Валентин, сидя на нарах, смотрел, как она бродит по бараку в слепом утреннем свете, и вдруг понял, что она другая! Это другая Ольга. Не та, которую он знал в Москве, не та, которая напряжённо вела машину и сразу засыпала от усталости, стоило остановиться, не та девчонка… дочка Валерия Палыча. Женщина. Молодая женщина отрешенно смотрела в серое окно. Уставшая, чужая… У которой своя жизнь. Которая врала. Которая с Валерием Палычем… И никогда уже, подшучивая, не попросить: «Дочка, почеши мне спину, пожалуйста! Жуть ведь как чешется.»
Загудело пламя в печке, потянуло дымом из-под неплотно прикрытой заслонки. Похрапывал Сергей на верхних нарах.
Что там Николаич про выстрелы говорил?
Поднялся с нар, обогнул Ольгу, застывшую возле стола, и вышел наружу.
Серый рассвет, промозглость и туман среди скал. Он знал, уже видел, что всё изменится в минуту. Сейчас солнце чуть поднимется, озарятся светом горы, туман забьётся в щели распадков, заголосят птицы, засверкают капельки росы на траве. Наступит новый день. Радостный, открытый.
Николаич сидел на чурбачке в стороне от барака. Крыльями упирался в землю. Валентин подошёл со спины, встал, разглядывая жидкие спутанные волосы, едва прикрывающие лысину на макушке. Николаич почувствовал, но голову не повернул.
– Слышно что-нибудь? – спросил Валентин.
– Нет.
– Может слетать, посмотреть?
– Под пулю попасть хочешь? Сиди уж… Если это охотники местные, то нам до них дела нет. Главное, чтобы они нас не увидели. Меня смущает, что Валеры нет. Как бы… – не договорил, замолчал.
– И что делать будем?
– Ничего. Ждать.
Хлопнула дверь. Обернулись. Из барака вышла Ольга, завернула за угол.
Тропинка едва угадывалась, петляя между навороченными грудами камней. Шла осторожно, боясь поскользнуться, – роса по утрам выпадала обильная. Нагнулась, подняла с земли тонкий шест с намотанной на конце грязной белой тряпкой и воткнула между камней. Втыкать этот шест с тряпкой она придумала сама. Дверь в туалете, кое-как сколоченном из горбыля, отсутствовала. Шест поднят – туалет занят. Хоть какое-то уединение… не надо постоянно опасаться, что кто-то появится, увидит… Устала находиться среди мужиков, так хотелось вымыться, переодеться в чистое, остаться одной. Часто снилась комната на Патриарших, свет настольной лампы, шкаф с книгами, выступающий из сумрака, разложенный диван, белые чистые простыни. Свернуться калачиком под одеялом, почувствовать себя маленькой, ни о чём не думать…
В туалет не зашла, обогнула, спустилась по тропе чуть ниже, зашла за выступ скалы и быстро присела.
Ущелье, по которому они поднимались в лагерь, было как на ладони. Среди камней, весело поблёскивал ручей под лучами восходящего солнца. По склону разбросаны редкие низкорослые деревья с тонкими стволами и размашистой кроной. Камни выступают черными горбами среди молодой зелёной травы. Рваные остатки тумана цепляются за них, стараясь удержаться.
Небо над головой наливалось синевой, и совсем рядом попискивала какая-то птица.
Внизу, там, куда ещё не добрались лучи солнца, где деревья стояли гуще, пряча под своими кронами остатки ночной темноты, вверх по ущелью цепочкой поднимались одетые в чёрное люди.
Зоркий сокол, он же Денис Перхотин, в одиночку поднимался по левому склону ущелья. Он вышел сразу, как только решили оставить машину и двигаться к альплагерю пешком. Остальные ещё возились внизу, разбирая оружие, подгоняя амуницию и упаковывая мёртвого крылатого в брезент. Ему поставили задачу подняться выше лагеря, занять позицию и, если крылатые поднимутся в воздух, стрелять на поражение. Шел налегке, прижимая к груди чехол с полуразобранной винтовкой.
Ситуация не нравилась, не было определённости. Возможные события в спешке не просчитывались, были пущены на самотёк. Почему его вызвали? Обычно, если заложники… если захват… Зачем стрелять этих крылатых? Ведь безоружные. Неужели нельзя было организовать захват в городе, где им деваться некуда? Всё наперекосяк у начальства. Ну да ладно… наше дело свинячье…
Рассвело. Показался лагерь – барак и мелкие пристройки на поляне. Пусто. Людей не видно. Ещё немного, вон туда, за ту скалу, и лагерь будет внизу как на ладони, тогда всё и рассмотрим внимательно.
Худой, высокий, с длинными руками и ногами, с широкой плоской грудью, казался нескладным – про таких говорят: мосластый – он легко и ловко пробирался среди навороченных скальных выступов, поднимаясь всё выше и выше.
