– Даната, – с мольбой повторила я. – Она такая… у нее волосы как солнечный свет, а на щеках…
– Ямочки. Да. Я знаю, милая. Пойдем.
Леда Вашти поднялась и повела меня к дальней лакровой роще. Деревья были тут такие старые, что их стволы, покореженные дикими ветрами и временем, приняли причудливые формы, будто неведомые животные океанских глубин, которые выползли на берег и застыли навеки, лишившись воды. Я опять вспомнила своего морского спасителя и передернула плечами. В этой роще у опустошенных было кладбище.
– Даната была шестой силой нового короля. Красивая девочка. А какая умница! И ласковая очень, добрая.
– Да.
– Ты знала ее?
– Мы… – Я сглотнула слезы. – Мы были сестрами.
Леда Вашти удивленно посмотрела на меня.
– Почти как сестры.
– Да. Мне жаль, милая.
Она указала рукой на маленький холмик под старым лакром. На холмике росли огнецветы и лучатки, а в самом центре лежал гладкий белый камень. «Даната Тиу», – было написано на нем.
– Она прожила тут чуть меньше года. Пришла к нам со следом короля. Родилась такая славная девочка, великий Семипрях, я такой красавицы еще не видела! Но, понимаешь, сама Даната… она была еще слишком молоденькой, чтобы выдержать все это. Слишком ранимой, слишком впечатлительной. В день родов была страшная буря, а мы, старые дуры, недоглядели, оставили ее ненадолго одну, она и вышла под ливень. Сама понимаешь, был февраль. Холод собачий, ты еще узнаешь, как холодно тут в конце зимы! Она несла ребеночка к морю, один Семипрях знает зачем. Хорошо, Айша увидела ее, подняла тревогу. Мы правда сделали все, что могли. Растирали ее кипятком, отпаивали золотчаткой… Малышку удалось отогреть и спасти, а Даната умерла в лихорадке.
Я давно плакала, не стесняясь старухи. Моя Даната! Моя названая сестра!
– Будь проклят король! – закричала я. – Будь он проклят!
Леда Вашти зажала мне рот костлявой рукой.
– Закрой свой поганый рот! Ты хочешь, чтобы Семипрях нас покарал? – прошипела она.
– Мммммм!
Я укусила ее за палец, вырвалась и закричала:
– Мне все равно! Он и так всю жизнь карает меня! Сначала отец! Потом мама! Даната! Я беззащитна перед ним, я беспомощна! Так пусть придет и убьет меня! Я его не боюсь! А короля проклинаю! На веки вечные!
Леда Вашти смотрела на меня в изумлении. Я всхлипнула и бросилась прочь.
Ньюке-Чоль
Каждый день по утрам я стала приходить на могилу Данаты и разговаривать с ней. Это было странно, может быть, у меня тоже помутился рассудок. Но боль и ярость накатывали на меня волнами, и я ничего не могла с собой поделать.
И однажды я встретила там Леду Вашти.
– Я ждала тебя, – сказала она устало. – Я хотела поговорить. В прошлый раз на этом самом месте ты кричала, что беспомощна и беззащитна. И ты соврала. Ты сама знаешь, что это неправда. Не может так говорить тот, кто нарушил волю короля и смог не исчезнуть бесследно в море.
Она развернулась и пошла прочь. Потом остановилась и крикнула издалека:
– Дочку Данаты зовут Чера. Она живет сейчас у Айши, и очень похожа на мать.
«Очень похожа на мать и на меня» – вот что пришло мне в голову, как только я увидела ее. Это было невозможно, но в этой маленькой девочке невероятным образом соединились черты Данаты и мои. Ее цвет волос, мой цвет глаз. Ее ямочки, моя форма носа. Ее высокий лоб, мои губы. Я смотрела и плакала, плакала, плакала.
– Ну-ну, что ты, напугаешь малышку. Возьми ее на ручки, возьми.
