В этот момент возвратилась домой Анфиса Николаевна. Она ни капли не удивилась, увидев стоявшего вверх ногами папу, и сказала:
– Добрый вечер! Продрогла. Хочется чаю. Покрепче.
– Извините, – сказал папа, встав с головы на ноги.
– Ну что вы! Системой Корнея Викентича меня не удивишь, – ответила наша хозяйка.
После этого, отказавшись пить чай, папа побежал на ужин.
А мы с Анфисой Николаевной ужинали молча и, наверно, думали об одном и том же: что же нас ожидает через три дня, и скорей бы уж они прошли.
Ночью я спал в комнате. Ложиться на улице мама мне категорически запретила. Кошка мирно улеглась на подоконнике, а Кыш под раскладушкой. Он будил меня несколько раз, потому что ворочался всю ночь и повизгивал: конечно, ему снилось, как огромная волна уносит его в открытое море и он идёт ко дну в вечную темноту, всё глубже и дальше от солнца и синего неба.
33
Рано-рано утром Кыш залаял и разбудил меня окончательно. Он просил выпустить его на улицу прогнать кого-то чужого. Я велел Кышу помолчать и дать поспать маме с Анфисой Николаевной и вышел вместе с ним из дома.
– Алёшка!
– Иди сюда! Быстрей!
Я по голосам узнал Севку и Симку. Веры с ними не было.
– Послушай, сможешь днём подежурить вместо Верки? А она сбегает пообедать, – спросил Сева.
– Смогу, – ответил я, даже не поинтересовавшись, где дежурит Вера.
– А мать тебя отпустит? – спросил Симка.
– А почему же не отпустит? – сказал я уверенно.
– Верка лежит в засаде и охраняет Павлика, – объяснил Сева. – Ты примерно в час дня сменишь её. Верке инструктировать тебя будет некогда. Так что учти: если заметишь, как кто-нибудь сделает попытку вырвать у Павлика перо из хвоста, так сразу фотографируй и убегай. У неё там есть «Зоркий» и вспышка. Понял?
– Понял. А бинокль вы мне дадите? – сказал я.
– Насмотришься в другой раз.
– А вы сами куда идёте? – спросил я.
– Не задавай лишних вопросов. Дотошный ты человек, – ответил Сева.
Они ушли. Я проверил заграждение около огурцов. Всё было на месте. И нитки, и оставшиеся два шара.
– Вот так, Кыш, – сказал я, решив убрать шары и нитки. – Зря мы огород городили. Это преступление так и будет нераскрытым.
После завтрака мама сказала Анфисе Николаев-не:
– Прямо не верится, что ночь прошла спокойно. По-моему, если написать в «Юный натуралист», как Кыш подружился с кошкой… честное слово, не поверят!
– Но ведь дружит в зоопарке собачка со львом, – сказал я. – И он её не ест вот уже сколько лет.
– Зоопарк – другое дело. Там, возможно, звери дружат от тоски, – объяснила мама.
Анфиса Николаевна, позавтракав, сказала маме:
– Вы, наверно, пойдёте гулять? А я возьмусь за обед.
– Но ведь у нас есть обед! – удивилась мама. – И борщ, и котлеты с тушёной капустой. Даже кисель есть!
– Я должна приготовить другой обед, – сказала Анфиса Николаевна.
Мама обиженно промолчала и стала собираться. Тогда Анфиса Николаевна обняла её за плечи и успокоила:
– Ирина, вы чудо, а не повариха. Не обижайтесь. Я ничего не могу объяснить, но мне нужно приготовить другой обед. Без тушёного мяса… без киселя… Обед невкусный, но единственно необходимый. И потом, я вас очень прошу: не возвращайтесь до четырёх часов. Ладно?
– Понимаю… понимаю, – сказала мама.
Но я был уверен, что она ничего не понимает так же, как и я, и по дороге на почту спросил:
– Может, она после войны такая… странная?
– Нет. И как тебе не стыдно так думать? Я и сама ничего не понимаю.
– А почему ты сказала, что понимаешь?
– Из чувства такта. Вот почему.
– Что значит «чувство такта»? – спросил я. – Это когда говорят неправду?
– Господи! Почему я не уехала одна в какую-нибудь глушь! Я же имею на это право раз в году! – вместо ответа на мой вопрос с отчаянием воскликнула мама, и я решил её не расспрашивать больше во время отпуска ни о чём.
34
У подъезда почты я увидел пойнтера Норда. На нём был новый кожаный ошейник с медными пластинками, и сам Норд выглядел помолодевшим и весёлым. Кыш подошёл, обнюхал этот ошейник и посмотрел на меня:
«Я хочу такой же! Мой старый и некрасивый!» – означал его взгляд.
– Не завидуй. Зависть – плохое чувство. Так нас учат в школе, – сказал я Кышу. – Стыдно. Сиди здесь и никуда не уходи. И вообще надо уметь носить вещи! Ошейники прямо горят на тебе!
На почте меня сразу окликнул Федя:
– Привет! Вот почитай, что я втолковываю своей жене. – Он протянул мне листок с текстом телеграммы. – Пошлю «молнией».
– «Фантастических обстоятельствах приобрёл пойнтера трёхлетку кличке Норд масти какао крошками снега утки озере наши люблю никогда целую либо семьи Ёшкин», – прочитал я медленно вслух и, не поняв конца телеграммы, спросил: – Что значит: «Люблю никогда целую либо семьи»?