Ему не нравилось то, чем он занимается. Не мог назвать это работой, язык не поворачивался. И вообще, ему не нравилось, как он живёт. Не в смысле того, как проживает этот кем-то выделенный ему временной отрезок, а – для чего существует? Ведь если отрешиться от понятий добра и зла, от преступника и общества, то он предназначен для разрушения. Большинство, да почти все вокруг, созидают, строят, живут ради будущего, он – разрушает. Словно жизнь проживает не свою, чью-то…
Ухмыльнулся про себя: а что? Так и есть. Недавно попалась книжонка потрёпанная, карманного формата – боевик со зверской рожей и пистолетом на обложке. «Выстрел вслепую». Стал читать от скуки. Там снайпер, бывший биатлонист – спорт – армия – опять спорт – выдохся, возраст… куда деваться? Что умеет? Профессии нет – на лыжах бегать может и стрелять может – всё. Так это же про меня! Только тот прибился к криминальной группировке, а я вот при ОМОНе подвизаюсь… Интересно было бы с автором поговорить. Может, нас таких много? Близнецов-разрушителей. Завязывать нужно с этим делом. Промах нужен, промах! Давно уже для себя решил – промахнётся – уйдёт. Но это должно произойти само – не специально промахнуться. И всё никак. Бьёт как в копеечку. И на стрельбище, и на заданиях. Да и как промахнуться? На него ребята надеются. Он последнее прикрытие, им же потом под пули лезть.
Зашуршала рация в нагрудном кармане. Присел за камень, нажал кнопку.
– Что у тебя? На месте? Приём, – донеслось сквозь треск помех.
– Буду через пять минут. У вас? Приём.
– Видим постройки. Готовы. Приём.
– Понял. Отбой.
Заспешил. Голова очистилась от ненужных мыслей, словно ветром выдуло. Превратился в такой же чётко отлаженный механизм, что и винтовка. Ещё пятьдесят метров вверх, выбрать позицию, собрать и слиться.
Выступ скалы на крутом склоне, обломки камней под ногами среди пробивающейся молодой травы. Робко засинело небо. Сел, привалился спиной. Позиция не нравилась. Лагерь видно хорошо, а вот стрелять неудобно.
По осыпающимся камням обогнул скалу. Впереди – как специально приготовили – каменная площадка – ровная, обрывающаяся вниз крутым уступом.
Лежал, рассматривал в оптику лагерь. Вот они крылатые. Двое. Один сидит, другой стоит рядом. Оба по пояс голые, вокруг чресл какие-то тряпки намотаны – не разобрать. Если они здесь так и будут прохлаждаться, незаметно ребятам не подойти. Надо предупредить.
Достал рацию. Зашипела так, что, показалось, услышат.
– Готов. Двое на поляне, возле барака. Скрытно не подойдёте. Приём.
– Крылатые? Приём.
– Да. Приём.
– Не дай им взлететь. Выдвигаемся. Отбой.
Прильнул к окуляру. Открылась дверь, вышла женщина. Молодая, отметил про себя. Волосы светлые. Старая телогрейка на ней, бесформенная, фигуры не разглядеть. Обошла барак, пошла вниз по тропинке. Скрылась из вида.
Неосознанно примерял всех женщин к себе. Не ладилось у него с ними. Был он для них простоват, что ли… Сам понимал, лицом не вышел. Деревенская морда, как не крути… Нос – уточкой, чёлка по лбу – так и не научился волосы зачесывать. Родинка эта дурацкая под глазом – давно вывести надо. Главное не это. Скучно женщинам с ним – он чувствовал, и из-за этого становился ещё более скучным. Нет в нём весёлости, лихости, как у других парней. Снулый какой-то… О чём с таким говорить? Книжек не читает, институтов не заканчивал. Не курит, не пьёт, не ходит никуда. Дома сидит, в телик уставившись, да на стрельбище ездит. Свободными вечерами – дежурные три километра трусцой. Не о лыжах же им рассказывать, не о соревнованиях, которые когда-то выигрывал? Вот и эта… Какая она? Толстая? Красивая? Добрая? Почему она здесь, с этими? Ладно… До боли сжал камушек, что подвернулся под руку. Внимательно. Сейчас начнётся.
Ещё раз огляделся. Так… лагерь я контролирую. Если эти на крыло поднимутся… вниз-вверх по ущелью пойдут – достану. А вот если они за барак, вдоль того склона полетят – тогда нет, там мёртвая зона.
Ольга бегом вывернула из-за угла барака, поскользнулась, выправилась. Лицо бледное, глаза расширены.
– Там люди! – кричит. – В чёрном, с ружьями! Валера где?
Николаич поднялся навстречу. Подобрался весь – грудью вперёд, словно взлететь собрался, глаза сузил – щёлочки.
– Подожди! Не шуми. Сколько их?
– Не знаю. Человек десять… А Валера?
– Нет Валеры. Как улетел с утра, так и не возвращался.
Валентин застыл, как истукан. Даже рот слегка приоткрыл от удивления. Утро же! Всё хорошо должно быть. Вон и солнце взошло. Какие люди? Какие ружья? Мы же одни! В горах! Здесь безопасно!
– Далеко они? – спросил Николаич.
– Здесь уже! Совсем рядом.
– Тебя видели?
– Нет, кажется…
– Валя! На крыло! Что застыл?
Валентин наконец очнулся, развёл крылья в стороны, развернувшись лицом вверх по ущелью.
– Куда? Копыта! – рявкнул на него Николаич.
Копытами они называли специальную, ими же придуманную обувку, подошва которой была утыкана острыми шипами. С собой из Москвы привезли. Вон, валяются, заляпанные грязью, возле двери.
– Нам ни вверх, ни вниз по ущелью нельзя. Понял меня? – торопливо объяснял Валентину Николаич, стараясь просунуть ногу в обрезанный сапог – не получалось, задник загнулся, нога не лезла, не поправить. – Вдоль склона надо. Туда! – махнул крылом, показывая.
– А мы? – спросила Ольга.
Не заметили, как подошла.
Нагнулась, помогла Николаичу засунуть ногу.
– Не знаю, Оля. Вам ничего не будет, не бойся. Мы вас найдём. Всё, Валя, летим! Быстро и низко!