– Внимание! Всем продолжать приём воздушных ванн! – сказал Корней Викентич. – Сероглазов и компания, прошу на площадку йогов! А вы, – он подошёл ко мне, – возмутительно бросаете на произвол судьбы собаку. Идёмте, я дам вам обоим валерьянки!
– Алёша, сегодня у меня с тобой и мамой будет очень серьёзный разговор, – зловеще тихо сказал папа. – Кстати, где она?
– Она осталась читать. И Кыш был с ней, – сказал я.
Папа, заиграв желваками, ушёл. Я хотел поблагодарить Федю, но не увидел его. Он куда-то пропал.
Корней Викентич дал мне в медпункте выпить каких-то капель. Потом влил такие же в горло Кыша и, кроме того, поднёс ему к носу ватку с нашатырём. Кыш всё ещё дрожал у меня на руках и повизгивал.
– Корней Викентич, – сказал я, – я вас буду любить и уважать, даже когда постарею. И Кыш тоже. Не ругайте нас. Я обязательно сделаю вам что-нибудь приятное. И Кыш тоже.
– Я вас ругать не буду, – сказал Корней Викентич. – Но очень прошу не мешать моей трудной работе с вашим папой, находящимся в весьма плачевном состоянии. Идите – и впредь осторожней с морем.
– До свидания! Спасибо вам. Мы больше не будем. А можно мне иногда смотреть, как папа стоит на голове? – спросил я.
– Иногда можно… но исключительно иногда, – разрешил Корней Викентич, закашлялся, закрылся платком, плечи у него затряслись, и мы ушли.
30
Феди всё так же не было ни в море, ни на его лежаке. Я побежал с Кышем на руках к маме. Оказывается, она крепко спала, подложив под щёку книжку, и ей не мешал шум моря и кричащие рядом мальчишки. Наверно, Кышу стало скучно, когда она уснула, и он пошёл самостоятельно погулять. И чуть-чуть не догулялся. Я обрадовался, что мама ничего не знает о случившемся, и решил всё от неё скрыть. Она и так достаточно переволновалась за эти дни.
Ко мне подошли мальчишки и девчонки из пионерского патруля.
– Бедняга! – сказала девчонка, погладив Кыша по голове, и он лизнул ей руку.
«Значит, добрая», – подумал я.
– Теперь ему никакой шторм не страшен! – сказал один из мальчишек, а тот, у которого был бинокль, посоветовал мне сделать медаль, написать на ней «За спасение утопающего друга людей» и подарить Феде.
Мне сразу ещё больше захотелось с ними подружиться, хотя все они были старше, и я спросил:
– Знаете, что такое операция «Лунная ночь»?
– Выкладывай! – велел мальчишка с биноклем.
– Только отойдём в сторонку, – предложила девчонка.
Но перед тем, как рассказать им про мой план поимки варвара, я спросил, как их зовут.
Худого, белобрысого, но очень загорелого мальчишку звали Севой, другого, с биноклем, – Симкой, а девчонку – Верой.
– А как твоё полное имя? – спросил я у Севы.
– Севастополь. Дотошный ты человек! А его – Симферополь. Мы близнецы… Рассказывай.
Я выложил им всё про ночную засаду и предложил взять с собой фотокорреспондента. А ещё лучше – послать телеграмму в «Фитиль», чтобы приехали с кинокамерой, и мы бы все вместе застукали «художников».
– Нужна твоя операция «Фитилю»!..
– Одного или двух поймаем, а сотни будут себе разрисовывать наш Крым, как раньше! Мы хотим обезвредить типов почище твоих рисовальщиков.
– Ну, а что вы на это скажете? – Я в отчаянии от того, что они не заинтересовались моим планом, сообщил: – У павлина из хвоста украли два пера! Они считаются драгоценными…
– Ка-ак? – ахнули все трое разом.
– Вот так, – довольный, что их проняло, сказал я. – Федя, который спас Кыша, специально их вчера сосчитал, а сегодня двух недосчитался.
Оказывается, кипарисовский павлин, которого звали Павликом, был подшефным животным пятого класса. Они изучали его повадки, характер, составили «график распускания хвоста» и выяснили много интересного. О жизни Павлика было написано сочинение, которое так и называлось: «Жизнь павлина». Для него ребята сами построили летний дом, а зимой он жил в закрытой оранжерее…
– Я наизусть знаю все его пёрышки! – сказала со слезами на глазах Вера. – Надо их пересчитать. Вдруг ошибка?
– Это мы так не оставим! – сказал Симка.
– Раз уж он два пера выдрал, то ему ещё захочется. Надо около Павлика поставить пост, – предложил Сева.
– Только посекретней, чтобы не спугнуть того типа, – сказал я. – Кыш у меня – ищейка. Если нужно, он с удовольствием пойдёт по следу.
– Спасибо, Алёха, – сказал Симка. – Мы к тебе придём.
– А вы знаете, где я живу? – спросил я.
– Ха-ха! – ответила Вера. – Мы всё знаем.
Они забрали свои маски и ласты и ушли, а я пошёл будить всё ещё крепко спавшую маму. Кыш поднялся по лесенке и ждал нас наверху, подальше от моря.
31
Когда мы возвращались домой, к нам подошли две девушки и сказали, смотря на Кыша:
– Простите, это он? Тот самый?
– Бедняга!
– Молодец!
– Я бы на его месте умерла от страха!
Мама слушала все эти слова, ничего не понимая, и в конце концов мне пришлось рассказать ей, как волна смыла Кыша в море и как Федя мужественно спас его в самый последний момент от верной гибели.
