— А вот вам ваш духовный ренессанс, Никита Иваныч!
Налили ржави.
— Ну ладно… За возврат к истокам, Лев Львович!
— За вашу и нашу свободу!
Выпили. Бенедикт тоже выпил.
— Отчего бы это, — сказал Никита Иваныч, — отчего это у нас все мутирует, ну все! Ладно люди, но язык, понятия, смысл! А? Россия! Все вывернуто!
— Не все, — поспорил Бенедикт. — Вот разве если сыру съешь, то да, внутрях мутирует и выворачивает. А если пирожок — то ничего… Никита Иваныч!.. А я к вам с подарком.
Бенедикт пошарил за пазухой и вынул, в чистую тряпицу завернутые, «Виндадоры», — жалко было, по-честному, до слез, но — нельзя же без приношения.
— Вот. Это вам. Книга.
Никита Иваныч изумился, Лев Львович всполошился:
— Это провокация!.. Никита Иваныч!..
— Это стих, — пояснил Бенедикт. — Здеся все про нашу жизнь в стихах. Вы вот спорите, сейчас подеретесь, — а вы читайте. Я наизусть выучил. — Бенедикт завел глаза в темный потолок, — а так всегда вспоминать легче, ничего не отвлекает, — «Поросеночек яичко снес! Куропаточка бычка родила! Виндадоры, виндадоры…»
— Не надо, — попросил Лев Львович.
— Сами любите? Я тоже больше сам, глазами… чтоб никто не мешал… Канпоту себе нацедишь, — и читать!
— Где взял? — поинтересовался Никита Иваныч.
Бенедикт выразил неопределенность: челюсть выдвинул вперед, рот завинтил, будто для поцелуя, брови поднял повыше, сколько кожа позволила, и глаза скосил на плечо; руками тоже пошевелил туда-сюда в разных направлениях.
— Взял… и взял. У нас вообще библиотека большая.
Налили еще ржави; Прежние на Бенедикта не смотрели, да и друг на друга не смотрели, а в стол.
— Спецхран, — сказал Лев Львович.
— Духовная сокровищница, — поправил Никита Иваныч.
— Но я уже все прочел, — сказал Бенедикт. — Я, это… с просьбой. Может, у вас что почитать найдется, а? Я аккуратно… ни пятен, ничего. Я книгу уважаю.
— У меня книг нет, — отрекся Никита Иваныч.
Правда нет, ай врет?..
— Я могу свои дать, на время… Вроде как в обмен… Если вы осторожно… Оберните там чем-нибудь… тряпицей, ветошью… У меня книги хорошие, ни Болезни от них, ничего…
— Межбиб с Левиафаном, — сказал Лев Львович. — Я бы не связывался.
— У вас фаза конспирации… Где же ваш демократизм?
— Не надо кооперироваться с тоталитарным режимом…
Бенедикт переждал, пока Прежние закончат свою тарабарщину.
— Дык как, Никита Иваныч?
Никита Иваныч руками сделал вид, что не слышал. Еще браги налил. Хорошо пошла…
— У меня интересные, — соблазнял Бенедикт. — Про баб, про природу… наука тоже… всякое сообчают… А вот вы про свободы говорите, — так и про свободы пишут, про что хочешь пишут. Учат как свободу делать. Принести? Но только чтоб аккуратно.
— Но?.. — заинтересовался Лев Львович. — Чья книга?
— Моя.
— Автор, автор кто?
Бенедикт подумал.
— Сразу не вспомню… На «Пле» как-то…
— Плеханов?
— Не…
— Неужто Плеве?
— Не, не… Не сбивайте… А! — «Плетення». Да! «Плетення жинкових жакетов». — «При вывязывании проймочки делаем две петли с накидом, для свободы движения. Сбрасываем на правую спицу, не провязывая».
— Вязать-то у нас всегда умели… — осклабился Лев Львович.
