки. Но я проберусь.
– А дальше?
– Дальше забор, но один прут погнут.
Он оглядел меня.
– Ты протиснешься.
Я кивнула и сжала его руку.
– Глен, – сказала я, – обещай, что тоже воспользуешься лазейкой. Обещай, что уведешь Рию отсюда, если король выберет ее!
Он отвел глаза.
– Глен!
– Куда нам идти, Кьяра? Где скрыться? Разве сможем мы выйти хотя бы за ворота Суэка? Ведь мы еще дети.
Я ударила его кулаком в плечо. Во мне все кипело от ярости.
– Не смей так говорить! Она верит тебе! Ты обещал ей! Ты нашел лазейку в Садах – сможешь выбраться и из города!
– Если бы не огнёвки, – уныло сказал Глен.
И моя ярость тут же улеглась, свернулась клубком, превратившись в тупую ноющую боль. «Если бы не огнёвки…» Как преодолеть эту живую клетку? Как сбежать? Таравецкий лес огромен, но стражей и ищущих в Суэке хватит, чтобы перетряхнуть в нем каждый лист. А уплыть морем без плота не получится. Уж я-то знаю, что случается с теми, кто упал к огнёвкам.
– Я поняла. Спасибо, Глен.
Я решила совершить пробную вылазку в город. Я доверяла Глену, но мало ли кто еще мог знать про эту лазейку или просто увидеть нас вместе. Поэтому я выждала целую неделю, прежде чем пойти. Вместе со всеми сходила на зарядку и утреннее купание, потом позавтракала. Когда все отправились собирать акимфу, я потихоньку улизнула в свою комнату и попробовала натянуть старое платье, которое все это время хранилось у меня под матрасом, но ничего не вышло – я сильно выросла. Ну и пусть! Я пойду в город в платье Садов, и пусть попробуют меня остановить! Главное – успеть вернуться до обеда.
Стояла поздняя осень, город был молчалив и будто натягивал на себя хмурое небо, как одеяло, стараясь укутаться потеплее перед зимой. Как долго я живу в Садах! Как давно я не бродила по этим улицам! Я боялась, что меня остановят из-за белого платья, но нет, ничего подобного, наоборот: все даже как будто расступались передо мной. И я поняла, что белое платье с алым поясом – моя охранная грамота. Никто ведь не может уйти из Садов просто так, а значит, я иду по делу. По поручению дьензвура. Все как положено. Мы не можем не повиноваться, мы не способны на такие дерзости, как самовольно уйти куда-то!
Я шла по улице, где выросла, и внутри меня сжималась пружина. Мне все казалось, что вот-вот меня окликнут, узнают, отведут назад. Пусть. Мне некуда идти сейчас, кроме Садов, но мне хотелось посмотреть на мой дом. Я хотела зайти к родителям Данаты. Побыть немного внутри настоящей семьи, а не той, которую мне навязали. Пусть Семипрях всемогущий позволит мне это сделать! И я вернусь в Сады сама.
Папину мастерскую отстроили заново. Я только один раз была там внутри. Папа не любил, когда его отвлекают, все-таки его работа требует сосредоточенности, а сидеть спокойно у меня не получалось: я задавала ему кучу вопросов и все время норовила куда-нибудь залезть. Сейчас я стояла у открытой двери в его мастерскую и видела, как два молодых парня что-то сосредоточенно плавят в плошках. Один вдруг поднял голову, заметил меня и улыбнулся. Я побыстрее ушла. Наверное, они живут в нашем доме теперь. Может быть, у них есть жены, дети. Кто-то сидит на моем любимом стуле, кто-то пьет из маминой чашки… Я выбрала кружной путь, чтобы обойти свой дом стороной.
Данатин дом я узнала не сразу. Раньше он ничем не отличался от нашего и от других домов на улице. Низкий, с небольшими окнами, чтобы лучше сохранять тепло зимой, с черепичной двухскатной крышей – такими были все дома на нашей улице. Теперь дом Данаты возвышался над всеми остальными вторым этажом, светился витражными окнами, красовался резным флюгером.
И я не смогла зайти в него. Я стояла на другой стороне улицы, смотрела на эти витражи, и в голове моей стучал молот: «Даната, Даната, Даната». Вот сколько стоит молчание твоей семьи – дом в два этажа и витражные окна. Молчание всех семей. Ветер с причалов теребил мое платье и концы алого пояса. Я знала, что король выберет меня, он выбрал меня давно, в день, когда я окликнула Данату во время обряда. Мне идти через площадь Будущих королей и по Дороге силы, мне входить в храм Семипряха. Но мои родители не отстроят себе такой дом. Четырнадцать дьенот и щедрые подарки короля получат Сады. Чтобы было на что кормить старух. И нанимать тех, кто обрушит крышу в ювелирной мастерской, кто столкнет женщину к огнёвкам.
– Кьяра!
Я не заметила, как на крыльцо дома вышла тетя Йена, мама Данаты. С ней была Ульрас. Они были такими прежними, такими обычными!
Закрыв лицо руками, я бросилась бежать.
Прерванный танец
После прогулки по городу я заболела. Никто не знал о моей болезни, тело мое оставалось сильным и здоровым, упрямо сопротивляющимся тому, что росло внутри. Но тоска, желто-серая и безмолвная, как зима за окном, тяжелая и густая, как каждое новое утро, заполняла мою голову и сердце. Я молчала. Молча я вставала утром, делала зарядку, плавала в ледяном озере, завтракала, училась, обедала… Молча повиновалась. Купол храма Семипряха взирал на меня сквозь голые деревья Садов и взращивал, поддерживал молчаливую тоску. Рия заглядывала мне в глаза, брала за руку, но я не могла ответить ей. Мне казалось, что жизнь уходит из меня, вытекает через открытые глаза, и я не могла спать по ночам.
Пришла весна. Не стесняясь и не скрывая радости, дьензвур начала меня готовить к Балу первого весеннего полнолуния, будто выбор короля был предопределен и очевиден, будто не осталось других девушек в Суэке. Сви, Вейна, Тира и другие, кто мечтал стать силой короля, возненавидели меня и не пытались это скрыть.
Хранительницы старались придумать мне номер для концерта, но тоска не давала мне ни петь, ни танцевать, и даже балладу я читала, сцепив зубы.
– Оставьте ее, – сказала наконец Асас. – И без нее довольно желающих.
Они верили, что король и так не забудет меня.
И он не забыл.
Когда мы выстроились в ряд – белое с алым, нежный цветок в волосах, взгляд потуплен, – король сразу подошел ко мне. И поправил цветок. А после концерта пригласил на первый же танец. И на второй, и на третий.
– Почему ты не выступала сегодня?
Я не ответила. У меня не было сил ему отвечать. Мир был какой-то неправильный. Наши жизни ломали ради вторых этажей и витражных окон, и не с кого было спросить за тоску внутри меня.
– Ты меня боишься? – спросил король.
У него был бархатный голос, крепкие руки, и от него пахло лерокой, нежно и приятно. Он уверенно вел меня в танце, и я понимала, что такого короля можно только любить, обожать, боготворить. Но не бояться. И я помотала головой.
– На прошлом балу ты была гораздо разговорчивее, Кьяра.
Я вскинула на него глаза. Надо же! Он знает мое имя!