Кёгэн. Японский средневековый фарс — страница 12 из 26

[Стучит.] Вы дома?

Прихожанин. Как, вы разве не ушли?

Монах. Ушел, да вспомнил: сколько раз хотел проповедь вам прочитать, а до сих пор так и не сделал этого. У вас сегодня есть время?

Прихожанин. Да, я свободен. Благодарю вас. Охотно выслушаю проповедь.

Монах. Тогда пойдемте

Прихожанин. Да, да, входите.

Монах. Что ж... Проповедь-то ничего особенного собой не представляет. Главное в ней — доказательство бренности жизни человеческой. А жизнь человека подобна вспышке молнии, утренней росе, искре, высекаемой из кремня, пламени свечи перед порывом ветра, нежному цветку-вьюнку. Ведь вьюнок, как вы, наверное, и сами знаете, очень недолговечное растение: распускается он рано утром, днем —увядает, а к вечеру совсем засыхает.

Прихожанин. Да, да, вы правы.

Монах. Но у цветка-вьюнка есть хоть одна радость: утром распуститься и ждать до вечера. А человек и того лишен. Столь мимолетна его жизнь, что, как говорят, выдохнуть-то успеешь, а на вдох и времени не остается.

Прихожанин. Ах, именно так.

Монах. И Будда учил, что если хочешь быть верным учению его, то отдай всего себя на служение вере да помогай монахам. И еще поучал он так: вот собираются тучи, начинается дождь и наступает время подаяния27. Конечно, сразу вам всего этого, пожалуй, и не уразуметь. Попробую объяснить попроще. Ну, что значит быть верным учению Будды? Это значит соблюдать его учение, то есть не жалеть на украшение храмов и помогать монахам. А что значит помогать монахам? Это значит не жалеть на подаяние бедным монахам вроде меня. А отдать всего себя, или, как это пишется иероглифами, «бросить тело свое», совсем не значит броситься в омут, а значит отвергнуть суету мирскую и устремиться помыслами в будущую жизнь и ради этой будущей жизни не жалеть ни себя, ни жизни, ни богатства своего. Слова «вот собираются тучи, вот начинается дождь» говорят о делах мирских. К примеру так: решил ты такому-то человеку дать столько-то и вдруг пожалел и не дал. Вот когда душой твоей овладевает жадность, это и значит, что «собираются тучи и начинается дождь». Ну, точь-в-точь как ясное небо вдруг начинает заволакиваться темными тучами.

Прихожанин. Ваша правда.

Монах. Значит, уразумели?

Прихожанин. Еще бы не уразуметь.

Монах. Или вот сказал я: время мрака, время подаяния. Это значит — заволокло все небо и нет просвета. Но если дающий начнет давать полной горстью, а берущий — брать, то и наступит прояснение и будет всем хорошо. Благо, когда дающий да разумеет просящего. А иначе, что видит просящий? Он видит, что ему всегда что-нибудь давали, а сегодня вдруг забыли или пожалели подать, а это все равно, что принять на душу все грехи, какие есть на свете. Это же величайший грех, и ложится он не только на того, кто свершает его, но и на тех, кто дает, дает да вдруг и не даст. Вот поэтому я и говорю, что настало время мрака, значит, надо дать подаяние, и тогда снова засияет солнце. Ну вот и вся моя проповедь. Так заходите в храм, я вам еще не одну проповедь прочитаю. Как, уразумели?

Прихожанин. Еще бы, все уразумел.

Монах. Вот и хорошо, что уразумели. Так я пойду. Хотя, постойте, я еще кое-что вспомнил. В песне одной говорится:

«Вот встретились мы, и, кажется, все друг другу, сказали... А после прощанья вдруг видим — как много несказанных слов!»

А потому, если при встрече вы что-то забыли, то при расставании непременно подумайте, не забыли ли что сказать, не забыли ли что дать.

Прихожанин. Нет, ничего я не забыл. Вы уже уходите?

Монах. Да, ухожу, прощайте.

Прихожанин. Может быть, вином угостить?

Монах. Ах, ведь вы меня так давно знаете, разве я когда-нибудь к вину прикасался?

Прихожанин. О, совсем забыл.

Монах. Ну, я пошел.

Прихожанин. Пошли? Доброго вам пути.

Монах [один]. Да что же это такое?.. Уж я ему все уши прожужжал, почти прямо сказал, а ему все невдомек. Как же быть? А еще твердил: уразумел, уразумел, а что уразумел — и сам не знает. Неужели, я так ничего и не добьюсь? Нет, нет, надо на что-то решиться. Но если снова докучать ему, может неприятность получиться. Или уж отказаться от них? Плюнуть и забыть об этих несчастных десяти мон, будь они прокляты! Хм, да разве можно деньгами бросаться? Вот задача-то! Эх, думай не думай, а для бедного монаха не все равно — получить или не получить десять монет. Нет, надо как-то их добыть. Ага, придумал, нашел зацепку. [Стучит.] Вы дома? Вот странно...

Прихожанин. Ах, это опять вы, отец настоятель? Забыли что-нибудь?

Монах. Вот странно, помню, что когда я читал вам проповедь, на мне кэса была, помню, что я потом снял ее и положил, но куда она запропастилась, не знаю. Не оставил ли у вас?

Прихожанин. Право, не заметил. Давайте поищем.