— Так я привезу? Одобряете?.. — привстал Бенедикт.
— Не стоит, юноша.
Бенедикт слукавил: он и сам не очень любил читать «Плетення», — скучноватый эссе; но думал, может, Прежним подойдет, кто их знает. Сам он больше любил «В объятиях». Накурили, однако, — невпродых. Бенедикт, раз уж встал, толкнул дверь, — впустить вьюжного воздуху. А заодно и за Тетерей присмотреть: не допустил ли своеволия, не забрался ли в сани, — там же шкура медвежья, а скотина другой раз что делает: заберется под шкуру греться, а после проветривай ее! Дух от перерожденца тяжкий: навоз, сено, ноги немытые. Нет, не забрался, но что делает: встал на ноги, валенок с руки снял, и на столбе, где «Никитские ворота» написано, выцарапывает матерное.
— Тетеря! — гаркнул. — Ах, ты, погань волосатая!.. Все вижу!
Сию же минуту юркнул назад, на четвереньки, как будто ничего такого и не делал, и ногу задрал на столб: дескать, а что? просто облегчаюсь, как водится. Пысаю.
— С-с-скотина…
Никита Иваныч выглянул из-за Бенедиктова плеча.
— Беня! Но что же вы не приглашаете своего товарища в дом? Боже мой, и в такой мороз!..
— Товарища?!.. Никита Иваныч! Это ж перерожденец! Вы что, перерожденца не видели?!
Лев Львович, — а не полюбил он Бенедикта: взгляды бросал как бы презрительные и рот держал скривимши на сторону, — тоже поднялся из-за стола, толпился за спиной Истопника, заглядывал. Бормотал: «Чудовищно, эксплуатация»…
— Зовите, зовите в дом! Это бесчеловечно!
— Дак он и не человек! У человека валенок на руках нету!
— Шире надо смотреть! И без него народ неполный! — назидал Лев Львович.
— Не будем спорить о дефинициях… — Старик заматывал горло шарфом. — Мы-то с вами кто… Двуногое без перьев, речь членораздельная… Пустите меня, я пойду приглашу… Как его зовут?
— На Тетерю откликается.
— Ну я не могу так взрослого… По отчеству как?
— Петрович… Да не сходите с ума, побойтесь Бога-то, Никита Иваныч! Перерожденца — в избу! Опоганит! Стойте!..
— Терентий Петрович! — склонился в сугроб Истопник, — сделайте милость! В избу пожалуйте! К столу, погреться!
Ополоумевшие Прежние выпрягали перерожденца, снимали оглоблю, заводили в избу; Бенедикт плюнул.
— Вожжи ваши позвольте, я помогу… На гвоздь вешайте…
— Шкуру попрут! Шкура без присмотра! — кинулся к саням Бенедикт, и вовремя: двое голубчиков уже сворачивали медвежью шкуру в ковер, взваливали на плечо, а и всякий бы так сделал, — что же: посередь улицы такое добро без хозяина распластамши! Завидев Бенедикта, бросились с ковром в переулок. Догнал, побил, отбил добро, запыхался. У-у, ворье!
— …я домой пришел, все культурно, полы польским лаком покрыты! — разорялся пьяный Тетеря. — Разулся, сразу в тапки, по ящику фигурное катание Ирина Роднина! Двойной тулуп… Майя Кристалинская поет. Тебе мешала, да?
— Я… — возражал Лев Львович.
— Я, я! Все «я»! «Я» — последняя буква алфавита! Распустились при Кузьмиче, слава ему! Всех распустил, карла гребаный! Книги читают, умные все стали! Небось при Сергеиче бы не почитали!..
— Но помилуйте!.. позвольте! — рвались наперебой Лев Львович с Никитой Иванычем, — при Сергей Сергеиче был полный произвол!.. — потоптал права личности!.. — аресты среди бела дня!.. — вы забыли, что больше трех запрещали собираться?.. — ни петь, ни курить на улицах!.. комендантский час!.. — а что было, если опоздаешь на пересчет?!.. — а форма одежды?..
