– Простите, мой король, – голос, отвыкший вылетать из горла, показался мне карканьем вороны. – У меня выдалась тяжелая зима.
– Ты здорова?
Я кивнула. Какая разница, здорова ли я? Грустна или весела? Во мне много силы, а ведь именно это ему и нужно! Вдруг я поняла, почему молчала, почему ничего не хотела делать, поняла, что происходило со мной: так я старалась уничтожить свою силу, чтобы она не досталась королю! «Это то, что никогда не должно с тобой случиться», – говорила мне мама, и я хотела быть послушной дочерью! Я готова была тихо растаять, лишь бы не стать силой этого красивого мужчины, держащего меня в своих руках.
– Вы помните Данату? – вырвалось у меня против воли. – Она была вашей шестой силой.
Король опустил руки и сказал серьезно:
– Я помню вас всех.
Музыка еще звенела, пары кружились, но король проводил меня на место и до конца бала больше не приглашал. Может, хоть теперь моя дерзость задела его?
Я подошла к столу с напитками и выпила бокал воды. Голова была пустой и звонкой. Интересно, отправляют ли на рудники за дерзость королю? И где больше шансов выжить: там или в храме Семипряха? Краем глаза я увидела, что кто-то подошел ко мне, и обернулась.
– Моя королева, – присела я в реверансе.
Королева протянула мне желтую спелую акимфу и спросила:
– Сказать ли тебе, моя милая, какой самый страшный грех в этом мире? Грех, осуждаемый и не прощаемый всеми богами на свете, грех, на который только древний, слепой и глухой Семипрях смотрит сквозь пальцы?
Я промолчала. Но королеве не нужен был мой ответ.
– Кровосмешение.
– Что?
Королева усмехнулась:
– О, наивные дети Суэка! Чисты и беспомощны в своей чистоте…
Вдруг она протянула руку и погладила меня по голове. Это было так странно, дико, особенно оттого, что мы были с ней почти одного роста.
– Девочка моя, король выберет тебя. И ты это знаешь. Ты знала это всегда. Ты умна. А еще ты не хочешь становиться силой короля, так? Кто-то из родителей внушил тебе это?
Я подумала, что терять мне нечего, а уж маме и подавно, и ответила:
– Моя мама всегда говорила: это то, что не должно со мной случиться.
– И она была права, – грустно усмехнулась королева, – достаточно заглянуть в твои глаза и в глаза моих детей.
И с этими странными словами она отошла.
Я стояла оглушенная и потерянная. В глаза ее детей? Но я не успела додумать эту мысль – наследный принц подхватил меня и утянул в новый танец.
Ненавижу танцевать.
И этого самодовольного принца. Который совсем не похож на своего отца. Светлые волосы липли к его лбу, скрывая россыпь мелких прыщей, а рот кривился в усмешке, будто он прокручивал в голове всякие гадости обо мне, но не решался сказать вслух. Но я смотрела ему в глаза, стараясь разгадать слова королевы. Вдруг принц наступил мне на ногу. Я была так раздражена разговорами с его родителями, что невольно поморщилась, не смогла скрыть раздраженного взгляда.
– Что? Больно? Разве вас, сирот, не научили терпеть и страдать во славу короля?
– Ты не король, – тут же резанула я, и не успела испугаться своей дерзости, как мне прилетела пощечина.
И как за секунду до этого мой язык среагировал раньше головы и здравого смысла, так и сейчас рука уже ответила ударом на удар, и только потом сердце похолодело от ужаса. Принц отпрянул, четкий след моей ладони заалел на его бледной щеке, а глаза цвета моря наполнились гневом. Он толкнул меня двумя руками так, что я влетела в танцующую рядом пару и упала. Началась суматоха. С разных сторон бежали к нам король и королева, дьензвур и Асас, придворные и хранительницы Садов. Девочки сгрудились в испуганную, дрожащую толпу.
– Шакалье отродье! – рычал наследный принц. – Твое место на рудниках!
– Сам туда катись!
Злоба затопила меня с головой. Тут же кто-то схватил меня за талию, закрыл рот твердой ладонью и потащил прочь. Я ничего не видела и не слышала, в ушах стоял гул. Казалось, все молчание, накопленное мною за эту зиму, вся сила, которую я так хотела уничтожить в себе, на самом деле только ждали своего часа, чтобы выплеснуться, выйти наружу и поразить – кого? Надменного мальчишку с прыщами на лбу! Мальчишку, который поднял руку на девочку! На девочку из Садов, на девочку, в волосах которой еще держался белоснежный цветок.
Но он был не просто мальчишкой. Пройдет немного времени, и он станет новым королем, и все девочки Суэка будут принадлежать ему. Какое счастье, что я уже вырасту, сменю алый пояс на зеленый!
Или сгнию на рудниках.
Меня увели. Я успела увидеть, как король что-то гневно выговаривает своему сыну, а у того горят щеки. Королева с ненавистью смотрела мне вслед. Дьензвур что-то шипела мне в уши. Мир плыл и качался вокруг.
Через неделю дьензвур объявила за обедом, что «несмотря на неприемлемое поведение, король милостиво простил Кьяру и выбрал ее своею силой. Нет границ его великодушию, как нет объяснения и прощения вопиющему случаю, который произошел на балу, вопреки всем урокам этикета и здравому смыслу»… и так далее, и тому подобное. Если Окелию год назад все поздравляли, то на меня смотрели угрюмо. Всем казалось, что я отобрала, вырвала у них из рук то, что принадлежало им по праву. И только Рия тихо плакала и сжимала мою руку, будто хотела еще хоть ненадолго задержать здесь, в этом мире.
