— Как умею, так и управляю! — заплакал с той стороны Федор Кузьмич.
— Развалил все государство к чертовой бабушке! Страницы из книжек выдираешь! Лови его, Бенедикт!
— У пушкина стихи украл! — крикнул тоже и Бенедикт, распаляя сердце. — Пушкин — наше все! А он украл!
— Я колесо изобрел!
— Это пушкин колесо изобрел!
— Я коромысло!..
— Это пушкин коромысло!
— Я лучину!..
— Вона! Еще упорствует…
Бенедикт бросился ловить Федора Кузьмича с одной стороны стола, тесть кинулся в обход с другой стороны, а Набольший Мурза, долгих лет ему жизни, опять нырнул под стол и перебежал назад.
— Не трогайте меня, я добрый и хороший!
— Юркий, гнида! — закричал тесть.
Рукой о стол оперся и прыгнул, прямо одним прыжком столешницу перемахнул. Федор Кузьмич, слава ему, визгнул, порскнул под шкаф и забился там в глубину куда-то.
— Лови его! — хрипел тесть, шаря и тыкая крюком под полками. — Уйдет! Уйдет! У него тут ходы всюду прорыты!
Бенедикт подбежал на подмогу. Вместе, мешая друг другу, тыкали крюками, шарили, запыхались.
— Чего-то держу, вроде попался… Ну-к, ты помоложе, нагнись погляди… Не подцепить никак… Он, нет?..
Бенедикт встал на четвереньки, завернул голову под шкаф, — темно, клочья какие-то.
— Не видать ничего… Кудеяр Кудеярыч, вы бы посветили!
— Выпустить боюсь… Ну-ка, крюк перехвати у меня… Ч-черт, не пойму…
Бенедикт перехватил крюк; тесть встал на карачки, пустил под шкаф свет, кряхтел.
— Пылишша… Не видать ничего… Пылишшу развел…
Под крюком дернулось, вроде как одежда треснула, Бенедикт тыкнул с поворотом, но поздно: туку-туку-туку, — мелкие шажочки перебежали вдоль стены за полками куда-то вглубь палаты.
— Упустил, черт! — крикнул тесть с досадой. — Учил ведь тебя, учил!
— А чего всегда я!.. Вы сами за одежу зацепили!
— Придавить надо было! Где он теперь… А ну, выходи, Федор Кузьмич! Выходи по-хорошему!
— Нечестно, нечестно! — крикнул Федор Кузьмич, слава ему, из-под полок.
— Там он! Давай!
Но Федор Кузьмич опять перебежал.
— Не надо меня ловить, маленького такого!..
— Тыкай!.. Тыкай сюда, тудыть!..
— Почему настаиваете?.. Уходите отсюда! — пискнул Федор Кузьмич из третьего места.
— …Плохие люди! — крикнул из четвертого.
Тесть озирался, Бенедикт озирался, вытянув шею, склонив голову, — вот шуркнуло под дальним шкафом; повернул голову к дальнему шкафу; вот прошелестело под полками; мягким длинным прыжком Бенедикт прыгнул к полкам; если закрыть глаза, звуки лучше слышно; закрыл глаза, поводил головой из стороны в сторону; еще бы уши прижать, — совсем хорошо бы: ноздри раздулись, — можно и по запаху… где он пробегает, там его запах… Вот он!
— Вот он! — крикнул Бенедикт, прыгая, наваливаясь и крутя крюком; под крюком пронзительно, тонко завизжало. — Держу-у-у-у!
Лопнуло что-то; звук такой тихий, но отчетливый; на крюке напряглось и обмякло. Бенедикт крутанул и выволок из-под полки Набольшего Мурзу, долгих лет ему жизни. Тельце чахленькое, а сколько возни было. Бенедикт сдвинул колпак, обтер рукавом нос. Смотрел. Видать, хребтина переломилась: головка набок свернута, и глазки закатимши.
Тесть подошел, тоже посмотрел. Головой покачал.
— Крюк-то запачкамши. Прокипятить придется.
— Ну а теперь чего?
— А счисть его вон хоть в коробку.
— Руками?!
— Зачем руками? Боже упаси. Вон бумажкой давай. Бумажки-то тут полно.
— Э, э, книги не рвите! Мне читать еще!..
— Тут без букв. Картинка одна.
Тесть вырвал портрет из книжки, свернул кульком, руку просунул и счистил Федора Кузьмича, слава ему, с крюка. И крюк обтер.
— Так вот, — бормотал тесть. — Никому тиранить не дозволено! Ишь, моду взяли: тиранить!
Бенедикт что-то вдруг устал. В висках заломило. А потому что нагибался с непривычки. Сел на тубарет отдышаться. На столе книг куча понаразложена. Ну, все. Все теперь его. Осторожно открыл одну.
Весь трепет жизни, всех веков и рас,
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
Стихи. Захлопнул, другую листанул.
Кому назначен темный жребий,
Над тем не властен хоровод.
Он, как звезда, утонет в небе,
И новая звезда взойдет.
Тоже стихи. Господи! Боже святый. Сколько еще всего не читано! Третью открыл:
Каким ты хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?
Четвертую:
Все ли спокойно в народе?
— Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
Чего-то все про одно. Видно, тиран себе подборочку готовил. Открыл пятую, из которой портрет-то попортимши об Федора Кузьмича, слава ему:
На всех стихиях человек —
Тиран, предатель, или узник.
Тесть вырвал книгу у Бенедикта, бросил.