Айша была загорелая, светловолосая, она уверенно подхватила брыкающуюся девочку с пола и сунула мне в руки. Я взяла Черу, дочку Данаты и короля, так похожую на меня, и прижала к себе. Это было какое-то волшебство, и я не хотела ее отпускать.
– Ты дочка Черы, да? Той, что ушла от нас? Поэтому вы так похожи с малышкой, – сказала вдруг Айша, будто прочитала мои мысли.
И волшебство рассыпалось. Не на меня она похожа, а на своего отца – короля. В нас обеих течет королевская кровь. Она – дочь нынешнего короля, а я – внучка прошлого. Мы сестры.
Малышке надоело сидеть у меня на руках, она соскользнула вниз и, неловко переступая, поковыляла к выходу. А у самой двери оглянулась и засмеялась Данатиным смехом, будто позвала меня с собой.
Вечером у женщин острова был сход. Долго они говорили о чем-то, а девочки и мальчики играли рядом с домом Леды Вашти в догонялки. Айша попросила меня посмотреть за Черой, пока она будет на сходе, и мы сидели тут же, на жесткой траве. Чера тоже хотела бегать со старшими детьми, смеялась заливистым смехом, но никто не обращал на нее внимания. Я смотрела на этих ребят. Скоро они вырастут. Мальчики попытаются уйти в город, они смастерят лодки и поплывут, чтобы устроить свое счастье. Они будут жить в Суэке, освоят какое-нибудь ремесло или устроятся стражами, и будут молчать, всегда молчать об острове опустошенных. Кому-то повезло – он родился похожим на мать, кому-то нет – его выдаст сходство с отцом, и однажды в темном углу его прирежут хранители порядка, свалив все на пьяную драку. Но они все равно будут и будут сбегать с острова в большой мир.
Вдруг меня окликнули из дома Леды Вашти. Старухи звали меня на сход. Я не успела удивиться. Подхватила Черу и вошла в дом.
В комнате было сумеречно, а на большом столе, вокруг которого все сидели, горела толстая свеча.
– Мы долго совещались и решили, что отдадим дочку Данаты тебе.
– Мне?!
– Да. Ты сама сказала, что вы были с Данатой как сестры. Вот ты и вырастишь эту девочку в память о сестре.
– Но я… – Я не знала, что сказать. – Я не умею. Я ничего не знаю о детях, у меня даже сестер-братьев не было, и я…
– Вот и узнаешь!
Леда Вашти выглядела невероятно довольной. Я посмотрела на бабушку, на Айшу. Но бабушка лишь кротко улыбнулась, а Айша отвела заплаканные глаза. Мне захотелось их всех убить. Что я буду делать с маленькой девочкой, которая еще даже не говорит?
«Первое, что я сделаю, так это дам ей другое имя, раз она теперь моя. Черой звали мою маму, и я не хочу, чтобы кого-то звали так же, даже если это дочь Данаты», – подумалось мне, и я обняла малышку.
Никак не укладывалось в голове, что эту девочку родила Даната. Как такое возможно? Даната сама была ребенком! Я училась находиться с малышкой круглосуточно: варить ей утром кашу, играть, гулять по острову, петь песенки, укладывать спать. Бабушка очень помогала мне, да и Айша тоже, но все-таки я понимала: все, что происходит с ней, – моя забота.
Я стала называть ее Ньюке-Чоль. Так получилось само собой. Она была верткой и быстрой, как птички ньюке, живущие в зарослях рокиасов. А «чоль» было ее любимым словом, которое означало все подряд: ложку, кашу, море, бабушку… Мы спали с Ньюке-Чоль вместе, и она нежно обнимала меня во сне.
Моя голова теперь все время была занята мыслями о ней: умыть, причесать, накормить, развлечь, уложить спать… Ньюке-Чоль была совсем не капризная, но непоседливая и любопытная. Она забирала все мое время. Я не успевала ходить на могилу к Данате, не успевала следить, как мелькают дни, не успевала подумать о том, как мне жить дальше, как победить короля.