Монах. Да она у меня приметная. Как-то раз я вернулся, не помню откуда, повесил ее на шест, а мышь на ней дырку прогрызла величиной с монетку, вроде тех десяти монеток, что бедному монаху то тут, то там всегда в виде подаяния дают. Увижу эту дырку величиной с монетку, какие монахам подают, думаю, надо непременно зашить, чтоб подаяния не лишиться, но до сих пор так и не собрался. Если найдете мою кэса, пришлите, пожалуйста. Ну, я пошел.

Прихожанин. Нет, постойте...

Монах. Слушаюсь.

Прихожанин [к публике]. Я ведь ему всегда подаю десять монет, а сегодня забыл и не подал, вот он под разными предлогами и возвращается. Послушайте, отец настоятель.

Монах. В чем дело?

Прихожанин. Виноват я! Совсем забыл про подношение, которое всегда даю вам. Получите его и отправляйтесь себе с миром.

М о н а х. Ах, вот вы что забыли.

Прихожанин. Да, совсем забыл.

Монах. О, какой вы честный человек! Но я сегодня вовсе и не собирался его получать, в другой раз все вместе отдадите. А сейчас я пойду.

Прихожанин. Нет, нет, если не дам вам подношения. на душе неспокойно будет. Обязательно возьмите.

М о н а х. И не уговаривайте, сегодня не возьму.

Прихожанин. Да почему же?

М о н а х. Я к вам раз, другой вернулся — то проповедь предложил, то вот кэса у вас забыл, а вы, может, подумали, что все это ради подношения? Сказал, не возьму, и не возьму.

Прихожанин. Да что вы, возьмите!

Монах. Нет, нет, пусть пока у вас останется.

Прихожанин. Да возьмите уж, пожалуйста. О, что я вижу! Ваша кэса нашлась?

Монах. Где? Ах, это? Вот как получилось хорошо!

Прихожанин. Что хорошо?

Монах. Да видите, как только вы подаяние мне предложили, так и кэса нашлась.

Прихожанин. Кто этому поверит? Ну прощай, иди себе!

Монах. Ах, как нехорошо получилось! Куда деваться от стыда!


МОНАХ РОРЭН


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Монах — в коромо, в нунотокин.

Мирянин—вначале в хамбакама, в камисимо,

затем в дзиттоку, в косодэ, в юбоси.

Женщина.


Монах. Почтенная публика, я житель восточных окраин. Пресытился я жизнью мирской и, как видите, принял монашеский сан. Сейчас отправляюсь в паломничество по разным местам. Сперва пойду в столицу, полюбуюсь на нее. Ну, пойду потихоньку. (Разговор в пути.) Вот уж верно, что привольнее монашеской жизни нет ничего на свете. Иди, куда хочешь, куда вздумается, была бы лишь охота. Однако скоро ночь, смеркается, надо ночлег искать. Да вот рядом дом. Попрошу пустить меня переночевать. Эй, есть ли кто дома?

Мирянин. Кто-то пришел. Кто там?

Монах. Я странствующий монах. Ночь застала меня в пути, не пустите к себе до утра?

Мирянин. Входите, сделайте одолжение. Только жилье-то у меня очень невзрачное. Проходите сюда!

Монах. Очень вам благодарен! Иду, иду. Да ничего, я здесь внизу побуду.

Мирянин. Эй, есть кто там из женщин? Я пустил на ночлег монаха-паломника, приготовьте поужинать.

Женщина. Сейчас приготовлю.

Мирянин. Ну, святой отец, располагайтесь, как дома, сейчас и ужин будет готов.

Монах. Спасибо, спасибо.

Мирянин. Как хорошо, что вы зашли: мне давно хочется побеседовать со святым отцом, как вы, чтобы просветил и наставил он меня. Потому я вас и ночевать пустил. Поучайте меня, всю ночь готов слушать.

Монах. Это мне ничего не стоит, на то я и монах. Проповедь или там поучение — оно прежде всего говорит о бренности жизни человеческой, а жизнь человека подобна вспышке молнии, утренней росе, искре, высекаемой из кремня, пламени свечи перед порывом ветра, цветку-вьюнку. Как вам известно, цветок-вьюнок рано утром распускается, солнце взойдет — он увядает, а к вечеру совсем засыхает —мимолетная вещь! Но у цветка-вьюнка хоть одна радость есть — утром распуститься и вечера ждать. А человек и того лишен. Столь мимолетна его жизнь, что, как говорят, выдохнуть успеешь, а на вдох и времени не осталось. К тому же нет в жизни человеческой ничего определенного, смотришь — молодые умерли, а старики все еще живут. Вот он каков, этот мир. Зная все это, не молиться о будущей жизни — величайшее упущение. Пусть же отныне все ваши помыслы будут обращены на будущую жизнь, и о ней молитесь вы. Ну вот и все мое поучение, да и все они на один лад.

Мирянин. О, вразумили, просветили вы меня, и зa это вам моя благодарность! Да... Такие, как вы, еще при жизни святыми стали, не тревожит вас ни суета мирская, ни заботы житейские.

Монах. Совершенно верно, на свете никого нет, кто бы жил привольнее монахов. Тревожиться нам в этой жизни не о чем, все помыслы наши на будущую жизнь обращены, куда захотел, туда и иди, была бы охота, а потому монах еще на этом свете буддой становится.

Мирянин. Так оно и есть. Кстати, я всегда в душе мечтал принять монашеский сан. Не возьмете ли меня в ученики? Посвятите меня в монахи.

Монах. За этим дело не станет. Однако прежде чем совершить подобный шаг, посоветуйтесь с родственниками и с супругой вашей.

М и р я н и н. О, не беспокойтесь, они давно знают о моем заветном желании и уже все дали согласие: и жена, и родственники. Брейте же мне голову