Вечером того же дня я расшатала и оторвала доску в полу под кроватью, спрятала там папин нож и лоскутное одеяльце, а потом достала свое старое платье, которое лежало под матрасом. Я провела по нему рукой, прижала к щеке, понюхала, а потом свернула и тайком спустилась на этаж ниже, к Рии. Я отдала его ей: может быть, оно пригодится, когда Глен придумает, как им сбежать отсюда.
– Беги сама! – плакала Рия.
Но я знала, что не смогу. Глен прав: нам некуда идти. И я одна. Я боюсь огнёвок. Обо мне уже объявили всему Суэку, и мой побег будет считаться государственным преступлением. У меня нет сил. Я копила их, копила – и бессмысленно потратила на пощечину глупому мальчишке. Пусть так. Но я сделала это, и не жалею. И теперь я узнаю, куда ведет Дорога силы, чем заканчивается обряд и где Даната.
Восьмая сила короля
Тихие девушки, жрицы Семипряха, забрали меня из Садов на рассвете. Они привели меня в какой-то дом рядом с площадью Будущих королей, помогли раздеться. Наполнили огромную, как озеро, ванну благоухающей водой, и я долго нежилась там, стараясь унять дрожь волнения и страха. Потом мне распустили волосы, и кто-то вздохнул:
– Коротковаты…
– Ничего, зато какие густые!
А потом они сняли те сережки, которые сделал мне папа, и увидели, что уши у меня не проколоты. Крики, возмущение, непонимание. Длинная игла, нагретая докрасна, боль в одной мочке, потом во второй… И вот каждое ухо оттягивает тяжелая золотая серьга с голубым камнем. Серьги заливает кровь. Вокруг меня кудахчут и суетятся, вытирают кровь, проклинают моих родителей. Я слышу их будто сквозь толщу воды. На меня надевают платье, пристегивают шлейф. Расчесывают волосы, снова вытирают кровь. И распахивают двери.
Я иду через площадь. Вокруг меня струится белая река – это хранительницы Садов ведут меня в последний путь, передают из рук в руки королю. Уши горят. Алое платье очень тяжелое, и идти в нем трудно. Я вдруг вспомнила, как шла, опустив голову, Даната. Нет! Не дождетесь от меня покорности, хоть всю исколите своими раскаленными иголками! Я вскинула голову и стала смотреть вперед. Мы приближались к королю, и я не опускала глаз. Король не улыбался. Он был суров и сосредоточен. Так же строго, молчаливо он подал мне руку, кивнул дьензвуру Садов, и мы пошли с ним рука об руку дальше, по дороге. Я смотрю прямо перед собой. Я иду по Дороге силы и смотрю прямо перед собой. За нами никого нет, все остались на площади: и королева, и наследный принц, и милая принцесса, которая никогда не станет ничьей силой, она под защитой своего происхождения на веки вечные, и хранительницы Садов, считающиеся моей семьей, и Рия.
Король молчит. Дорога кажется мне бесконечной. Мы проходим дерево, возле которого стоял Глен, когда я приставала к нему… а потом поворот к дому, где я жила два года… я вижу краешек озера.
– Ты не должна сердиться на принца, хоть мне и стыдно за него, – сказал вдруг король, и я сбилась с шага, споткнулась. Он не дал мне упасть.
Я посмотрела на короля. Его лицо, такое красивое, было очень печально сейчас.
– Он хороший мальчик, правда. Не очень умный и очень задиристый, но не злой. Просто не умеет общаться с девочками. Тем более с такими красивыми.
Я многое захотела ему сказать прямо тут. Все, что я думаю про мальчиков и девочек Суэка. Про все эти обряды и своих родителей. Но какой-то камень застрял у меня в горле, и казалось, что, если я заговорю, он прорвет кожу, выпадет прямо на дорогу перед нами. Мы подошли к храму. На пороге стояло семь жриц. Это были другие жрицы, не те, что готовили меня к выходу на площадь, но в таких же красных шелковых платьях, в одинаковых, замысловато завязанных платках.
– Жду тебя по ту сторону, – сказал мне король, и я поняла, что эта фраза тоже часть обряда.
Меня завели в храм.
Большая круглая комната, в середине которой горел высокий костер. Вокруг него был выложен каменный круг и стояли жрицы. Я шла мимо них, и каждая молчаливо что-то делала со мной. Первая отстегнула шлейф, вторая развязала пояс на платье, четвертая отстригла мне волосы, а пятая сбрила их остатки.
И вот я стою перед ними – голая, лысая, безвольная, меня трясет от их взглядов, от холода, от страха. Кто-то натирает мне кожу маслом лероки, кто-то дает мне выпить горький настой, кто-то снимает сережки, и уши снова начинают кровоточить. Кровь убирают, дырки в ушах мажут какой-то мазью.
Кто-то держит наготове украшение, большое, круглое, со сложным орнаментом, и откуда-то я знаю, что называется оно «канута». И кто-то тянет руку к моему украшению – маминой сережке. И я будто просыпаюсь в этот миг. Я вскидываю руку, закрываю сережку, нет, нет, нет, вы всё у меня забрали, всё, что я любила, чем дорожила, во что верила, вы уничтожили меня, оставьте хоть это! Я кричу, я бью их по рукам, кусаюсь и царапаюсь, мне дают оплеуху и еще одну, кричат, выливают на голову ведро ледяной воды, и я ору уже неистово, дико, и чувствую, как поднимается во мне какая-то древняя сила, вечная боль всех девочек Суэка, их загубленные жизни, мечты…