— При Сергеиче порядок был! Терема отстроили! Заборы! Никогда выдачу со Склада не задерживали! Пайки на праздники, у меня паек пятой категории был, и открытка от месткома!..
— Вы путаете, вы путаете, открытки, — это было до Взрыва!.. Но, — вспомните, — еще каких-нибудь сорок лет назад запрещали частный излов мышей!
— …кооператив в Скообл… в Свиблове, — заплетался языком Тетеря, — от метро пять минут. Район зеленый, понял? Мы не рабиновичи, чтоб в центре жить!.. И правильно вас всех сажали!
— Позвольте… мы же говорим о Сергей Сергеиче!..
— …очки напялят и расуждать! Не позволю… крапивное семя! Вдарить монтировкой… Не тряси бородо-о-ой! Абрам! Ты абрам! Тебе от государства процент положен, и соблюдай!.. е-мое… а не с иностранцами хвостом вертеть…
— Но…
— Расплодились, бля! Два процента вам быть велено!.. чтоб у трудового народа на шее не засиживался!.. Кто все мясо съел? Эпштейн! А?! Сахар скупили, а мы белое из томат-пасты гони, да? Так?.. Гитлер ты! Жириновского на тебя нет!
— Но…
— …сыну костюмчик васильковый чистсшщч… чистошерстяной!.. А ты сговорился Курилы Рейгану продать!.. Ни пяди!..
— Терентий Петрович!
— Сказал: ни пяди!.. Курилы не отдадим… А столбы свои в задницу себе засунь! Развели музей в государстве, паразиты! Бензином вас всех… и спичку!.. и ппппппарламент ваш, и книжки, и академика Ссссссахарова! И…
— А вот тебе, скотина! — вдруг ударил наотмашь багровый Лев Львович. — Не трогай Андрей Дмитрича!
Никакого Андрей Дмитрича в избе не было; а это бывает, когда лишку выпьешь: в глазах все как бы двоится, и из углов фигуры неведомые, али лица смотрят; смигнешь, — и нету их.
— Мерзавец! — кричал и Главный Истопник. — Вон отсюда!
— Не тро-ожь! — бушевал Тетеря, отбиваясь мохнатыми локтями. — Русских бью-у-ут!
— Урка!.. Беспредел!.. Вяжи его!
Повалили стол, покатился жбан; Бенедикт тоже накинулся, помогал вязать вожжами пьяную скотину; скрутили, выбросили наружу, наподдали пинка напоследок.
— …в Свиблове смеситель хромированный стоял! — неслось из метели. — А у вас ничего на хер не стоит, у пидарасов!..
Если этот смирный, каков же Потап?
Ша
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем…
— При Сергей Сергеиче порядок был, — сказал Бенедикт.
— А то! — отозвался тесть.
— Больше трех не собирались.
— Ни в коем случае.
— А сейчас все умные стали, книги читают, распустились. Федор Кузьмич всех распустил, слава ему.
— Золотые слова! — обрадовался тесть.
— Сергей Сергеич заборы отстроил, а сейчас что?
— Верно!
— Всюду дырья, плетень повален, народная тропа укропом поросла!
— И не говори!
— Самая пустая трава, ни вкусу от нее, ни запаху!
— Ни самомалейшего.
— На пушкина исподнее вешают, наволочки, а пушкин — наше все!
— Все до нитки.
— Это ж он стихи написал, а вовсе не Федор Кузьмич!
— Ни в коем разе.
— Он выше александрийского столпа!
— И-и, мил человек, куда до него столпу!
— А Федор Кузьмич, слава ему, мне по колено ростом будет! А туда же, — Набольший Мурза, долгих лет ему жизни! Оленьке на коленки садится, как у себя дома!