И я поняла замысел Леды Вашти. Без Ньюке-Чоль меня бы сгрызла тоска. Может быть, я бы сошла с ума, как Даната, или сбежала бы в Суэк, как мама. Ньюке-Чоль стала моим якорем. И присмотревшись, я поняла, что эта старуха, которая боится называть вещи своими именами, постаралась найти такой якорь для всех опустошенных. Бабушка выращивала травы. Айша нянчила малышей. Кеная учила детей грамоте, а ее повзрослевший сын Киано – стрелять из лука и сражаться на мечах. Ну и что, что мечи деревянные, зато для здоровья полезно. Моя боль никуда не делась, но Ньюке-Чоль сделала жизнь чуть более… выносимой.
Кроме Ньюке-Чоль у меня были долгие прогулки по берегу моря. Я редко брала ее с собой, оставляла с бабушкой, потому что набирала много ракушек и палок, и нести все это, да еще и уставшую малышку, было невозможно. Я разговаривала с морем. Мне казалось, что на этом проклятом острове не с кем больше поговорить. Бабушка потеряла голос во время обряда, а Ньюке-Чоль слишком мала. С остальными я не могла разговаривать. Каждый напоминал мне маму и Данату, будто снова и снова расковыривал едва засохшую болячку.
Моя мама хотела любви. Она хотела семью, любимого мужа, детей. Но она родилась в таком месте, где все мужчины были ее кровными родственниками. И она нашла в себе силы сбежать туда, где встретила моего папу. Чтобы прожить всю свою недолгую жизнь в любви и страхе за меня – свою дочь.
Даната хотела свободы. Она хотела танцевать, путешествовать, изучать мир. Но она родилась там, где у тебя нет никаких прав, кроме права стать игрушкой короля на один день и быть выброшенной на остров сломанных игрушек. И Даната не нашла в себе сил забыть, смириться и жить дальше. Все ее жизнелюбие, ее красота, ее солнечность перетекли в Ньюке-Чоль. В единственное, что Даната смогла дать этому безумному миру.
А чего хочу я?
Я рассказываю морю о маме и о Данате. Никаких слез, никаких рыданий. Только тоска, боль и ненависть. Как может Окелия продолжать боготворить короля после всего, что с нами сделали? Как может Леда Вашти поклоняться Семипряху, который сотворил этот мир и во славу которого стоит храм, где налысо бреют девушек, надевая им на шею кануту? Этот символ рабства!
Я не верю больше ни в Семипряха, ни в других богов. Я верю только в себя. И в морского исполина, который спас меня. Иногда я видела его. Морское чудовище часто приплывало к острову по вечерам, шло вдоль берегов, как огромный подводный корабль. Вот бы сесть на него и доплыть до Суэка! Такому, наверное, нипочем огнёвки.
Я снова подумала о Рии и Глене. Кто-то же в этом мире должен быть счастлив. Пусть это будут Рия и Глен.
И моя Ньюке-Чоль.
Древесных дел мастер
Я придумала себе новое занятие – из деревяшек, выброшенных морем, я стала вырезать разные игрушки. Мне нравилась эта работа. Нравилось ходить подолгу по берегу моря, обходя бухту за бухтой, выбирая из морских даров то, что подойдет для моих домиков, маяков и человечков. Берега становились чище, а я – богаче. Мне нравилось думать: чем были все эти ветки, дощечки, палки, где росли эти деревья, как попали в море? Сколько они проплыли, прежде чем оказаться на нашем берегу, и кого повстречали на пути? Может, это дерево росло в Таравецком лесу? А эта дощечка была когда-то лодкой, на которой плавал рыбак из Суэка? Может, эта палка вообще приплыла к нам с той стороны Кругового пролива, из той страны, куда плавала моя мама, чтобы продать свои игрушки? Эта мысль почему-то особенно бередила мне душу, будто хотела, чтобы я думала еще и еще.