Несмотря на то что всё страшное было уже позади и Кыш, просохший на ветру, бежал рядом с нами и радовался жизни, на маме после моего рассказа лица не было от переживания.
– Это я его проспала… Я этого себе не прощу, – сказала она.
– Ты ни при чём. Он сам виноват. С морем не шутят, – успокоил я её. – Вот, допустим, ты отвернёшься сейчас, а я возьму и спрыгну с мостика вниз. Ведь это же я буду виноват, а не ты. Верно?
– От твоих примеров мороз по коже продирает, – сказала мама. – А главное, меня пугает то, что каждый день происходит что-нибудь необъяснимое и странное.
Когда мы вернулись, Анфисы Николаевны не было дома. Кошка Волна спешила долакать из своей миски молоко. Я видел, как Кыш направился к Волне, виновато опустив голову и виляя хвостом. А Волна, изогнувшись, шипела, как будто остужала горячее молоко, и от миски отходить не собиралась. Кыш присел метрах в двух от неё и что-то миролюбиво проскулил. По-моему, он рассказал Волне, как чуть-чуть не погиб и что жизнь, оказывается, так прекрасна, что по сравнению с ней все их войны – чепуха и что нужно дружить и радоваться.
Волна, перестав шипеть, с большим удивлением слушала Кыша, а он, чтобы она не испугалась, пополз на животе к миске. Волна занесла было лапу, чтобы смазать Кыша по носу, но передумала, попятилась назад, а Кыш спросил у неё:
«Можно, я попью молока? Тут немного совсем осталось. Ведь мне сегодня было так страшно!»
Мы с мамой, стараясь не расхохотаться, наблюдали за ними и старались угадать, чем всё это кончится.
Волна, давая понять Кышу, что ей молока ни капельки не жалко, присела в сторонке, готовая в любой момент улизнуть. Я понимал, что кошка – это не собака, и так вот сразу подружиться с Кышем не может и что она всё ещё подозревает его в коварстве.
Долакав молоко, Кыш улёгся недалеко от Волны и с полным доверием к ней закрыл глаза: ему захотелось спать.
– Вот видишь, – сказал я маме, – они почти помирились и, может быть, теперь не будут устраивать ночью шурум-бурум.
– Посмотрим… посмотрим, – вздохнула мама.
32
После обеда мы гуляли по Алупке, и мама купила мне тёмные очки. Но смотреть сквозь них на Ай-Петри, деревья, цветы, и небо, и море мне не хотелось. Мне приятно было видеть всё в настоящем свете…
Потом мы поднялись к Верхней дороге. Под нами зеленели виноградники, а в них серели бетонные столбы, похожие на противотанковые надолбы. Над Ай-Петри всё ещё хмуро висели клочья чёрных туч. Погуляв как следует, мы спустились вниз и вышли на Верхнюю дорогу, когда в Алупке загорелись первые огоньки.
Подойдя к дому, я увидел почему-то убегавшего от нас по Светлой улице папу и крикнул:
– Папа! Ты куда? Папа!
Тогда он развернулся, побежал нам навстречу и, подбежав, спросил:
– Зачем ты кричишь на всю улицу?
– А зачем ты от нас убегаешь? – сказала мама.
– Я убегаю не от вас, а от инфаркта, инсульта, атеросклероза и прочей дряни, – объяснил папа, – и, главное, мне это начинает нравиться. Честное слово!
– Скоро ты станешь абсолютным чемпионом мира по бегу от инфаркта, – сказала мама папе, открыв калитку.
Они сели на лавочке перед домом, а меня мама попросила поставить чайник и накрыть на стол. Это означало, что у моих родителей секретная беседа. Я обиделся и, чтобы не думали, что я подслушиваю, включил радио, накрыл на стол и начал красными чернилами сочинять письмо Снежке. Я почти успел написать о спасении Кыша. Отвлёк меня папа. Он стал расхаживать по комнатам и долго рассматривал военные фотокарточки Анфисы Николаевны. Маме уже при мне он сказал:
– Успокойся. Странного действительно произошло более чем достаточно. Но мы иногда не понимаем других людей, не понимаем их поступков, а потом всё очень просто объясняется. Подождём ещё три дня.
– Тебе хорошо. Ты не с нами. А я теперь боюсь любого шороха. Мне не нужен такой отдых! – сказала мама.
– Ирина, тебе нужно убегать от нервного состояния. Каждый день по полчаса, – сказал папа. – Между прочим, у нас в палате тоже напряжённейшая атмосфера, а я не раскаиваюсь.
– Почему напряжённейшая атмосфера? – тут же спросил я.
– Торий и Федя цапаются, как кошка с собакой. Спорят о красоте. Это раз. Затем подозрительно ведут себя Василий Васильевич и Милованов. Между прочим, все они, кроме Тория, мне глубоко симпатичны.
– Расскажи, почему они подозрительно себя ведут? – попросил я.
– Пожалуйста, не забивай ему голову всякими подозрениями, – сказала мама папе. – Он и так вообразил себя сыщиком.
– А проспал всё на свете, – усмехнулся папа. – Даже мой свитер.
Он вдруг посмотрел на часы, снял на наших глазах ботинки и брюки и в той же самой позе, что утром на площадке, поджав под себя ноги по-турецки, сел прямо на пол. При этом он со свистом вдыхал воздух носом, а выдыхал ртом. Папин взгляд был устремлён мимо нас с мамой куда-то вдаль. Потом, снова взглянув на часы, папа неподвижно растянулся на полу. Потом встал около стены на голову, продолжая странно дышать и блаженно улыбаться. Мама, сжав руками щёки, наблюдала за ним.