– В телеграмме, – объяснил Федя, – особенно в «молнии», слова надо пропускать, экономить денежку. Вот и получится: «Люблю, как никогда. Целую крепче, чем когда-либо, глава семьи Ёшкин». Ясно?
– Здорово! – засмеялся я.
К нам подошла мама, получившая денежный перевод с работы, и сказала Феде:
– Здравствуйте! Спасибо! Мы никогда не забудем того, что вы сделали для Кыша и для всех нас. Ведь это я виновата. Я его проспала. Спасибо!
Федя до того засмущался, что как-то весь согнулся, пробормотал:
– Я что… Долго ли умеючи… – и пошёл к окошку телеграфа.
35
– Что мы будем делать до четырёх часов? – спросила у меня мама. – Купаться нельзя. Слышишь, море шумит? И холодно. Всё одно к одному! Всё как назло!
– Ну чего уж такого плохого случилось? – сказал я. – Ещё у тебя весь отпуск впереди. И выспалась ты сегодня.
– Первый раз за несколько дней… Поедем на теплоходе в Никитский сад! Прекрасная идея! Там и пообедаем в шашлычной. Едем!
Я обрадовался, потому что мама ещё в Москве много раз рассказывала по фотокарточкам о Никитском саде, где растут тысячи разных деревьев и кустов со всего земного шара, и мне так захотелось увидеть сосну Монтесумы, бамбук, банан, а самое главное – дерево, которое росло ещё до того, как образовался каменный уголь – гингкго. Название врезалось в мою память, и я иногда повторял его, словно посасывая под нёбом зелёную карамельку: гингкго… гингкго… гингкго… Я даже спорил со Снежкой, что ей никогда не выговорить это слово правильно двадцать раз подряд…
Я обрадовался ещё и поездке на белом теплоходе, но тут же вспомнил, что должен сменить Веру, охранявшую павлина Павлика, и сказал маме:
– Давай поедем в следующий раз. Я боюсь, меня будет подташнивать на море.
– Это верно. И вообще в шторм пароходы не ходят. Я совсем забыла. А в автобусе париться неохота, – согласилась мама.
– И потом, надо бы поехать вместе с папой. Без него неудобно, – сказал я, и мы пошли смотреть Воронцовский дворец.
Во дворце мне больше всего понравились белые львы из каррарского мрамора. Их было шесть. Два спали, два стояли, а два держали лапы на шарах, как будто собирались играть в футбол. И под носом одного спящего льва, назойливо жужжа, как электробритва папы, летал шмель. Кыш несколько раз подпрыгивал и тявкал на шмеля.
Шмель взлетел повыше. Кыш злился сильней и сильней. Я, хохоча, наблюдал за его дуэлью со шмелём, и дело кончилось тем, что шмель ужалил Кыша в нос. Я не заметил, как это произошло, а только увидел, как он взвыл, бросился к клумбе и стал рыть носом землю. И подвыванье его доносилось глухо, как из-под земли.
Мама, слушавшая объяснение экскурсовода, тут же прибежала и с испугом спросила:
– Что с ним? Почему вас нельзя оставить одних?
– Его укусил шмель.
– А ты где был?
– Здесь.
– Но ты же мог отогнать шмеля!
– Зачем его отгонять? – сказал я. – Шмель летал и никого не трогал. Кыш первый к нему пристал. Вот и получил.
– Товарищи! Это безобразие! – сказал экскурсовод. – Попросите собаку покинуть клумбу!
Экскурсанты засмеялись. Я за ошейник оттащил Кыша от клумбы. Выть он перестал, но, фыркая, отряхивал лапой землю с носа.
36
Мама пошла во дворец первой, потому что вместе мы не могли пойти из-за Кыша. Я сидел на скамейке в тенёчке, смотрел на каменные стены ограды, увитые плющом и диким виноградом, и думал, что действительно каждый день с Кышем что-нибудь случается. То из-за кошки Волны он чуть-чуть не стал заикой, то заноза, то тонул, то перегрелся на солнце, а теперь его ужалили в нос! Если так и дальше пойдёт дело, то у него начнут пошаливать нервишки, и мы привезём в Москву инвалида. А может быть, он совсем отвык от дикой собачьей жизни и изнежился в домашних условиях?
Что, если Кышу тоже возвратить облик настоящей собаки, которой всё нипочём: и занозы, и ночные нападения кошек, и солнце, и море, и всякие шмели? Хорошо бы! Но как? Додуматься до этого я не мог.
Кыш забрался под скамейку, фыркал там и тёрся носом о мою сандалию…
– Перед входом во дворец надень чувяки, – сказала мне мама, вернувшись. – В залах ничего не трогай руками, не ходи с высунутым языком и не садись на антикварную мебель.
– А что же тогда можно делать во дворце? – недовольно спросил я. – Неохота мне туда идти.
– Там интересные картины и скульптуры, великолепная отделка стен, потолков и красивый паркет.
– А буфет есть во дворце? Или столовая? – с надеждой спросил я.
– Там несколько буфетов и прекрасная столовая. В общем, иди и постарайся запомнить, что ты видел. Тебя же обязательно спросят ребята в школе, – сказала мама.
37
Я вынул из ящика у входа войлочные чувяки с длинными тесёмками, надел их, предъявил билет и зашёл во дворец. Там было много народу. Все тихо ходили на цыпочках, смотрели вверх на красивые потолки, вбок на красивые стены и вниз на красивый паркет, сделанный из ценных пород деревьев. Сразу три экскурсовода что-то объясняли. Я узнал, что дворец построили крепостные крестьяне для графа Воронцова и его жены.