— Занимаешься чепухой! Сейчас о государстве думать нужно!
— А, о государстве?.. А чего?
— Чего! Мы с тобой государственный переворот сделали, а он: чего. Порядок наводить нужно.
Бенедикт оглянул палату: верно, все перевернуто, тубареты кверху днищем, столы сдвинуты, книжки валяются как ни попадя, с полок попадамши, пока они за Набольшим Мурзой, долгих лет ему жизни, бегали. Пыль оседает.
— Дак чего? Холопов прислать, — и приберут.
— Вот то-то ты и есть шеболда! Духовный, духовный порядок нужен! А ты о земном печешься! Указ надо писать. Когда государственный переворот делают, всегда указ пишут. Ну-к, бересту чистенькую мне подыщи. Тута должна быть.
Бенедикт порыскал по столу, подвигал книжки. Вот свиток почти чистенький. Видать, Федор Кузьмич, слава ему, только писать начал.
Вот как я есть Федор Кузьмич Каблуков, слава мне, Набольший Мурза, долгих лет мне жизни, Секлетарь и Академик и Герой и Мореплаватель и Плотник, и как я есть в непрестанной об людях заботе, приказываю.
Тута у меня минутка свободная выдалась, а то цельный день без продыху.
Вот чего еще придумал для народного бла…
А дальше только черта да клякса: тут мы его, знать, и спугнули.
— Так. Ну-ка, давай, чего тут?.. Это все позачеркни. Пиши, у тебя почерк лучше: «Указ Первый».
1. Начальник теперь буду я.
2. Титло мое будет Генеральный Санитар.
3. Жить буду в Красном Тереме с удвоенной охраной.
4. На сто аршин не подходи, кто подойдет — сразу крюком без разговоров.
Кудеяров
Подскриптум:
Город будет впредь и во веки веков зваться Кудеяр-Кудеярычск. Выучить накрепко.
Кудеяров
Бенедикт записал.
— Так. Покажи, что вышло. «Кудеяров» надо крупнее и с завитком. Зачеркни. Перепиши давай, чтоб фамилия большими буквами, эдак с ноготь. После «в» давай крути так кругалями вправо-влево, вроде как петлей. Во. Ага.
Тесть подышал на бересту, чтоб подсохло; полюбовался.
— Так. Чего бы нам еще?.. Пиши: «Указ Второй».
— Кудеяр Кудеярыч! Вы укажите, чтоб праздников больше.
— Эка! Подход у тебя какой негосударственный! — осерчал тесть. — Указ подписан? Подписан! Вступил в силу? Вступил! Вот и зови меня: Генеральный Санитар. Обращайся как положено. А то позволяешь себе.
— А добавка? Заклинание-то?
— А, добавка… Добавка… А давай так: «жизнь, здоровье, сила». Генеральный Санитар, жизнь, здоровье, сила. Впиши там. Так… Тебе тоже надо… Хочешь быть Зам-по-обороне?
— Я хочу Генеральный Зам-по-обороне.
— Это что, уже подсиживать?! — закричал тесть. — Подсиживать, да?!
— Да при чем тут? Вот вечно вы, прям как я не знаю кто! Ничего не подсиживать, а просто красиво: Генеральный!
— А еще б не красиво! А только двум сразу нельзя! Генеральный всегда только один! А ты, хочешь, — будь Зам-по-обороне и морским делам.
— По морским и окиянским.
— Да хоть каким. Давай дальше. Указ Второй.
— Праздников, праздников побольше.
— Вот опять негосударственный подход! Перво-наперво гражданские свободы, а не праздники.
— Почему? Какая разница?
— Потому! Потому что так всегда революцию делают: спервоначала тирана свергнут, потом обозначают, кто теперь всему начальник, а потом гражданские свободы.
Сели писать, шурша берестой. За окном начало светать. За дверями послышался шорох, переговоры шепотом, возня. Постучали.
— Ну, кто лезет? Чего надо?!
Ввалился холоп с поклоном.
— Там это… делегация представителей, спрашивают: ну как?
— Каких представителей?
— Каких представителей? — крикнул холоп, оборотясь в сени.
— Народных! — крикнули глухо из сеней.
Вроде, Лев Львович крикнул. Вот не успели тирана ссадить, как уже ходоки досаждают. Прослышали, стало быть. Ну, люди! Ну ни минуты покоя!
— Народных каких-то.
— Скажи: революция состоялась благополучно, тиран низложен, работаем над указом о гражданских свободах, не мешать, разойтись по домам.
— Про ксероксы не забудьте! — крикнули из сеней.
— Он мне еще указывать будет! Кто освободитель? Я! Гнать его в шею, — рассердился тесть. — Дверь закрой и не пускай никого. Мы тут, понимаешь, судьбоносные бумаги составляем, а он под руку суется. Давай, Зам. Пиши: Указ Второй.
— Написал.
— Так… Свободы… Тут у меня записано… памятка… не разберу. У тебя глаза помоложе, прочти-ка.
— Э-э-э… Почерк какой корявый… Кто писал-то?
— Кто-кто, я и писал. Из книги списывал. Консультировался, все чтоб по науке. Читай давай.
— Э-э-э… свобода слева… или снова… не разберу…
— Пропусти, дальше давай.
— Свобода… вроде собраний?
— Покажи-ка. Вроде так… Ну да. Значит, чтоб когда соберутся, чтоб свободно было. А то набьется дюжина в одну горницу, накурят, потом голова болит, и работники с них плохие. Пиши: больше троих не собираться.